В ДВАДЦАТИ КИЛОМЕТРАХ ЮЖНЕЕ ТИЛЬЗИТА
В ДВАДЦАТИ КИЛОМЕТРАХ ЮЖНЕЕ ТИЛЬЗИТА
Наблюдение на железной дороге продолжается круглосуточно. Аня и Зина регулярно передают разведсводки «Центру». Через час-два после сеанса место, где работала рация, окружают немцы. Почти ежедневно с шахматной точностью прочесывают они лесные квадраты. Потерь пока нет.
На фронтах дела идут неплохо — в самом конце августа наши берут нефтяной район Плоешти и Бухарест, а в начале сентября войска 3-го Белорусского выходят к границе Восточной Пруссии. В главной ставке Гитлера около Растенбурга отчетливо слышна фронтовая канонада.
— Ну, мальчики и девочки! — торжественно объявляет Коля Шпаков. — Ждать остается совсем недолго! До границы за Тильзитом отсюда всего шестьдесят километров, до границы за Шталлупененом — девяносто!
Встревоженный выходом советских войск к восточнопрусской границе, Гитлер разрешил гаулейтеру Коху скрытно провести эвакуацию населения из некоторых угрожаемых районов провинции. Когда разведчики вышли из леса в ночь на 8 сентября, они обнаружили, что одни из фольварков заперты и заколочены, другие заняты солдатами и фольксштурмистами.
— А может, это и лучше? — задумчиво произносит Ваня Мельников, глядя на запертые ворота фольварка. — «Кормильцы» наши дали тягу, но неужели эти богатеи ничего тут не оставили? Проверим!
На всех дверях висят тяжелые стальные замки разных замысловатых немецких, английских, французских систем.
— Чудаки! Они еще рассчитывают вернуться!
Мельников орудует железным ломом, срывая замки.
Угнан весь скот, увезена домашняя птица. На полке в кухне красуются пузатые братины с крышками — из таких кружек пили пиво тевтонские рыцари.
Но пиво все вывезено. Зато в амбаре много необмолоченных снопов ржи, в погреба можно нагрести пару мешков картошки, в кладовой строем стоят банки с разными соленьями и вареньями.
Зварика, причмокивая, отправляет в рот горсть за горстью кислую капусту.
— Осторожно, Юзек! — спохватывается Мельников. — А вдруг она отравлена? Хотя кто смел, тот и съел, без отваги нет и браги…
Всю ночь после этого Юзеку Зварике уделяют повышенное внимание, чуть не поминутно справляются о его здоровье. Зварика добродушно отругивается, посмеивается, поглаживая живот, и снова тянется к банке с капустой.
В гостиной Мельников светит фонариком — со стены на незваных гостей из-под черной челки хмуро смотрит фюрер и рейхсканцлер Третьей империи.
Много добра не смогли захватить с собой эти восточно-прусские гроссбауэры.
Ваня Мельников сует за пазуху пару чистого белья — поди, семь недель не мылся в бане, примеривает теплое полупальто-реглан.
— На что тебе это барахло? — удивляется Целиков. — Наши вот-вот придут!
— А ну как не придут? А ну задержатся?
— Завтра опять облава, опять дралапута-дра-ла-ла, семь потов с тебя сойдет!
И Ваня оставляет полупальто, берет только белье.
Зварика тоже прихватывает пару белья. Он как будто вовсе не собирается умирать после кислой капусты.
— На долю девчат тоже прихвати! И всем ребятам.
На стене хмурится Адольф Гитлер.
Тепло, солнечно в лесу. Стоит бабье лето. Расшифровав очередную радиограмму «Центра», Зина шепотом сообщает Ане:
— Плохо дело, Анек! Нам прислали новые указания — будем работать на новых частотах: не для летнего, а для зимнего времени… Ясно?
— Не говори ребятам! — помолчав, тихо просит Аня.
