Та черная година
Та черная година
Полгода назад Коротков уехал из одной Москвы, вернулся — в другую.
Известно, что столицы воюющих государств чем-то похожи друг на друга. Но есть исключение из правила — если имеется в виду столица твоей страны, тем более, если она, к тому же, и твой родной город.
Кто жил в Москве в те необычайно жаркие лето и осень, никогда не забудет ее нового, сурового облика. Перекрещенные бумажными полосками на мучном клейстере окна квартир (чтобы при бомбардировках не разлетались осколки стекол), заложенные мешками с песком витрины магазинов, обязательное затемнение, серебристо-серые туши аэростатов воздушного заграждения, поднимаемые в небо с наступлением темноты, счетверенные зенитные пулеметы на крышах домов, белые стрелы на стенах с указанием «Бомбоубежище», противогазы и карабины у постовых милиционеров. Толпы призывников во дворах райвоенкоматов, и не меньшее число людей всех возрастов и социальных групп — от юных девятиклассников до профессоров — в коридорах райкомов комсомола и партии — это уже добровольцы, по возрасту, здоровью, профессии мобилизации не подлежащие.
На тротуарах центральных улиц вдруг появилось множество выносных столиков с самыми дефицитными ранее книгами, а также школьными тетрадями, блокнотами, записными книжками — то спешно разгружали склады от горючего материала: бумаги во всех ее видах. И, конечно же, очереди в продовольственных, хозяйственных, промтоварных магазинах, от которых москвичи за последние два-три года начали вроде бы отвыкать. Пока не ввели карточки на продовольствие, одежду, обувь, жители нарасхват скупали сахар, соль, муку, крупы, керосин, любые консервы и, естественно, водку и папиросы (сигареты тогда в нашей стране еще не производились, лишь изредка попадались доставленные из прибалтийских республик). Брали все подряд — от спичек до галош любых размеров.
В конце июля начались бомбардировки города. К Москве удавалось пробиться лишь одиночным самолетам врага, но все же несколько бомб упали на известные всем москвичам здания — театр имени Вахтангова на Арбате, Всесоюзную Книжную палату на Кремлевской набережной, даже ЦК ВКП(б) на Старой площади и территорию самого Кремля.
В Москву привезли первых раненых фронтовиков. Очень скоро санитарные эшелоны стали прибывать на столичные вокзалы каждодневно. Мест в стационарах не хватало, под госпитали спешно переоборудовали школы. Ближе к осени начали эвакуировать из города оборонные предприятия вместе с персоналом и детей. Затем дошла очередь и до правительственных учреждений, вплоть до наркоматов, так что в городе Куйбышеве (ныне снова Самаре) образовался как бы филиал столицы.
В города Поволжья, Урала и Сибири были направлены сотрудники, а главным образом, сотрудницы НКВД, в которых на тот момент не было острой нужды ни в Москве, ни на фронтах.
Была откомандирована в Новосибирск, в управление введенной повсеместно военной цензуры на время и Мария Вильковыская вместе с матерью Короткова и теперь уже двумя детьми — как раз в 1941 году в семье появилась вторая дочь — Ксения.
Надсадный вой сирен воздушной тревоги теперь раздавался уже каждую ночь, иногда по несколько раз. Город мгновенно пустел — под бомбоубежища стали использовать и станции метро. На «Маяковскую» женщины с детьми теперь спускались загодя, еще с вечера.
Война привела к очередной, восьмой по счету (и далеко не последней) реорганизации органов государственной безопасности. Подобные новации никогда не проходили безболезненно для сотрудников: менялись не только названия (что терпимо), но и отношения между людьми в связи с многочисленными перемещениями по службе, то есть кадровыми перестановками.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 20 июля 1941 года НКВД и НКГБ были вновь объединены в НКВД СССР. Наркомом назначили Лаврентия Берию, его первым заместителем снова стал Всеволод Меркулов. 30 июня был образован Государственный Комитет Обороны (ГКО) под председательством И. В. Сталина. Берия был назначен членом ГКО. Если учесть, что одновременно он являлся заместителем Председателя Совнаркома СССР и кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б), то можно лишь догадываться, какая громадная власть была сосредоточена в его руках.
Заместителями наркома НКВД были назначены Виктор Абакумов (он же начальник управления Особых отделов), Авраамий Завенягин, Богдан Кобулов, Иван Серов, Иван Масленников (по войскам), Сергей Круглов и Василий Чернышев. Впрочем, Масленников и Круглов вскоре убыли на фронт, но с сохранением статуса замнаркома.
Главное управление государственной безопасности в объединенном наркомате воссоздано не было. Оперативно-чекистские управления курировали напрямую сам нарком и некоторые его заместители.
Зарубежная разведка теперь называлась Первым управлением, начальником его остался Павел Фитин. Курировал отныне управление нарком. Статус бывших отделений также был повышен — они стали отделами.
Контрразведка именовалась Втором управлением, Петр Федотов также остался его начальником. Курировал контрразведку первый замнаркома Всеволод Меркулов.
Таким образом, если раньше Берия был для Короткова хоть и прямым, но достаточно отдаленным высшим начальником, то теперь стал почти что непосредственным. Это во много крат увеличивало его ответственность.
Ушел из бывшего 5-го отдела, ныне Первого управления, заместитель его начальника Павел Судоплатов. Еще 5 июля была образована Особая группа для руководства разведывательно-диверсионной работой в тылу врага, то есть на оккупированной немцами территории Советского Союза. Судоплатова назначили ее начальником. В октябре Особая группа была преобразована во 2-й отдел, а в январе 1942 года в Четвертое управление НКВД СССР. В распоряжение группы направили большое число профессиональных чекистов — и разведчиков и контрразведчиков. Некоторых по «заявке» Судоплатова нарком разрешил взять прямо из… внутренней тюрьмы, в том числе смертников Якова Серебрянского, Петра Зубова, Ивана Каминского. Зачислили, точнее восстановили в кадрах и некоторых ветеранов, в разное время и по разным причинам уволенных, но репрессиям не подвергшихся. Так, добровольно вернулся на службу уволенный в 1939 году самим Берией за необоснованное массовое прекращение «следственных дел» капитан госбезопасности Дмитрий Медведев, будущий прославленный партизанский командир, писатель, Герой Советского Союза.
