Лифт в разведку

Лифт в разведку

В первых числах октября 1928 года, следуя наставлениям Герсона, Александр Коротков явился в небольшое здание, примыкающее к главному корпусу ОГПУ, где размещались тогда служба фельдъегерской связи и хозяйственный отдел. Впоследствии, при реконструкции площади Дзержинского и прилегающих улиц, его снесли. Саша заполнил полагающуюся при зачислении на работу в столь серьезное учреждение анкету, предъявил свидетельство об окончании школы второй ступени, метрику — на любую должность в ОГПУ принимали только совершеннолетних.

Через две недели он был зачислен в штат хозяйственного отдела на должность монтера-наладчика лифтов главного здания на площади Дзержинского, на котором по давней и загадочной традиции не было, и по сей день нет доски с названием учреждения. На бюро пропусков и приемной, что размещались на Кузнецком мосту, соответствующие доски наличествовали. А на главном — отсутствовали. Возможно, в этом таится нечто глубоко конспиративное.

В обиходе должность Короткова и его коллег называлась просто — лифтовый. Лифты, сохранившиеся еще со времен страхового общества «Россия» — с роскошными кабинами, со стенками из дорогого полированного дерева, зеркальными стеклами, сверкающими медными поручнями и прочими деталями отделки, были тихоходными, но зато совершенно бесшумными. Приводившие их в движение моторы и системы управления требовали повседневного ухода и квалифицированного обслуживания, потому как запасных частей к ним на складе давно и в помине не было. Посему лифтовому приходилось заниматься их ремонтом едва ли не каждый день, поскольку капризная, изрядно изношенная механика то и дело выходила из строя.

Один из лифтов, доставшихся Короткову, обслуживал главный подъезд здания ОГПУ — тот, что выходил на площадь Дзержинского. На этом лифте поднимались на третий этаж руководители ведомства. Однако не возбранялось пользоваться им и сотрудникам иностранного отдела, размещавшегося тогда на четвертом этаже, а также контрразведчикам и особистам, обитавшим на пятом.

Строго говоря, в служебные обязанности лифтового входило обслуживание самих лифтов, как средств так называемого «вертикального транспорта», а не их пассажиров. Лифтовые были механиками. Однако, если Коротков не был уверенным в надежности проведенного очередного профилактического ремонта или просто проверял работу подъемника, он мог в течение часа, а то и двух поработать в качестве лифтера.

Лифтовые дежурили посменно сутками, потом двое отдыхали. Потому за неполный год пребывания в этой должности Саша Коротков перевидал, можно сказать, если не всех, то, во всяком случае, многих руководителей и ответственных сотрудников ОГПУ.

По тогдашним правилам оперативные работники встречались со своей агентурой, в основном, если не происходило что-либо чрезвычайное, после окончания присутственных часов. После встречи на конспиративной квартире — КК — или на воздухе, где-нибудь в Сокольниках, они возвращались на службу, чтобы составить отчет о встрече, и только после этого расходились по домам. Иногда — далеко за полночь, а то и под утро.

Председатель и его заместители нередко также поздно вечером направлялись по вызову с докладом к высшему руководству — в Кремль или в ЦК — почти напротив, чуть левее, наискосок, на Старую площадь.

Самым значительным из руководителей был, конечно, председатель ОГПУ Вячеслав Рудольфович Менжинский, ближайший сподвижник и естественный преемник Дзержинского. Это был красивый, весьма импозантной внешности уже немолодой человек с интеллигентным лицом, всегда по-европейски одетый, с учтивыми манерами. У него были густые темные усы. Входя в помещение, он обычно надевал пенсне, которым на улице никогда почти не пользовался. Коротков был потрясен, когда узнал, что Менжинский свободно владел то ли семнадцатью, то ли восемнадцатью языками, в том числе фарси (персидским) и японским.

Уже тогда Менжинский был очень болен, из-за поврежденного много лет назад в автомобильной аварии позвоночника, работал полулежа в глубоком кресле, или даже на диване. Потому значительную долю организационных дел постепенно забрал на себя его заместитель Ягода. Теперь Коротков повидал еще двоих заместителей Менжинского — Якова Агранова (он был одним из немногих в руководстве ОГПУ, кто, как и Ягода, почти всегда носил военную форму) и невысокого, щуплого, на вид невзрачного Михаила Трилиссера. На самом деле Трилиссер был одним из самых выдающихся основателей и руководителей внешней разведки, именуемой тогда иностранным отделом — ИНО. Запомнился Короткову и вертлявый, неприятный мадьяр (из бывших австро-венгерских пленных) с бегающими острыми глазками — начальник оперативного отдела и личной охраны Сталина Карл Паукер. Этого отличали до невероятного, прямо-таки зеркального блеска начищенные сапоги.