Из радиограммы № 29 «Центру» от «Джека», 11 сентября 1944 года:
«Ночью до полка пехоты окружило лес. Весь день шла облава. Вдоль железной дороги и шоссе залегли цепи автоматчиков. Прорвать кольцо не удалось. Группа по моему приказу рассеялась по лесу. Рации оставили, подвесив и тщательно замаскировав, в густом ельнике. Во время прочески немцы обнаружили "Моржа". Хотели взять живьем, но он дрался храбро, отвлек на себя немцев. "Морж" убит».
Из личного дела Моржа:
«Зварика Иосиф Иванович, рождения 1915 года, белорус, родился и жил в деревне Дзялгико, Минской области, работая плотником, десятником, образование — 4 класса. Война застала в Ломже, Белостокской области. С 10 декабря 1942 года — партизан отряда имени Котовского, бригады имени Ворошилова, с 3 мая 1943 года до 15 июля 1944 года — разведчик разведгруппы "Чайка". С 27 июля — в разведгруппе "Джек"…»
Радиограмма № 35 «Центру» от «Джека», 17 сентября:
«Вчера эсэсовцы, полиция и регулярные войска прочесывали лес в районе базирования южнее деревни Эльхталь. Немецкая разведка из трех человек, идя впереди цепи, наткнулась на часового — "Труса" (Геннадия Тышкевича), который двоих убил, а третьего ранил. Группу преследовали по пятам. Наблюдение на железной дороге вынуждены прекратить. Идем под Инстербург. Оборонительный рубеж укрепрайона "Ильменхорст" еще не занят войсками…»
Из радиограммы № 38 «Центру» от «Джека», 21 сентября:
«Днем скрывались в кустарнике в поле среди фольварков. Кругом немцы…»
Из радиограммы № 39 «Центру» от «Джека», 23 сентября:
«Обошли Инстербург с запада. Дневали южнее Инстербурга, в 65 километрах от ставки Гитлера. Уходя от преследования, повернули на север и вышли в лес севернее Инстербурга, в районе Ауловенен…»
Радиограмма № 40 «Центру» от «Джека», 24 сентября:
«Сегодня на рассвете на лагерь напали эсэсовцы. Прочесывали лес весь день, преследуя нас по пятам. Прижали группу к просеке, на которой немцы заняли оборону. "Крот" (Иван Мельников) и "Трус" (Геннадий Тышкевич) уничтожили пулеметный расчет на просеке, позволили группе прорваться. Шли на север. Эсэсовцы преследовали нас до шоссе Ауловенен — Жиллен, где мы остановились в перелеске, чтобы принять последний бой. Но эсэсовцы не нападали, а ждали подкреплений. Передохнув, группа прорвала окружение. Идем на северо-запад».
Из радиограммы № 41 «Центру» от «Джека», 25 сентября:
«Каждую ночь кружим по лесам. Голодаем. Боеприпасы и радиопитание на исходе. Если будет стоять нелетная погода, придется идти через фронт».
Радиограмма «Джеку» от «Центра», 25 сентября:
«Ожидайте груз 26, 27, 28 сентября. В 20.00 в эти дни слушайте наш сигнал — три группы троек. Ваш ответ о готовности принять груз — две группы пятерок. "Хозяин"».
Коля Шпаков ведет группу «Джек» в знакомый район — станции Гросс-Скайсгиррен. Ночь светлая, звездная — такие в конце сентября случаются редко. Шпаков идет мимо замков и старинных городков, идет по звездам, вспоминает, глядя на Сатурн и Венеру, капитана Крылатых…
Проходит день-два, но никто вслух не вспоминает о Юзеке. Только Мельников, вывернув пустой карман, со вздохом говорит:
— А у Зварики еще на две закрутки в кисете оставалось… — И добавляет словами песенки: — «И вот вам результат: уж восемь негритят…»
Последние дни питались только клюквой да брюквой, пили ржавую болотную воду. Только бы не заболеть дизентерией!… Под старыми елями днем можно собрать немало рыжиков, в вереске попадаются боровики, но немцы совсем не дают разжечь костер, вот и приходится в редкие спокойные часы пастись на лесных ягодниках. С какой тоской, с какой завистью смотрят ребята на улетающих на юг гусей. Во-первых, высоко летят — не достанешь, во-вторых, через час-два будут они, счастливчики, в Польше, потом в Чехословакии, и хоть все еще стонут под железной пятой вермахта эти братские страны, все-таки в них намного легче живется разведчикам, чем в этой распроклятой Пруссии.