Как бы то ни было, уехав в декабре заместителем начальника отделения, Коротков вернулся в свой старый кабинет заместителем начальника отдела. Уже это автоматически подымало его статус. И какого отдела! Того самого, что занимался разведкой не против эвентуального, иначе говоря, возможного противника, а смертельного врага, с которым Советский Союз вел самую кровопролитную войну за всю историю человечества…
Одним из первых вопросов, что Коротков задал коллегам, явившись на Лубянку прямо с вокзала, было нетерпеливое: «Что слышно из Берлина?»
В ответ получил малоутешительное: ничего не слышно. В буквальном смысле слова. И неудивительно. Минск немецкие войска захватили уже 28 июня. К тому времени, когда два эшелона с советскими гражданами наконец вернулись в Москву, вся зона уверенного приема сигналов станций Д-5 и Д-6, с радиусом из Берлина примерно в тысячу километров, уже была оккупирована германскими войсками.
Коротков выяснил: приемные станции зафиксировали несколько неуверенных, сбивчивых передач вызывного характера, не содержащих никакой иной информации. Операторы могли лишь отметить, что на рации в Берлине работал очень неопытный человек, даже не новичок, а так вообще, начинающий. Принял ли корреспондент ответ Центра — неизвестно.
И это — в самые тяжелые дни и недели лета 1941 года, когда немецкие дивизии, невзирая на потери и сопротивление со стороны Красной Армии, продвигались вперед почти на всем протяжении огромного фронта. Как нужна была в эти дни информация из столицы Германии о подлинных потерях вермахта, ближайших планах его командования, их изменениях, коль скоро при очевидных успехах — разгроме кадровых частей и соединений Красной Армии, захвате всей Прибалтики, значительной части Украины, Белоруссии, Молдавии, западных областей РСФСР — блицкриг не состоялся. То было единственным утешением. А Коротков хорошо помнил авторитетное мнение некоторых высокопоставленных немецких генералов: если Германия не разгромит Советский Союз примерно за восемь недель, ей войну не выиграть.
Да блицкриг не состоялся. Но это еще не гарантировало победу и Красной Армии. Ей на это потребовалось почти четыре года. И обошелся праздничный салют 9 мая 1945 года стране в тридцать миллионов жизней и не поддающемуся по сей день исчислению горю, постигшему все народы, населяющие страну, каждый дом, каждую семью.
Сегодня невозможно даже приблизительно сказать, сколько человек в СССР были достаточно точно информированы летом 1941 года о подлинной мощи вермахта, потенциале военной промышленности Германии и тому подобном. Александр Коротков хоть и состоял в чинах небольших, знал силу «третьего рейха» лучше иных многозвездных генералов[101], а также сонма секретарей партийных комитетов всех уровней. Но и он не мог представить, что уже в октябре немцы выйдут к дальним предместьям Москвы, и в столице будет введено осадное положение.
Как бы то ни было, от него и его коллег — и скромных сержантов госбезопасности, и комиссаров, и самого наркома — требовалось с удвоенной, утроенной энергией исполнять свой служебный, полностью совпадающий с партийным и гражданским, долг: обеспечивать руководство страны и высшее командование Красной Армии достоверной, обширной и своевременной информацией о Германии и ее вооруженных силах.
Последующие полтора года Александр Коротков и его коллеги делали все возможное, чтобы установить (точнее, восстановить) связь с берлинскими группами, а также действующими независимо от них «Брайтенбахом», Фильтром и другими источниками информации.
Как во всем, что связано с войной, а с тайной войной в особенности, в истории «Красной капеллы» и по сей день много «белых пятен», неясностей загадок.
Автор рассказывает о последних месяцах и неделях жизни берлинских антифашистов на основании изученных им архивных материалов служб нашей разведки, гестапо, публикаций в советской и зарубежной литературе и прессе, а также бесед с некоторыми прямыми и косвенными участниками событий.
Вот такая сложилась в его представлении картина, которую он полагает наиболее приближенной к истине…
Работа, проделанная Коротковым в Берлине в 1940–1941 годах, хоть и не пришлась по вкусу высшим инстанциям, в самом наркомате была оценена высоко. Уж очень явно совпадали действия германского правительства, командования вермахта со своевременной информацией, поступившей от «Степанова» в Москву.
Еще до возвращения советских дипломатов и специалистов из Германии на Родину, руководство разведки приняло решение о дальнейшем служебном росте Короткова. Нарком не возражал — возможно, сам себя мысленно и похвалил, что оставил молодого разведчика в штатах наркомата. Разумеется, не из соображений высшей справедливости, тем более — гуманности, но по холодному и трезвому расчету. Который оправдался. Только и всего[102].
В руководстве разведки уже созрело намерение направить Павла Журавлева на ответственную должность легального резидента в Иран, где сложилась непростая оперативная обстановка и ощущалась острая нужда в опытном разведчике, обладающим широким кругозором и не только профессиональными, но и дипломатическими способностями, поскольку ему предстояло работать в контакте с таким сложным союзником, как английские спецслужбы.
Его-то и должен был заменить Александр Коротков. Назначение на должность начальника одного из ведущих отделов разведки, если в условиях войны не самого главного, — немецкого было делом серьезным и ответственным.
