НА ПОРОГЕ «ВОЛЧЬЕГО ЛОГОВА»
НА ПОРОГЕ «ВОЛЧЬЕГО ЛОГОВА»
Ночью Зина принимает радиограмму «Центра» Гладиатору.
«Погода нелетная. Груз сбросить не можем. Вам разрешается выход в Польшу. Ведите разведку на пути. Примите все меры к сохранению людей».
Командованию ясно: группа пропадет, если ей не разрешить выход в Польшу, — прогноз погоды скверный, из-за метеорологических условий долго не удастся перебросить воздухом продукты. Майор Стручков часами просиживает над картой. Удастся или не удастся группе выйти в Польшу?
Ночами пятерка идет по топким берегам Мазурских озер, рощами ольхи и клена, болотами, в которых батальонами и полками погибали тридцать лет назад солдаты генерала Самсонова… Шумят о чем-то старые сосны — свидетели тех боев.
На пороге «Волчьего логова» «Джек» засекает вражеские оборонительные рубежи, и Аня и Зина выстукивают радиограммы с ценными разведданными о семидесятикилометровом оборонительном поясе Мазурских озер.
И здесь укрепления еще не заняты войсками вермахта. Значит, все эти войска стянуты гитлеровским командованием к фронту. Значит, у Гитлера не хватает солдат, чтобы занять укрепления в прифронтовой полосе. Значит, немцы в Восточной Пруссии скрывают не только свою силу, но и свою слабость — силу своих укреплений и слабость своей обескровленной на советской земле армии, которая явно не сможет в полной мере воспользоваться этими укреплениями…
Группа «Джек» однажды обнаруживает в лесу толстый, многожильный кабель, тянущийся из ставки Гитлера.
— Это может стоить нам жизни, — задумчиво говорит Толя Моржин, — но я предлагаю перерезать этот кабель. Что скажете?
— Крылатых и Шпаков, — отвечает Ваня Мельников, — сказали бы: «Резать!» Значит, решаем единогласно: «Резать!»
И группа «Джек» режет шестью финками кабель, соединяющий ставку «великого магистра» и его «капитула» под Растенбургом со штабом главного командования сухопутными силами в Ангербурге.
Самого Гитлера, хотя этого и не знают разведчики, уже нет в «Волчьем логове». Совсем недавно, 20 ноября, он вылетел в Берлин. Но ставка еще действует. Разведчики видят, как за лесом приземляются и взлетают тяжелые четырехмоторные «кондоры», сопровождаемые истребителями «Ме-110».
Поздним вечером, проходя мимо «Вольфсшанце», Аня и ее друзья видят: за серым озером Добен, там, где за черными соснами спрятан в землю железобетонный череп — бункер Гитлера, угасает кровавый закат… Зина грозит кулачком — озеру, соснам, ставке. Скоро, скоро поползет из своего логова смертельно раненный, издыхающий волк, чтобы сдохнуть в берлинской берлоге…
Затерявшаяся в мрачном лесу пятерка разведчиков, а вокруг — вся махина Третьего рейха во всей своей беспощадной мощи, дивизии СС и панцирные армии вермахта, фельджандармы и два миллиона пруссаков. Неравный бой. Но бой продолжается уже четвертый месяц…
Куда ни посмотришь — всюду надолбы, межи, эскарпы, «зубы дракона». Таких мощных укреплений «Джек» еще нигде не видел. Целую ночь, до утра, идут разведчики по краю огромной клыкастой пасти дракона. Вернее, волка, чье логово совсем близко. Восточная Пруссия — верхняя челюсть этого волка.
В стороне остается город-крепость Летцен. «Джек» днем благополучно пересекает железную дорогу Растенбург — Летцен, по которой фюрер, бывало, ездил в свою ставку в Виннице.
Через реки разведчики переправляются древним способом— каждый со связкой ивовых прутьев. К этим связкам привязаны рации, оружие, вещмешки, одежда. Мельников предлагает соединить все связки парашютной стропой, чтобы никого не унесло в темноте быстрым течением. Ледяная вода в первую минуту кажется кипятком… Зина не умеет плавать, но, крепко вцепившись в спасительную связку, кое-как держит голову над черной водой…
Аня гребет правой рукой, левой поддерживает рацию. Только бы уберечь «северок» от воды: даже самая малость воды — и «северок» смертельно заболеет…
Утром, измученные, больные, Аня и Зина ложатся на промерзлую землю в зарослях облетевшего орешника и спят долго, словно стремясь обмануть усталость, неотступную тревогу и голод.
Замерзают лужи и болота, у берегов озер собирается шуга. Озеро Мауерзее. Озеро Даргайнензее. Левентинзее. Гуттензее. Злой северо-западный ветер гонит под хмурым небом свинцовую волну. Шумит жухлый, рыжий камыш на ветру. Хлещет дождь пополам со снегом. Скрипят, стонут сосны.