От болот тянет холодом. От зари до зари теперь не просыхает роса. После 22 сентября, дня осеннего равноденствия, день стал короче ночи. Гудит в соснах, хлещет по лицу студеный северо-западный ветер. Утром Шпаков увидел иней в траве, и сжалось сердце — октябрь на носу, а фронт замер. Правда, на других участках дела идут хорошо — вышли из войны Финляндия и Болгария, союзники взяли Брюссель и Антверпен, американцы в районе Трира вышли к границе Германии. Полным ходом идет освобождение Прибалтики, взят уже Таллин, но вот под Мемелем наши что-то никак не разделаются с фрицами, а главное — когда же, когда, наконец, наши ворвутся в Восточную Пруссию?
Восемь теней, теперь уже не десять и не девять, а восемь теней, неслышно скользят по темному лесу, оставляя за собой просеку за просекой.
Командир идет впереди. Выслать бы дозор, да некого. Трое больных, двое дежурили на дневке и клюют носом, не девчат же посылать… К тому же он, Шпаков, один хорошо ходит по карте. Вот и идет впереди командир. Впереди ходил капитан Крылатых, и впереди идет Шпаков. Идет, зная, что он, командир — как самое высокое дерево в лесу, по которому, того и жди, ударит первая молния.
Глубокой ночью 28 сентября выходит восьмерка разведчиков к большой округлой поляне в хмуром сосновом беру и видит при свете вынырнувшего из-за рваных туч полумесяца заросшие диким виноградом, окутанные туманом развалины. Монастырь или замок?… Кто строил его, кто разрушил?… Дыхание столетий витает над камнями, чужое дыхание, с запахом давно отгоревших пожаров и поросших чертополохом пепелищ. В гробовой тишине ухо словно угадывает отзвук давней битвы, звон мечей и стук окровавленных секир. Кругом — седые мшаники, заросли можжевельника, зубчатая стена вековых сосен.
«Остландрейтеры» шли на восток и после каждого похода строили новые замки на границе завоеванных земель…
Аня идет вслед за Ваней Мельниковым, и пылкое воображение ее загорается при виде причудливого силуэта, при каждом таинственном шорохе… Здесь, в этих сумрачных лесах, собирались на тайные сборища потомки «остландрейтеров», мечтавшие о новом походе на восток, здесь офицеры черного рейхсвера вершили самосуд — тайным судом Фемы судили предателей и отступников. На этих согнутых балтийским ветром елях качались враги «Великой Германии», в этих болотах тонули они с валуном на шее…
Группа цепочкой выходит на просеку в двадцати километрах южнее Тильзита. С просеки просматривается шоссе Тильзит — Велау.
Вдруг Шпаков останавливается: под елями на той стороне просеки — подозрительный шорох, металлический лязг. Секундное промедление, рывок в сторону и назад… Поздно! С грохотом взрывается ночь. В черных кустах вспыхивают трепещущие оранжевые язычки в пламегасителях пулеметов, всплески сине-зеленого огня в автоматах. Немцы бьют из пулеметов, бьют из автоматических карабинов, бьют очередями разрывными и трассирующими.
Смерч огненных трассеров мгновенно сдувает разведчиков с просеки. Рассыпаются звенья цепочки. Минута-две отчаянно быстрого бега, и пули уже не визжат вокруг, а ударяются в выросшую сзади стену сосен, рвутся в густой хвое… Но бегут только семеро. Не хватает звена в цепочке…
Шпаков остается на просеке. Жадно впитывает восточно-прусский песок кровь второго командира группы «Джек». Падая, горят над ним красные и зеленые ракеты.