К достоинствам Короткова, признанных руководством, следовало отнести его знание положения в Германии и тамошних источников информации, понимание менталитета немцев, свободное владение языком. К недостаткам — отсутствие опыта руководящей аппаратной работы в Центре. Противоречие? Конечно…
Начальник разведки Павел Фитин нашел для его решения простой, умный, хотя и парадоксальный способ, утвержденный и «кадрами», и наркомом.
А именно: Александр Коротков был назначен начальником 1-го (немецкого) отдела 1-го управления НКВД. Одновременно ему было присвоено звание капитана госбезопасности. Майор же госбезопасности Павел Журавлев временно, до отъезда в загранкомандировку был назначен заместителем своего собственного бывшего заместителя!
Благодаря этой хитроумной рокировке Коротков вошел в курс всех дел отдела быстро и безболезненно.
Отчитавшись о проделанной в Берлине работе за последние несколько дней перед отъездом, ознакомившись с положением на фронтах (а оно ухудшалось с каждым часом), уразумев, следовательно, что нечего рассчитывать на прием радиопередач из Берлина приемными устройствами, которыми располагал НКВД на пока еще не захваченной немцами территории, Коротков внес на рассмотрение руководства несколько предложений. Главными были следующие:
«1. Использовать возможности резидентуры НКВД в Швеции и Лондоне для прослушивания эфира на средних волнах с целью обнаружения позывных «Корсиканца».
2. С учетом всех обстоятельств продолжить поиски новых форм связи с «Корсиканцем» и Старшиной», привлекая с этой целью силы и возможности военных соседей»[103].
Уже 7 июля соответствующее указание было передано резидентурам разведки НКВД в Лондон и Стокгольм: слушать Д-5 и Д-6 по числам, кратным 4 и 7.
…В ночь с 25 на 26 июля 1941 года пункт перехвата функабвера (радиоразведки — Т. Р.) в городе Кранце[104] в Восточной Пруссии засек работу ранее не выходившего в эфир подпольного передатчика: «РТХ» настойчиво вызывал «KLK». Опытные операторы появлению неизвестного им до того «пианиста особого значения не придали, хотя по некоторым признакам установили, что шифрограмма, переданная «РТХ», предназначалась Москве. Немецкие войска стремительно продвигались на Восток. По уверению не только рейхсминистра пропаганды Геббельса, но и самого фюрера через несколько недель Советский Союз должен был рухнуть, подобно «колоссу на глиняных ногах». Следовательно, «музыкальная шкатулка» с этими позывными, как и еще несколько, вышедших в эфир в разных точках Европы после 22 июня, прекратит свое существование сама по себе.
Неделя проходила за неделей. Несмотря на серьезные успехи вермахта блицкриг явно срывался, а таинственный «РТХ» выходил в эфир едва не ежедневно и работал подолгу. Стало быть, имел что передавать Москве. Перехваченные криптограммы расшифровке не поддавались.
Немецкая радиопромышленность была в те годы лучшей в мире. Уже тогда функабвер располагал достаточно совершенной радиопеленгационной аппаратурой. Наземные пеленгаторы устанавливались на микроавтобусах, замаскированных под машины «скорой помощи», или под крытые грузовички ремонтных служб канализации. Для пеленгации на дальнем расстоянии применялись легкомоторные самолеты «фюзелер-шторх» и транспортные «юнкерсы».
Достаточно быстро пункт перехвата в Кранце установил, что «РТХ» находится в зоне, охватывающей Северную Германию, Нидерланды, Бельгию и Северную Францию.
Спустя некоторое время операторы в Кранце и их коллеги в Бреслау засекли сигналы еще одного передатчика. Сделанные специалистами радиопеленгации расчеты произвели в Берлине впечатление разорвавшейся бомбы: по всему входило, что передатчик работал в… самой столице «третьего рейха»! Поскольку его радиограммы также не поддавались расшифровке, следовало, что рация принадлежала не подпольной коммунистической или иной антифашистской организации, но советской разведке!
Узнав об этом, Гитлер пришел в ярость, поскольку руководство и гестапо, и абвера заверяли его, что в Германии не существует сколь-либо серьезной агентуры или нелегалов русских спецслужб.
Поиск советских «пианистов» взяли под личный контроль руководители всех контрразведывательных и разведывательных органов нацистской Германии: начальник гестапо Генрих Мюллер, начальник управления СД-аусланд Вальтер Шелленберг, шеф абвера Вильгельм Канарис, шеф функабвера (штаб этой разведслужбы располагался не на Тирпицуфер, а в другом месте — на Маттиакирхплац) генерал-лейтенант Фриц Тиле.
Со стороны гестапо Мюллер поручил каждодневное наблюдение за ходом расследования своему давнему сослуживцу и фактическому заместителю, группенлейтеру, начальник отдела IV-А оберштурмбаннфюреру СС, оберрегирунгсрату Фрицу Панцингеру.
В РСХА была образована особая комплексная комиссия (зондеркомиссия) под кодовым названием «Роте капелле» — «Красный оркестр». Так уж сложилось, что рабочий термин, придуманный в гестапо, стал собственным именем для всей советской разведывательной сети, созданной и НКВД, и Разведупром Красной Армии, действовавшей в Германии, оккупированных ею странах Европы и даже в нейтральной Швейцарии (имеется в виду группа «Доры»). В советской литературе утвердилось название «Красная капелла»[105].
Зондеркомиссию «Красная капелла» возглавил руководитель реферата (подотдела) IV-А-2 гауптштурмфюрер СС криминалрат Хорст Копков. К концу года в ее составе числилось до семидесяти сотрудников.