Мрачен вид заколоченных купален. Еще недавно здесь купались бюргеры и бауэры, а вдали белели быстрые яхты прусской знати. А теперь — гулкий крик ворона и следы на пороше. Временами — то ли мерещится Ане, то ли на самом деле — в лесном мраке зелеными углями горят нечеловечьи глаза. Нет, недаром Гитлер назвал свою ставку «Вольфсшанце» в этой волчьей глуши.
С каждым днем разгорается сражение разведчиков с «генералом Морозом». Свиреп и беспощаден этот генерал. Он воевал на нашей стороне под Москвой, и из-за белых вьюг сорок первого поседели виски у фюрера, который грелся у камина вот здесь, под Растенбургом.
Но теперь «генерал Мороз» взялся за разведчиков. Нет теплой одежды и крепкой обуви, голод, нельзя разложить костер.
Разведчики утепляются как могут — ложась, застилают лапник вырезанными из грузовых тюков кусками авизента, подбитого ватином, одеваются в трофейное обмундирование, подкладывают газетную бумагу в сапоги и ботинки, обвязывают поясницу нижней рубашкой, чтобы, лежа на мерзлой земле, не застудить почки. Морозы все сильнее, земля каменеет, промерзая все глубже. Ложится снег в лесу. Промокшая одежда днем не просыхает, покрывается ледяным панцирем.
Летне-осенние маскировочные костюмы уже не маскируют, а демаскируют. Аня и Зина шьют на скорую руку маскхалаты из парашютного перкаля, из простыней, добытых в брошенном майонтке.
Все чаще встречаются облетевшие березовые рощи; они похожи здесь на колонны угнанных в Неметчину россиянок.
Идут разведчики. Идут радистки. «Ти-ти-ти-та-та». Постоянная борьба с голодом, холодом и опасностью. Сердце, сжатое тревогой, словно железным кулаком. Шаги ночного патруля, окрик «хальт», и грохот выстрелов, и визг пуль в неведомых черных урочищах. Сумасшедший бег в лесных потемках, бешеный стук сердца в груди, сухой жар в натруженных легких.
И опять только «святым духом» живы разведчики.
Невероятно тяжелы выпавшие на долю Ани и ее друзей трудности и лишения. Откуда черпают богатырскую силу эти обыкновенные девчата и парни в необыкновенных условиях гитлеровского тыла? Известно, что вести бой можно научить любого новобранца в любой армии, а вот умению переносить и преодолевать трудности и лишения, умению смертельно голодать и мерзнуть и бороться в безвыходных, казалось бы, условиях научить нельзя. Такая богатырская стойкость вырабатывается в человеке всей его жизнью, подкрепляется закалкой характера и несокрушимой верой в священную правоту того дела, которому он служит.
Этим «святым духом» и живы разведчики группы «Джек». И этого же духа не оказалось у великолепно вышколенного и позорно провалившегося гитлеровского «Вервольфа», потому что гитлеровцы были сильны лишь дисциплиной, а не сознательностью…
— А на фронте сейчас наши культурно живут, — размечтался на привале Ваня Мельников. — Сходил в баньку, оделся во все теплое и чистое, дернул свои наркомовские сто грамм и рубай себе от пуза горячую пшенку. Свернешь козью ножку с палец толщиной, задымишь, почитаешь дивизионку, а потом можно и на фрица наваливаться. Лафа!
…А фронт, как назло, стоит и стоит на месте. Немцы отходят из Греции, Югославии, Албании. Но из Восточной Пруссии они никак не хотят уходить.
На лесном перекрестке Моржин и Мельников берут «языка» — кавалера Золотого германского креста штабс-унтер-офицера одного из полков 221-й охранной дивизии. Моржин забирает у него автомат, выуживает два запасных рожка из широких голенищ, туго набитый ранец.
— Двести двадцать первая дивизия! — восклицает Ваня Мельников, по-хозяйски заглянув в зольдбух — солдатскую книжку. — Колоссаль! Братцы! Какая приятная встреча! Да это та самая дивизия, что гоняла нас в Белоруссии, жгла деревни, расстреливала детей, женщин и стариков! Вундербар! Попался тот, который кусался!…
Штабс-унтер-офицер испуганно смотрит на обступивших его изможденных людей с горячечным блеском в глазах и начинает трястись крупной дрожью.