— Ваня! — почти кричит Аня, на бегу хватая за руку Мельникова, — Там… там…
Они бегут зигзагами, и позади выстраиваются в сплошную спасительную стену ели и сосны. В карбидном свете ракет все вокруг — и сосны, и бегущие люди — кажутся белыми, как на негативе.
— Знаю! — с бессильной яростью выпаливает Мельников, вырывая руку.
Да, Коля убит. И он, Иван Мельников, не мог даже подползти к нему, к другу и командиру, под огнем из двух-трех «МГ-34» и десятка «шмайссеров» и автоматических карабинов… Его вмиг изрешетили бы немцы…
— Стой! — вполголоса командует Мельников. Позади рвутся разрывные пули, взлетают ракеты, но пульсирующее белое зарево уже едва сочится сквозь сосновый частокол. — Принимаю командование! Переходим шоссе по параллельной просеке!
Идут семеро. Идут цепочкой, пригнувшись, с заплечными мешками, утопая по колено в папоротнике. Со стороны они похожи на горбатых гномов. Зину душат рыдания — нет больше Коли… Аня молча глотает слезы…
В двух-трех лесных квадратах от просеки, на которой группа потеряла Шпакова, разведчики выходят к шоссе и опять попадают под кинжальный огонь. И здесь засада!… Убегая под пулями, Раневский падает, с размаху ударяется коленкой о торчащий из земли валун. Этот здоровяк едва не теряет сознание от боли и, кое-как поднявшись, убеждается, что не то чтобы идти, но и ступить на ногу не может. Неужели сломана коленная чашечка?…
Из отчета разведчика Натана Раневского:
«…Будучи не в состоянии передвигаться, я позвал на помощь товарищей. И они пришли. Вынесли меня в менее опасную зону, оказали помощь. Мы задумались: что делать дальше? Ведь задание превыше всего, и товарища надо оставлять. Мельников спросил: "Кто останется с ним?" Генка Тышкевич сказал: "Я останусь". Потому что мы были друзьями еще по Белоруссии. Пятнадцатилетний Геннадий Тышкевич добровольно согласился разделить мою заведомо нелегкую судьбу. Мы наметили пункт встречи — близ болота у деревни Линденгорст…»
Раневский соорудил костыль и шел, подвесив ногу на ремень. Генка Тышкевич помогал ему, охранял и кормил его. Сначала Генка шел вперед в разведку, потом возвращался за товарищем. Они питались брюквой и морковкой, которую Генка доставал в поле. В ночь продвигались на пятьсот — восемьсот метров. Пятого октября на явочном пункте у деревни Линденгорст, куда они добрели с большим опозданием, они не нашли группу и больше никогда не встречались с ней. Раневский поправлялся медленно, лежа как медведь в берлоге. Генка по ночам промышлял съестное.
Так прошел месяц. Раневский и Тышкевич связались с группой советских военнопленных, которых немцы заставили заготавливать в лесу дрова, а через них — с местными немцами-коммунистами, лесотехниками Эрнстом Райчуком и Августом Шиллятом. Эти стойкие, мужественные люди не «перекрасились» за двенадцать лет нацистского владычества. До того как эти старики тельмановцы познакомились 10 ноября с разведчиками, они два года как могли помогали советским военнопленным. Рискуя собственной жизнью и жизнью своих близких, — а только у Райчука было шестеро дочерей, — они снабжали разведчиков продуктами. С начала декабря, когда в лесу выпал снег, Раневский и Тышкевич жили у Августа Шилляга под соломой на чердаке сарая у деревни Линденгорст. 22 января 1945 года они встретились с воинами Красной Армии…
Если бы вся группа встретилась с этими немцами-коммунистами, неведомо как уцелевшими под сенью прусского черного орла, совсем иначе сложилась бы судьба Ани Морозовой и ее друзей…