Для работы в Бельгии и Франции в системе зондеркомиссии была образована отдельная, тоже комплексная зондеркоманда «Красная капелла». Ее возглавил высокий худой мужчина с редкими волосами, изможденным, землистого цвета лицом и странным сиплым голосом. Гауптштурмфюрер СС и криминалрат Карл Гиринг, считавшийся лучшим полицейским Германии, страдал неизлечимым недугом — запущенным раком горла. Но до своей отставки старый сыщик успел нарыть многое…
В 1943 году Гиринга сменит более молодой и крепкий физически гауптштурмфюрер СС и криминалрат (советник криминальной полиции. — Т. Г.) Хейнц Панвиц, также достаточно квалифицированный профессионал сыскного дела.
Следует отметить, что подобные зондеркомиссии создавались в «третьем рейхе» лишь в исключительных случаях. Так, зондеркомиссия под началом шефа крипо Артура Небе была образована для расследования покушения на Гитлера, совершенного 8 ноября 1939 года неким Георгом Эльсером в «исторической» мюнхенской пивной, где начинался столь же «исторический», так называемый «пивной путч» 1923 года. При его разгоне несколько нацистов были убиты, многие ранены.
В честь этого события Гитлер, когда пришел к власти, учредил для его участников «Орден Крови». По традиции в этой пивной каждую годовщину собирались ветераны путча. На очередную встречу явился и Гитлер, произнес речь и покинул зал раньше, чем предполагалось по программе. А вскоре прогремел взрыв самодельного устройства, изготовленного и заложенного Эльсером. В этой истории и по сей день много загадочного, некоторые исследователи, полагают, что зипо знало о покушении с самого начала и просто использовало Эльсера для укрепления своего авторитета в глазах фюрера.
Еще одна зондеркомиссия была образована для расследования покушения 27 мая 1942 года на жизнь фактического имперского наместника Богемии и Моравии, шефа РСХА Рейнгарда Гейдриха в Праге. Возглавил эту зондеркомиссию молодой, с чуть раздвоенным подбородком, слегка приплюснутым носом и стесанными бровями — как у боксера — мужчина, вполне интеллигентной внешности, скорее похожий на банковского чиновника, нежели на следователя гестапо. Это был уже названный нами Хейнц Панвиц.
Наконец, самая многочисленная и наделенная огромными полномочиями зондеркомиссия была образована после покушения на Гитлера 20 июля 1944 года. Ее возглавил сам Генрих Мюллер. В результате деятельности этой зондеркомиссии были арестованы и казнены сотни, а возможно и тысячи (о точных цифрах до сих пор идут споры среди источников) людей.
О правах, какими при этом был наделен Мюллер, лучше всего говорит такой факт. Мюллер предложил Шелленбергу арестовать тогда уже бывшего шефа абвера адмирала Канариса. Шелленберг отказался, он с Мюллером формально занимал одинаковое служебное положение, оба были в РСХА начальниками управлений. Тогда Мюллер приказал ему это сделать как шефу зондеркомиссии, и Шелленберг беспрекословно подчинился.
Мюллер был весьма доволен деятельностью Копкова в зондеркомиссии «Красная капелла» и включил его впоследствии в состав зондеркомиссии по делу 20 июля. За «Красную капеллу» Копков получил крупную денежную премию — 5 тысяч марок, за участие в расправах с заговорщиками 1944 года был удостоен редкого для своего звания и вообще для сотрудника гестапо ордена «Немецкого креста» степени «в серебре».
Радиопередатчик в Берлине проработал три недели, затем замолк. Однако в начале августа он возобновил свои передачи и замолчал лишь спустя две недели. Потом еще раз вышел в эфир. Запеленговать его местонахождение не удалось.
Передачи же «музыкальной шкатулки» с позывными «РТХ» продолжались. К сентябрю в функабвере накопилось свыше двухсот пятидесяти ее записей, над которыми по-прежнему безуспешно бились лучшие криптоаналитики.
В конце октября и ноябре интенсивность работы «РТХ» резко возросла, порой «пианист» работал до пяти часов кряду. Аналитики функабвера сделали вывод, который оказался верным, что берлинский передатчик по какой-то причине вышел из строя, а может быть, что-то произошло с радистом, и «РТХ» принял на себя дополнительно функции своего берлинского коллеги.
Начались усиленные поиски. В конце концов, работая последовательно и упорно, используя все виды дальнего, а затем и ближнего радиопеленгирования, немцы установили, что «РТХ» находится в Бельгии, точнее — в Брюсселе, еще точнее (существовала и существует надежная методика приближения к объекту поисков) — на улице Атребатов в доме номер 101.
А теперь вернемся на несколько недель назад.
Передатчик в Берлине, принадлежащий группе «Корсиканца» — «Старшины» на котором работал Ганс Коппи, действительно вышел из строя. Неопытному радисту все же удалось его починить, но затем рация поломалась окончательно, и, берлинская организация утратила связь с Центром.
Меж тем дивизии вермахта, невзирая на яростное сопротивление Красной Армии, приближались к Москве. Высшее командование и руководство страны остро нуждалось в достоверной информации из Германии. О заброске разведчиков из Москвы в Берлин для восстановления связей с тамошней агентурой не могло быть и речи — на их подготовку и само проведение операции не было ни времени, ни реальных возможностей.
Тогда руководство НКВД решилось на беспрецедентный и отчаянный шаг, противоречащий всем писаным и неписаным законам разведки…
В некоторых оккупированных Германией странах Западной Европы действовала разветвленная агентурная сеть нелегалов Разведупра Красной Армии. Руководил ею в прошлом профессиональный революционер Леопольд Треппер (он же «Большой Шеф», «Отто», «Жильбер» и еще полтора десятка псевдонимов).
В Брюсселе небольшую группу этой сети возглавлял молодой и неопытный, но до поры везучий Анатолий Гуревич, он же «Кент».