Моржин выясняет, что многие части срочно перебрасываются из Восточной Пруссии на запад, на защиту «Западного вала». Оставшиеся дивизии держат по пятнадцать километров фронта. Второй танковый корпус СС, под командованием СС группенфюрера Герберта Гилле, в составе двух дивизий, по приказу фюрера готовится к переброске из Восточной Пруссии в Венгрию, чтобы деблокировать немецкие войска, окруженные в Будапеште. Допрос переводит Аня.
Остальных разведчиков в эту минуту больше интересует «энзе» карателя — до того все голодны. Хорошо, что попался штабной унтер с ранцем, а не щеголь-офицер. В ранце из телячьей кожи шерстью наружу они находят целый склад — говяжьи консервы, консервы ливерной колбасы из дичи, сыр в тюбике, две пачки галет (одна из пшеничной, другая из ржаной муки), консервы с топленым маслом, баночку с искусственным медом, термос с горячим кофе, буханку формового хлеба с примесью ячменя и — очень кстати — плитку шоколада «Шокакола»: он бодрит и успокаивает нервы.
Толя Моржин стоит в тесном кругу своих друзей и, надев на руку часы-хронометр, молча переводит стрелки вперед на два часа — с берлинского времени на московское.
Что-то очень знаменательное, символическое было в этой сцене под соснами.
Молодой москвич, лейтенант-разведчик, командир разведгруппы, потерявший больше половины своего состава, стоя на восточно-прусской земле, окруженный тремя-четырьмя миллионами врагов — бауэрами и бюргерами Восточной Пруссии и солдатами Гитлера, — переводил часы с берлинского на московское время…
Затем Гладиатор сверяет часы с часами Лебедя и Сойки, которые вот уже четыре месяца связывались с Большой землей из Восточной Пруссии по московскому времени.
Важные показания штабе-унтер-офицера этой же ночью надо передать «Центру». У Ани и Зины имеются свои, личные, профессиональные, так сказать, враги — атмосферные помехи, эти чертовы фашистские дребезжалки, десятки всяких неожиданных и досадных неполадок: перебитый пулей шланг питания, поломка деталей, капризные контакты, однажды отпаялась припайка дросселя низкой частоты. Но хуже всего, что у Ани совсем сели батареи, а у Зины вот-вот выдохнутся.
— Не знаю, Толя, — говорит Зина Моржину после радиосеанса, тревожно глядя на вольтметр, — смогу ли я передать следующую радиограмму.
Проходят дни, а «Джек» молчит. Все ближе начало наступления 3-го Белорусского фронта, а «Джек» не выходит на связь.
— Если будет радиограмма от «Джека», — сказал майор Стручков начальнику радиоузла, — немедленно звоните мне. В любое время дня и ночи!
Так майор говорил уже много раз. Когда перерыв в радиосвязи затягивался, он не спал ночами. Уже не одна наша рация навсегда замолкла в Восточной Пруссии, а неуловимый и неистребимый «Джек», хотя и подходил ближе других к ощетинившейся орудийными и пулеметными дулами железобетонной берлоге Гитлера, каждый раз оживал после недолгого тревожного молчания и вновь выходил на связь. Сколько раз так бывало, что и радисты, и шифровальщики, и начальник радиоузла, и майор Стручков, и генерал Алешин уставали ждать, и вдруг, внезапно, неожиданно, на условленной волне раздавались позывные Сойки или Лебедя.
«Джек» жив, «Джек» борется, еще рано отпевать «Джека», еще рано сдавать в архив дело разведгруппы «Джек» с надписью: «Хранить постоянно», еще не время посылать родным членов группы казенные конверты с заполненными бланками извещений.
Большевики-подпольщики говаривали: «Кто продержится год в подполье, тот хороший подпольщик» Разведчики фронта говорили: «Кто продержится в немецком тылу на немецкой земле месяц, тот всем героям герой!» А «Джек» вот уже четыре месяца воюет в тылу врага, и не на партизанской Малой земле, а на земле врага, и вновь и вновь вызывает Большую землю, и Аниной и Зининой рукой шлет позывные в эфир.
Квадрат леса в восемнадцати километрах юго-восточнее Зенсбурга у озера Муккерзее. Только что отгремел бой. Еще не остыли дула автоматов. Аню еще всю трясет. Она уже три дня болеет. Ангина — таков Толин диагноз. Сама Зина работать не может — совсем сдала, что-то бредит про кукушку, считает, сколько жить осталось… В лесу — голоса, крики немцев; Толя зажимает Зине рот.
Немеют от холода пальцы, зубы выбивают чечетку. Аня выстукивает радиограмму, работая на Зининых батареях. Временами, забываясь, она работает почти в полуобмороке, автоматически. Чтобы обмануть немецкую радиоразведку, Аня настраивается как можно быстрее, при помехах сеанс прекращает, чтобы не затягивать, часто меняет позывные и волны. Теперь она знает рацию так же хорошо, как прежде в Сеще свой старенький «Ундервуд».