Как и другим вольнонаемным служащим, Короткову иногда давали пригласительные билеты на спектакли, концерты и киносеансы, которые устраивались для сотрудников и членов их семей в клубе ОГПУ на улице Дзержинского, 13[4]. На одном из концертов самодеятельности после торжественного собрания по случаю какого-то праздника на сцену вдруг поднялся начальник контрразведывательного отдела (КРО) Артузов. Ничуть не смущаясь своим высоким положением члена коллегии и начальника одного из ведущих отделов, он к крайнему изумлению Короткова великолепным тенором исполнил несколько неаполитанских песен на итальянском языке, а затем и русских романсов, заслужив бурные аплодисменты слушателей. Позже Коротков узнал, что для Артузова участие в товарищеских вечерах дело обычное.

Еще одна примечательная личность невольно обратила на себя внимание юного лифтового: худощавый, с пронзительным взглядом Глеб Бокий. Зимой и летом он почему-то ходил в одном и том же долгополом легком плаще неопределенного цвета и такой же кепке. Бокий много лет возглавлял ленинградское управление ОГПУ, а теперь был начальником специального отдела в Центре.

Особое уважение у Короткова вызывали немногие сотрудники с орденами Красного Знамени, плотно привинченными к суконным гимнастеркам. Впрочем, здесь, на Лубянке, порой с не меньшим уважением относились и к тем, у кого был рельефный, из серебра с эмалью знак «Почетного чекиста». Его обладатели пользовались особым пожизненным правом — даже при переводе на другую работу, или вообще уходе на пенсию они по наградному удостоверению могли входить во все здания ОГПУ (кроме тюрем) без пропуска. Позднее, при наркоме НКВД Ежове, этот порядок был отменен. Правда, к тому времени обладателей таких знаков, особенно первого выпуска (1922 года) либо уже не было в живых, либо они сидели в той самой внутренней тюрьме, куда раньше вход им был заказан…

В ОГПУ все любили знаменитого поэта Владимира Маяковского, многие чекисты наизусть знали его стихотворение «Солдаты Дзержинского». Маяковский написал его к десятилетию ВЧК и посвятил своему другу, крупному украинскому работнику Валерию Горожанину. Саша несколько раз встречал поэта на улице — тот жил по соседству, за углом, в Лубянском проезде[5]. А однажды Маяковский вдруг появился у них в ОГПУ. Рослый, широкоплечий, с пронзительными темными глазами, в просторном заграничном пальто фасона «реглан», в заграничных же башмаках на толстенной подошве, с папиросиной в крепко сжатых крупных зубах…

Потом кто-то рассказал Короткову, что Маяковский приходил по личному делу- продлить разрешение на хранение именного пистолета, который ему на юбилейных торжествах в Харькове, тогдашней столице Украины, от имени коллегии ГПУ республики вручил тот же Горожанин. Пройдет два с половиной года, и великий поэт пасмурным апрельским днем застрелится именно из этого оружия…

Значительная часть ответственных сотрудников ОГПУ были, с точки зрения Александра, людьми пожилыми — лет тридцати пяти, сорока, часто большевиками с дореволюционным стажем, активными участниками революции и гражданской войны. Но еще больше было уже людей молодых, чуть старше самого Короткова — почти поголовно комсомольцы, а то и партийцы. Вот они-то и будили в его душе чувство белой зависти. В глазах Саши они являлись рыцарями революции и одновременно ее чернорабочими. Страна доверила им обеспечить безопасность государства от многочисленных врагов, как тогда говорили, наемников иностранного капитала и внутренних контрреволюционеров.