15 ноября 1941 года в справке, направленной руководству, начальник 1-го управления НКВД СССР старший майор госбезопасности Павел Фитин докладывал:
«С находящейся в Берлине агентурой, входящей в группу «Корсиканца», в том числе и источником «Старшина», работающим в Главном штабе германской авиации, 1-м управлением были предприняты меры к возобновлению связи через каналы Разведупра Генштаба РККА.
По договоренности с Разведупром нелегальному резиденту «Кенту», проживающему в Брюсселе, в середине сентября с. г. было дано задание посетить Берлин, связаться с «Корсиканцем» и «Старшиной», выяснить положение всей группы «Корсиканца», получить срочные информации для передачи в Москву по имеющейся у «Кента» рации, а также выяснить причины отсутствия связи по рации, имеющейся в группе «Корсиканца».
В отчете по делу «Красной капеллы», составленном уже после войны — в 1946 году, Коротков также писал: «В сентябре 1941 года в ответ на нашу просьбу о помощи в восстановлении связи через разведывательное управление Красной Армии, управление согласилось помочь восстановить связь с нашими ценными агентами в Берлине. Разведывательное управление предложило устроить это через нелегальную сеть в Бельгии, под руководством «Кента», которого считали абсолютно надежным и достойным доверия офицером Красной Армии и у которого была возможность совершить поездку в Берлин».
«Кент»-Гуревич свободно владел испанским языком (участвовал в качестве переводчика в гражданской войне в Испании), под видом гражданина Уругвая Винсенто Сьерра он выступал в качестве директора-распорядителя подставной фирмы «Симэско». Фирма сотрудничала с оккупационными властями, снабжала вермахт кое-какими материалами, не имеющими серьезного военного значения — вроде солдатских алюминиевых ложек. Благодаря этим связям «Кент» получил пропуск для краткосрочной поездки в Берлин с деловой целью.
Так совпало, что «Кент» уже имел указание своего руководства о поездке в столицу Германии для встречи с радистом группы Ильзы Штебе Куртом Шульце (оперативный псевдоним «Берг»). Ни военные разведчики, ни чекисты не знали тогда, что волею судеб и случая Курт Шульце и Ганс Коппи уже были связаны друг с другом. Познакомил их общий близкий приятель, коммунист-подпольщик Вальтер Хуземан.
Курту Шульце было уже сорок семь лет. Он родился в семье пекаря и был седьмым по счету из десяти детей. В годы Первой мировой войны он служил радистом на крейсере «Штутгарт». В 1920 году Шульце вступил в Коммунистическую партию Германии и стал функционером в берлинском районе Панков.
В 1928 году Курт приехал в СССР, где прошел подготовку в школе Разведывательного управления Красной Армии. По возвращении на родину работал таксистом и активно занимался партийными делами, уже как нелегал-подпольщик. Щульце был глубоко законспирирован, ему предстояло приступить к своим обязанностям разведчика и радиста лишь в чрезвычайных обстоятельствах. Под этим подразумевалась война. Но без дела все эти годы не сидел — в разное время он получил от резидентуры Разведупра и переправил действующим разведчикам несколько раций с кварцами и шифры. Сейчас он работал водителем автофургона одного из привокзальных почтовых отделений.
10 октября «Кент» получил вторую шифрограмму из Москвы. В литературе, посвященной «Красной капелле», почему-то приводятся несколько вариантов этой шифровки, что вносит дополнительную путаницу в и без того запутанную историю берлинского подполья. В некоторых вариантах приводятся три адреса (а не два, как было на самом деле), к тому же название одной из улиц переврано.
Приводим текст этой второй радиограммы согласно послевоенному отчету Разведуправления Красной Армии. В отчете название улицы, на которой жил «Старик», напечатано с ошибкой, правда, незначительной. Автор счел возможным ее исправить.
«Во время Вашей уже запланированной поездки в Берлин зайдите к Адаму Кукхофу или его жене по адресу: Вильгельмхоерштрассе, дом 18, телефон 83-62-61, вторая лестница слева, на верхнем этаже, и сообщите, что вас направил друг Арвида. Напомните Кукхофу о книге, которую он подарил Эрдбергу незадолго до войны, и о его пьесе «Тиль Уленшпигель». Предложите Кукхофу устроить вам встречу с Арвидом и Харро, а если это окажется невозможным, спросите у Кукхофа:
1. Когда начнется связь и что случилось?
2. Где и в каком положении все друзья — в частности, известные Арвиду: «Итальянец», «Штральман», «Лео», «Каро» и другие?
3. Получите подробную информацию для передачи Эрдбергу.
4. Предложите направить человека для личного контакта в Стамбул, или того, кто сможет лично установить контакт с торгпредом в Стокгольме в [советском] консульстве.
5. Подготовьте квартиру для приема людей.
В случае отсутствия Кукхофа пойдите к жене Харро, Либертас Щульце-Бойзен, по адресу Альтенбургераллее, 19, телефон, 99-58-47. Сообщите, что вы пришли от человека, с которым ее познакомила Элизабет в Маркварте. Задание то же, что и для встречи с Кукхофом».
Шифровку подписали начальник Разведупра РККА Алексей Панфилов, комиссар РУ Иван Ильичев, а завизировал начальник Первого управления НКВД Павел Фитин.
Получив информацию в Берлине, «Кент» должен был передать ее в Москву со своего достаточно мощного передатчика в Брюсселе, того самого, работу которого уже засек, но еще не установил точное местонахождение пункт функабвера в Кранце.
«Кент» благополучно приехал в Берлин и остановился в отеле «Эксельсиор» на Асканияплац. В последующих показаниях Гуревича, данных им на допросах в гестапо и в советской контрразведке, а впоследствии и в опубликованных воспоминаниях, много путаницы и противоречий. Тому может быть несколько объяснений: и личная заинтересованность «Кента», и фактор давности.