«Характеристика работы корреспондента № 2165: Позывной дает нечетко. Настройка передатчика длиннее нормального до 1 метра. Передача на ключе торопливая, нечеткая. У всех цифр укорочено тире. Материал принимает хорошо. Правильно и быстро переходит на предлагаемые нами волны, умело удлиняет и укорачивает волну своего передатчика».
Ночью они идут по старинным дорогам, прорубленным в пуще крестоносцами. Идут по дорогам, чтобы не оставлять следов в заснеженном лесу. Прячутся за вековыми деревьями, когда проносятся грузовики и штабные «мерседесы», проезжают конные обозы.
Днем в лесу звучит французская речь. И это не галлюцинация: в лесу пилят деревья военнопленные французы.
А то вдруг разведчики, подобравшись кустарником к шоссе, услышали непонятный галдеж. По шоссе немцы-конвоиры, покрикивая, ведут колонну американцев из «Офлага» — офицерского лагеря. Странные это военнопленные — сытые, розовощекие, отлично одетые. Они смеются, оживленно разговаривают друг с другом, перебрасываются на ходу бейсбольным мячом. За американцами медленно едет грузовик с продуктовыми посылками международного Красного Креста. За грузовиком шагают тесней толпой, тараторя наперебой и бешено жестикулируя, итальянские генералы. Немцы посадили их в «Офлаг» после свержения Муссолини в июле прошлого года…
Ночью за лесом зловеще горят призрачным, трепетным светом ракеты, и Толя Моржин рассказывает про победные артиллерийские салюты в Москве.
Слабеют, выбиваются из сил разведчики. Каждую ночь все труднее идти. Моржин смотрит на карту, хмурится. Позапрошлая ночь — 17 километров, прошлая ночь — 12 километров, эта ночь — 8 километров, хотя теперь стало легче перебираться через замерзшие реки, каналы и болота.
Позади — 500 километров, пройденных «Джеком» по прусской земле. Это если считать по прямой, но разведчик не ходит по прямой, путь его подобен спутанному серпантину.
В памяти Ани часто всплывает все одна и та же фраза из «Крестоносцев»: «Если держать путь все время на юг, отклоняясь немного на запад, то непременно доберешься до Мазовии, а там все будет хорошо…»
Неужели Ане не суждено прочитать больше ни одной книги!…
После Ангербурга «Джек» пять раз переходил через «железки», а сколько позади осталось шоссеек, никто и не упомнит…
И вот — последняя немецкая железная дорога. Перегон Пуппен — Рудшанки, западнее города Йоханнесбурга, километрах в пятнадцати от польской границы. Бредет пятерка шатающихся серых теней. Кажется, будто все нервы и мышцы тела омертвели, только в сердце еще тлеет огонек жизни. А впереди — решающий бросок.
Моржин тревожно оглядывается на едва переставляющих ноги товарищей. Надо отогнать коварную сонливость, тяжкое оцепенение, гибельную апатию. Он разрешает съесть галеты из «неприкосновенного запаса». Надо собрать в кулак последние силы.
При броске через железную дорогу группа попадает под шквальный огонь жандармов-охранников. Немцы окружают группу, преследуя «Джека» всю ночь и весь последующий день… В свинцовой пурге бесследно исчезает еще один член группы Ваня Целиков, Иван Белый, комсомолец-тракторист из деревни Глубоцкое на Гомелыцине, ставший искусным разведчиком-следопытом. Аня и ее друзья никогда больше с ним не встречались…
Из письма Ивана Андреевича Целикова автору, 20 июня 1966 года:
«…Меня Ваше письмо прямо-таки оглушило. Ведь двадцать с лишним лет прошло… День за днем таяли силы нашей группы. Мы поклялись драться до последней капли крови и не сдаваться живыми. Если ранят тяжело — все диски автомата выпустить. Нет гранат, так есть пистолет "TT", две обоймы, шестнадцать патронов, пятнадцать выпускай по врагу, шестнадцатый в висок…
Аню я хорошо помню. Ко всем была она отзывчивая, а в бою смелая.
Всего мы прошли сквозь четырнадцать немецких облав, и четырнадцатая была самой страшной. В большом пограничном лесу под Йоханнесбургом восемнадцать раз окружали нас немцы в разных лесных квадратах и восемнадцать просек пришлось нам форсировать с боем.
Я отбился во время прорыва через девятнадцатую просеку около железной дороги уже в полной темноте и заблудился в лесу.
Я выжил, пройдя сквозь неимоверные трудности. Около месяца жил, как дикобраз, питался дубовой корой. В лесу дожидался наших. Теперь работаю механизатором в родном совхозе «Гомельский»…»