Так в душе молодого парня зародилась мечта, поначалу казавшаяся несбыточной: стать чекистом. Может быть, даже разведчиком. Тут в его сознании сливались два потока: безусловное стремление войти в когорту защитников государства трудящихся и революционная романтика. Та самая романтика, что толкала молодых людей тех и последующих лет на покорение Арктики, «пятого» — воздушного океана, строительство Магнитки, Днепрогэса, Комсомольска-на-Амуре, приводила на добровольную службу в военно-морской флот и пограничные войска. Не исключено, впрочем, что присутствовала в этом и определенная доля черт характера и склонностей, которая называется нехорошим, дискредитировавшим себя словом авантюризм. Это глубоко несправедливо, поскольку именно искателям приключений человечество обязано великими географическими открытиями, находками золота Трои, раскрытием тайн египетских пирамид и технологии изготовления китайского фарфора — всего не перечислить, вплоть до космических свершений наших дней. И то, что последние достижения в этой и других сферах зиждутся на солидной научной базе, нисколько не умаляет известной увлеченности духа — того же авантюризма — самих исследователей-первопроходцев. А потому Нансен, Кусто, Гагарин, Армстронг принадлежат к той же славной человеческой породе, что Колумб, Хабаров, Шлиман и братья Райт.

Авантюризм, как любовь и стремление к приключениям, особенно связанным с риском, преодолением опасностей — неотъемлемое свойство молодости, можно только пожалеть тех, кого оно миновало по какой-либо причине, чаще всего — душевной лени и эмоциональной глухоте.

Саша Коротков, как и тысячи его сверстников, был глубоко предан идеям революции и строительства социалистического общества, он был тогда романтиком и в определенной степени склонен к авантюрам, был смел и решителен, обладал сильной волей. Решительность, похоже, он унаследовал от матери, отважившейся, как мы знаем, на поступок и в наши дни, а тогда уж и вовсе неординарный. Укреплению его духа не могли не способствовать и крутые, даже жестокие нравы улицы, для противостояния которым требовалась и воля, и физическая сила.

А потому самой судьбой ему было предопределено не вечно заниматься бесконечным ремонтом и наладкой древнего лифтового хозяйства большого дома на Лубянке, но в один прекрасный день самому стать полноправным членом чекистского сообщества, если угодно — особого ордена со своими особыми же, тщательно скрытыми от стороннего взора уставом и традициями. Чем он станет заниматься в этом сообществе при таком повороте событий, Коротков не представлял. Знал только, что будет очень стараться, чтобы не ударить в грязь лицом, зарекомендовать себя с лучшей стороны. Чем он хуже других, в конце концов.

Он действительно был не хуже, а лучше многих. И по деловым, и по нравственным качествам, хотя говорить о нем как о человеке безупречном во всех отношениях, без слабостей и недостатков, разумеется, не приходится. Примечательно, что ветераны внешней разведки высказывают сегодня о Короткове мнения прямо противоположные. Одни не скрывают своего восхищения, другие — откровенной неприязни. Похоже, что и у тех, и у других есть для этого свои основания.

Ныне мы во многом справедливо переоцениваем факты своей истории, в том числе истории органов государственной безопасности. Репутация многих лиц, которыми не только чекисты, но и вся страна когда-то гордилась, сегодня поблекла, а то и хуже — оказалась безнадежно скомпрометированной фактами, ставшими явными. Что-то из того, что делал по роду своей службы Александр Коротков и его коллеги в последующие тридцать лет, мы сегодня принять не можем. Но мы — люди другой эпохи и отчасти (только отчасти!) другой страны. Мы судим поступки и деяния наших предшественников по иной шкале ценностей. Иногда справедливо, а порой и нет. Но при всей относительности нынешних и будущих оценок (и переоценок), в «сухом остатке» всегда остается от отшумевшей жизни самое существенное, главное, определяющее место человека в истории и памяти потомков.

Участие Суворова в подавлении пугачевского бунта и штурме Варшавы не поколебало его репутации великого русского полководца. Картежничество Некрасова, алкоголизм Мусоргского, скверный характер Лермонтова также не мешают нам причислять их к сонму великих соотечественников. Нужно только видеть — если не считать их безусловной гениальности в конкретной сфере человеческой деятельности — в них обычных людей, живших или живущих на бренной земле, а не витающих в небесах бестелесных ангелов.

В «сухом остатке» Александра Короткова — честное служение Родине в самые трудные ее времена, защита исторически объективных государственных интересов страны и, безусловно, выдающиеся заслуги на этом поприще. К сожалению, те же интересы государственной безопасности, невзирая на многие десятилетия со дня кончины разведчика, не позволяют и сегодня в полной мере рассказать о тех событиях, в которых он участвовал лично или которыми руководил.