В столице рейха «Кент» должен был встретиться и с «Корсиканцем». Небезынтересны впервые публикуемые «Условия связи с «Корсиканцем», переданные «Кенту» шифровкой через его руководство:
«Нужно передать привет от «Александра Эрдберга». На встречу в городе «К» [ «Корсиканца»] можно вызвать, бросив в почтовый ящик в дверях его квартиры газету «Берзен Цайтунг». Название дня недели, которым помечен этот номер, означает день явки на следующей неделе. Если нужно вызвать в тот же день, то на первой странице газеты, вне зависимости от ее даты, следует провести большую красную черту. Встреча должна состояться всегда в 8 часов вечера. Место встречи — вокзал городской железной дороги Тиргартен, дальний по отношению к Шарлоттенбургершоссе выход. Обратиться с вопросом, как пройти на улицу, где живет «К». Домой к «К» лучше всего прийти или до 1/2 9 утра, или между 7–1/2 8 вечера, чтобы не столкнуться с приходящей домработницей. Жена полностью в курсе нашей с ним связи.
Адрес «Корсиканца», помеченный в деле еще 1937 годом, Берлин, Войевштрассе, 16.
Войдя по этому адресу в ворота, с правой стороны портала — 3-й этаж (исчисления этажей по нашему). Телефона не имеет».
В первую очередь «Кент» отправился по самому дальнему из имеющихся у него адресов: в Берлин-Каров. Здесь на Шпинолаштрассе, 4 жил Курт Шульце. Через Шульце «Кент» должен был выяснить, каково положение у Ильзы Штебе и ее основного информатора Рудольфа фон Шелиа, а также передать радисту книгу для кодирования и программу пользования ею.
Теперь можно было переходить ко второй части задания. Неточный адрес Кукхофа не осложнил задачу «Кента»: он рассудил, зачем через него устанавливать связь с Шульце-Бойзеном, если у него есть адрес последнего. Тем более, что Шульце рассказал ему, что Шульце-Бойзен по-прежнему служит в Берлине.
Так что «Кент» не стал звонить Кукхофу, а сразу направился на Альтенбургераллее. Однако завидев богатый дом под номером 19, подъезд с массивной дверью, украшенной надраенными до блеска медными ручками, «Кент», человек, наделенный от природы застенчивостью, зайти не решился.
Он предпочел позвонить по телефону. Трубку подняла Либертас. Жена Харро в этот период работала в Германском центре научно-популярных и учебных фильмов, входящем в систему Министерства народного просвещения и пропаганды. По роду службы она могла достаточно свободно распоряжаться своим временем, потому и оказалась днем дома. Либертас была женщиной сообразительной, все мгновенно поняла. Спросила:
— Откуда вы звоните?
— Из телефонной будки, что против вашего дома.
— Не отходите от нее, ждите меня. — И повесила трубку.
Через несколько минут Либертас уже на улице объяснила «Кенту», что он говорит по-немецки с заметным иностранным акцентом. Поэтому просила, на всякий случай, больше не звонить и по этому адресу не приходить. Она не исключала возможность периодического наблюдения за квартирой и такого же эпизодического прослушивания телефона (об этом сам «Кент» впоследствии в одной из шифровок уведомил Центр).
Либертас сразу назначила за мужа встречу с курьером. Анатолий Гуревич так и не вспомнил, на какой именно станции подземки она состоялась. Оттуда Шульце-Бойзен провел «Кента» на конспиративную квартиру, где они беседовали около часа. Адреса он тоже не помнит.
Вроде бы, на Хоорштрассе. В таком случае, это была станция «Вицлобен», другой поблизости от Хоорштрассе попросту нет. Одно «Кент» запомнил хорошо, что очень заробел, когда на встречу с ним явился высокий мужчина в форме офицера люфтваффе. Ему не сообщили, что Шульце-Бойзен, называвший себя конспиративным псевдонимом «Коро», военнослужащий. Впоследствии на допросе в гестапо Гуревич на предъявленной ему фотографии уверенно опознал «Коро».
В Берлине «Кент» пребывал с 26 октября по 5 ноября 1941 года. За это время у него были контакты и с Шульце-Бойзеном, им с Харнаком.
На встречах с берлинцами «Кент» выяснил, что связь с Москвой отсутствовала из-за неисправности аппарата и неопытности «пианиста». В одной из шифрограмм он сообщил Центру, что теперь следует слушать Берлин по программе «Арвида» (то есть Д-6) каждый день. Он обусловил, что «в случае вашего согласия он сможет до установления вами ваших позывных — вас слушать на основной волне 47 метров, запасной — 51 метр. Ваши позывные — ДАУ…»
В Брюссель «Кент» вернулся благополучно. Передача доставленной им из Берлина информации проводилась продолжительными сеансами почти ежедневно вплоть до 28 ноября. Уже это указывает на то, каков был объем разведданных, полученных им в Берлине.
Свою справку (ее первая половина уже приведена ранее) Фитин завершил такими словами:
«Телеграммами от 6 и 10 ноября с. г. «Кент» сообщил, что выполнил данное ему задание, посетил Берлин, связался с «Корсиканцем» и «Старшиной», обучил их обращению с радиошифром и установил, что все связи «Корсиканца» в целости.
Телеграммой от 13 ноября с. г. «Кент» передал срочную информацию, полученную им от «Старшины». Содержание информации изложено в приложении».
Автор обращает внимание читателя на слова, выделенные курсивом. Мы к ним еще вернемся.
Есть смысл целиком привести справку Фитина, составленную им 25 ноября 1941 года на основании всего лишь двух телеграмм из Брюсселя от 23 и 24 ноября.
«1. Запасы горючего, имеющиеся сейчас в распоряжении германской армии, достаточны до февраля-марта будущего года.