Уважаемому читателю, к сожалению, в какой-то степени придется на слово поверить автору, что не за красивые глаза Коротков стал единственным разведчиком, удостоенным кроме ордена Ленина, ордена Отечественной войны I степени, двух орденов Красной Звезды — ШЕСТИ орденов Красного Знамени! И не просто было заслужить в одной из самых сильных разведок мира — советской внешней разведке — почетное прозвище «короля нелегалов»!..

Ни в ВЧК, (разве что в первые месяцы ее существования), ни в ОГПУ, ни позднее в НКВД, МГБ и КГБ никогда не существовало практики пополнения ее кадров за счет добровольцев. Отделы кадров органов госбезопасности либо сами подбирали кандидатов на службу, либо принимали их по направлению партийных и комсомольских организаций. Особое внимание при этом уделялось «анкетной чистоте» кандидатов, их негласно проверяли до пятого колена, изучались все близкие и дальние родственники, при этом страшным грехом почиталось наличие таковых за границей (даже если сам изучаемый и не подозревал об их существовании), или причастность кого-либо из близких к троцкистской или иной оппозиции, нахождение на оккупированной территории в годы Великой Отечественной войны (даже в младенческом возрасте), порой принадлежность к какой-либо опальной национальности. Проверка затягивалась на долгие месяцы. Если в поле зрения «органов» попадал, к примеру, студент второго курса, за ним могли наблюдать вплоть до момента получения диплома. Случалось, ничего не подозревающий кандидат женился за это время, скажем, на дочери священнослужителя, или лица «дворянского происхождения» — такого незамедлительного выбраковывали.

Исключение в двадцатые и начало тридцатых годов составляли лишь иностранные коммунисты и революционеры, которых по линии Коминтерна привлекали для закордонной работы Иностранный отдел ОГПУ и Разведупр Красной Армии. Иначе никогда не бывать сотрудниками ИНО Теодору Малли или Арнольду Дейгу. Да что там говорить — из-за «пятен» в анкете так и не стал кадровым сотрудником, не получившим специального, или воинского звания легендарный Николай Кузнецов.

Слава Богу, большинство будущих разведчиков, прошедших частные и многочисленные кадровые сита, оказались честными и порядочными людьми хотя бы потому, что просто-напросто подавляющая часть советских юношей и девушек той поры именно таковыми и являлись.

К сожалению, достаточно велик список безукоризненно «чистых» по анкетным данным людей, зачастую выходцев из семей высокопоставленных партийных и советских вельмож (вплоть до сына министра СССР), ставших перебежчиками и изменниками.

Статный (уже к девятнадцати годам вымахавший на 185 сантиметров, и это не в эпоху нынешней акселерации, а на скудные харчи послереволюционных лет), внешне привлекательный, явно толковый и грамотный парень — лифтовый в главном корпусе ОГПУ, просто не мог остаться незамеченным среди многих десятков служащих, относящихся к вспомогательному, как тогда говорили, техническому персоналу. К нему стали приглядываться, и не только с точки зрения спортивных возможностей. Поначалу Коротков этого повышенного внимания к своей скромной персоне не замечал, но вскоре, будучи от природы человеком наблюдательным, оное засек, но виду не подавал. Разве что следил, дабы в случайном разговоре не сморозить глупость или просто брякнуть лишнее.

С точки зрения анкетной чистоты у Короткова не все обстояло благополучно. Во-первых, он не состоял в комсомоле. Вступить в ряды ВЛКСМ ему, ранее подручному электромонтера-частника, а затем безработному, было попросту негде. Во-вторых, его отец до революции был банковским служащим, то есть как бы принадлежал к чуждому элементу, к тому же сейчас вообще находился неизвестно где.

Удивительное дело! Эти неблагоприятные элементы не стали непреодолимым препятствием для зачисления Короткова в штат сотрудников ОГПУ, а в дальнейшем для успешной карьеры, вплоть до генеральского звания. Похоже, в пресловутых кадрах заседали не одни только чинуши, непригодные для самостоятельной оперативной работы.

В 1929 году Коротков был принят на службу в ОГПУ, к тому же в его самый элитарный — Иностранный отдел делопроизводителем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.