2. По мнению военных специалистов, в случае успешных военных действий, в результате которых будут захвачены нефтяные районы СССР, нефтяные источники не могут быть использованы эффективно ранее, чем через 6–9 месяцев восстановительных работ, так как их разрушение, вне сомнения, подготовлено большевиками. Даже после 6-9-месячных восстановительных работ эти источники не дадут больше половины их теперешней мощности.
3. Лица, ответственные за снабжение германской армии горючим, озабочены сейчас положением, которое должно будет создаться после февраля-марта 1942 г. В связи с этим следует ожидать активного развертывания германского наступления на Кавказ и, прежде всего, на Майкоп[106].
Конечно, можно и посочувствовать обиженному Кейтелю. Для нас важно другое: генерал-фельдмаршал прямо связывает передачу сведений Шульце-Бойзеном о направлении нового наступления с провалом проведенной по замыслу Гитлера летней операции 1942 года, которая «нашла свой конец на Кавказе и на Волге, в Сталинграде, и стала началом поворота в ходе Восточной кампании».
Спору нет, главная заслуга в разгроме немецко-фашистских войск и дивизий их союзников под Сталинградом принадлежит Красной Армии и ее военачальникам, прежде всего, будущему маршалу Константину Рокоссовскому. Но в словах гитлеровского генерал-фельдмаршала воздается, пусть и в двусмысленной форме, должное и советской разведке в целом. Поскольку информация о замыслах врага поступала командованию Красной Армии и от других источников, в том числе военной, войсковой, партизанской и авиаразведок.
4. Массовое (серийное) производство самолетов в оккупированных немцами странах еще не налажено как следует. На имеющихся в этих странах заводах производятся, в основном, ремонтные работы.
5. Немцы установили несколько станций, которые работают на английских шифрах и дают ложную информацию.
6. Ставка Гитлера часто меняет свое местопребывание и ее адрес известен только нескольким лицам. Предположительно, Гитлер сейчас находится в районе Инстербурга.
7. Ставка Геринга сейчас находится в районе Инстербурга.
8. Потерпевшие поражение на Крите воздушно-десантные части германской армии частично сейчас сосредоточены в Болгарии. Предполагалось эти части использовать для десантов в Крыму. Небольшое количество этих воздушно-десантных частей находится сейчас на фронте под Ленинградом и Москвой, причем солдаты используются как обычные пехотинцы.
9. Немцы обладают дипломатическим шифром СССР, который был захвачен в Петсамо. Однако этот шифр не дал якобы возможности расшифровать значительного количества советских документов.
10. Немцы раскрыли всю разведывательную систему англичан на Балканах. Поэтому «Старшина» предупреждает нас об опасности вступать в контакт с англичанами для совместной работы в балканских странах».
Из донесений «Старшины» следовало также, что немецкая авиация понесла серьезные потери и сейчас насчитывает только 2500 самолетов, пригодных к использованию. Ежемесячно люфтваффе получает лишь 100 новых самолетов, вместо требуемых 750.
Вера в быструю победу Германии испарилась. Эта потеря уверенности в наибольшей степени затронула пожилую часть офицерского корпуса.
От «Старшины» кроме того, стало известно, что шеф абвера адмирал Канарис за большую сумму денег завербовал французского офицера из штаба де Голля для работы на немцев. Это привело к вскрытию сети агентов де Голля во Франции, где произведены аресты, главным образом среди офицеров.
«Старшина» сообщал также:
— о переброске тяжелой артиллерии (в том числе орудий береговых батарей) из Кенигсберга к Москве;
— о потерях бронетанковых частей и боевой техники (они достигли оснащения одиннадцати дивизий);
— о потерях в живой силе, о численности и качестве пополнения фронтовых частей и соединений;
— о том, что немцы еще не установили на самолетах устройства для ведения химической войны, однако крупные запасы боевых отравляющих веществ уже накоплены;
— о том, что немцы имеют ключ ко всем шифрограммам, посланным в Лондон югославскими представителями в Москве.
Шифрограммы из Брюсселя принимали радисты Разведупра. Так что руководство РУ РККА знакомилось с ними еще до передачи в НКВД. Достоверно известно, что содержащаяся в них информация чисто военного характера была сразу доложена командованию Красной Армии и принята во внимание.
В конце ноября 1941 года в Первом управлении зародился план засылки в Берлин для связи с Шульце-Бойзеном и Харнаком независимо от военных «соседей» собственных надежных агентов, которыми располагала лондонская резидентура. Содействие в этом должны были оказать британские союзники. В декабре резиденту в Лондоне «Джону» пришло указание подготовить к заброске в Германию воздушным путем проверенных агентов «Бригадира» и «Вахе». Увы, в одном из тренировочных прыжков с парашютом «Вахе» едва не погиб и выбыл из строя. От намеченного плана пришлось отказаться.
Меж тем позывные «AER» неожиданно прорвались сквозь трескотню, засоряющую эфир на коротких и средних волнах. Но сигнал, вместо того чтобы обрадовать Павла Журавлева, когда ему об этом доложили, встревожил и насторожил его. Об этом свидетельствует служебная записка, направленная им 31 декабря 1941 года начальнику отдела Александру Короткову с двумя пометками: «Совершенно секретно» (так уж положено) и «Весьма срочно» (значит, важно).
Журавлев сообщает, что 20 декабря Д-6 работала согласно условиям связи (второй вариант), переданных корреспонденту до войны. Спрашивается, почему?
Возвращаем читателя к строкам телеграммы «Кента», в которых утверждается, что он, «Кент», обучил «Корсиканца» и «Старшину» обращению с радиошифром. А ему, «Кенту», естественно, был передан новый, то есть послевоенный шифр.
Отсюда Журавлев сделал два абсолютно логичных вывода. В служебной записке Короткову они следуют под пунктами 3 и 4[107].
«3. Считаем, что корреспондент Д-6 переданных ему условий связи через «Кента» получить не мог.
4. Тот факт, что Д.-6 является в эфир согласно условиям связи, переданных ему до войны, говорит о том, что он не принял (или принял, но не расшифровал) нашу шифровку, передаваемую через станцию 2-го Спецотдела в течение продолжительного времени».
Коротков полностью разделял мнение своего заместителя. На цитируемом служебном документе имеется его собственноручная помета: «Корсиканец» работает на условиях связи, которые я ему передал до войны». Таким образом, нашу передачу ему из Куйбышева[108] он не слышит, и «Кент» ему очевидно, нашу телеграмму также не передал».
Эта загадка, как и многие другие, связанные с личностью «Кента»-Гуревича, его дальнейшим поведением во время войны, выступлений уже в наши дни в печати и на телевидении, остается неразрешенной. Автор убежден, что если бы берлинская группа своевременно получила новые условия связи, то, по крайней мере, часть «Красной капеллы» избежала гибели.
Как бы то ни было, но рассчитывать на кружной канал, проложенный вроде бы удачной поездкой «Кента», то есть на ее повтор, уже не приходилось. Увы, этого канала больше не существовало. Произошло то, что рано или поздно должно было произойти. В ночь с 12 на 13 декабря 1941 года солдаты из функабвера и полицейские под командованием капитана Гарри Пиппе совершили налет на дом номер 101 по улице Атребатов в Брюсселе. Прямо во время сеанса связи были захвачены два радиста и шифровальщица из группы «Кента». Чуть позже был задержан еще один радист, угодивший в оставленную в доме засаду. Чудом удалось вырваться из западни «Большому Шефу» — Трепперу, успевшему предупредить «Кента»[109].
Руководитель брюссельской операции Гарри Пипее в абвер попал недавно и случайно — до этого кадровый офицер командовал танковым подразделением. Не обладая должным опытом, он снял засаду слишком рано. Воспользовавшись этим, кто-то из уцелевших членов организации (его имя установить не удалось) сумел вынести из дома все книги, в том числе те, с помощью которых производилось шифрование донесений. Таких книг было четыре: роман Оноре де Бальзака «Тридцатилетняя женщина», пьеса Адама Кукхофа «Тиль Уленшпигель», небольшой энциклопедический словарь Лярусса и четвертая — о ней речь впереди.
Дом номер 101 по улице Атребатов был снят разведчиками на имя молодой немки, любовницы одного из членов группы. Чем занимались в доме друзья возлюбленного, ее совершенно не интересовало.
Когда арестованную стали по-настоящему допрашивать профессионалы из гестапо, она вспомнила только одну из имевшихся в доме и пропавших французских книг, потому — что ее читала — главного героя звали Проктор. Название книги, фамилию автора девушка вспомнить так и не смогла.
Немецкие спецслужбы в Париже перерыли весь город, обошли все книжные магазины и библиотеки. В конце концов они нашли злополучную книгу в лавке у одного букиниста на набережной Сены. То был забытый роман Ги де Терамона «Чудо профессора Вольмара», изданный в 1911 году в виде приложения к журналу «Мир в иллюстрациях».
Остальное было делом техники, вернее, упорнейшей, но уже целенаправленной работы дотошных немецких криптоаналитиков. В начале июня 1942 года лучший «взломщик» кодов и шифров Германии обер-лейтенант доктор Фаук и его коллеги стали читать скопившиеся почти за год советские шифрограммы. 12 июня были расшифрованы те роковые послания Разведупра «Кенту», в которых сообщались берлинские адреса…
Меж тем убедившись, что на радио рассчитывать не приходится, Коротков и его сотрудники стали изыскивать другие способы восстановления связи с берлинскими и иными группами разведчиков в Германии. Перебрав несколько вариантов, они пришли к выводу, что проще и надежнее всего послать курьера через нейтральную страну. Остановились на Швеции. Резидентом разведки НКВД в Стокгольме был крупный разведчик Борис Рыбкин (в посольстве числился под фамилией Ярцев, оперативный псевдоним «Кин»), помощником резидента — его жена, в недавнем прошлом сослуживица Короткова по германскому отделу Зоя Рыбкина (она же Ярцева, оперативный псевдоним «Ирина»).
По их заданию в Германию направился агент стокгольмской резидентуры «Историк». Ганс Куммеров встретил посланца Короткова с искренней радостью, сообщил, что сейчас работает на радиозаводе, числится у руководства на хорошем счету, никакой слежки за собой не замечает. «Историк» поинтересовался, может ли Куммеров принять у себя людей, прибывших в Германию нелегальным путем. К сожалению, никак нельзя: Куммеровы живут в пригороде, фактически в дачном поселке, где все друг друга знают, и любой незнакомец непременно привлечет к себе внимание.
Куммеров рассказал «Историку», что, несмотря на некоторое разочарование, вызванное неудачей с блицкригом, большинство населения продолжает верить в Гитлера, никаких социальных протестов против затянувшейся войны ожидать не следует. Он сообщил также, что германская бомбардировочная авиация, совершающая налеты на Англию, в последнее время несет большие потери, так как англичане умело используют в организации противовоздушной обороны такую техническую новинку, как радар. Куммеров проинформировал «Историка» — это была чрезвычайно важная информация — что, хотя Гитлер располагает большими запасами химического оружия, но использовать его пока не намерен: он боится адекватного ответного удара. Зато фюрер возлагает большие надежды на новый 150-миллиметровый снаряд. «Фильтр» располагал точными данными о его устройстве и тактико-технических характеристиках.
Успех миссии «Историка» воодушевил сотрудников Центра. Решено было по той же схеме восстановить связь с группами Шульце-Бойзена и Харнака.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.