Глава семнадцатая СОКИ ЗЕМЛИ
Глава семнадцатая
СОКИ ЗЕМЛИ
Жизнь на севере была одновременно приятна и тяжела для Гамсуна.
Прежде всего, было очень затруднено общение с остальной частью Норвегии, да и при пересылке корректур и рукописей в Копенгаген и Кристианию возникало много препятствий.
Кроме того, и Скугхейм, и семья Гамсуна воспринимались как туристический аттракцион, и все приезжавшие в Нурланн непременно старались посетить усадьбу известного писателя и пообщаться с ним. Это не могло не раздражать Гамсуна и его домочадцев.
Возникали проблемы и с приездами старшей дочери Гамсуна Виктории. Она была в гостях у отца в Скугхейме только один раз — в 1912 году, сразу после рождения Туре. Поездка оказалась для девочки очень утомительной, больше Виктория к отцу не приезжала, да и у него были на счет дочери другие планы: в 1920 году Гамсун отправил ее с матерью во Францию. Он пишет Виктории: «Я подумал о том, что ты с мамой могла бы поехать во Францию и пожить там некоторое время, тогда бы ты смогла выучить французский в совершенстве… Бедная дорогая Виктория, мне так хочется сделать хоть что-нибудь для тебя, что в моих силах».
Поездки самого Гамсуна по делам тоже были сопряжены с массой проблем, особенно во время войны, когда стало затруднено передвижение по стране, да и дозвониться домой порой было очень непросто, тем более что именно в это время писатель стал глохнуть и пользоваться телефоном ему становилось все труднее и труднее, а терпимостью и смирением он никогда не отличался.
Звонить же домой он хотел как можно чаще: заботы о хозяйстве все время беспокоили его — и уборка урожая, и ремонт дома и хозяйственных построек, и многие другие каждодневные дела в усадьбе, требовавшие его хозяйского пригляда. Гамсун надоедал Марии своими бесконечными ценными указаниями, хотя жена прекрасно управлялась со всеми делами, но Мария неизменно писала ему успокаивающие письма. Надо думать, что это ее тоже мало радовало, и напряжение в семье нарастало.
Поэтому в начале 1916 года Скугхейм выставили на продажу за 12 тысяч крон. Мария, которая успела полюбить усадьбу, была против: она считала, что с такими маленькими детьми переезжать, да еще со всем скарбом, будет тяжело. Кроме того, она действительно полюбила жизнь на севере и в последние годы жизни писала:
«Когда мы приехали в Хамарёй, чтобы „прожить здесь остаток жизни“, его пастбища не показались мне какими-то особенными. Ни болот, ни пустошей, ни густых лесов!
…Северонорвежский диалект Вальборг, услышанный теми, кто говорит на южном наречии, часто вызывает воспоминания о Хамарёе, вдыхает в них жизнь. Этот медлительный, негромкий говор долго доходит до ушей собеседника, это язык Кнутова детства. На нем он любил говорить со мной, когда бывал веселым и шутливым, каким он мог иногда быть. Память о Хамарёе в основном светлая. Тяжелые периоды длились во время написания всех этих значительных книг, прежде чем они увидели свет, или, может, великолепие звездной ночи здесь, на севере.
И какое счастье, что все это позади!
Я могу теперь с легкой улыбкой взирать на прошлое. Вспоминать о его ребяческих, иногда гротескных причудах. Однажды он вернулся домой с большим пакетом каштанов. „Тебе надо посмотреть в поваренной книге, как можно приготовить блюдо из каштанов. А потом мы пригласим доктора, и ленсмана, и Георга Ульсена — как ты думаешь, не пригласить ли нам и пастора? Нет, они, скорее всего, уже видели прежде каштаны, они ведь с юга…“»[138]
Гамсун уступил, согласившись с доводами жены, и решил не продавать Скугхейм. Но в апреле того же года он пишет другу детства Эрику Фрюденлюнду в Вальдрес, прося его подыскать для него и семьи дом где-нибудь поблизости, а затем обращается к друзьям в Кристиансунне все с той же просьбой. В новогоднем поздравлении Эрику Фрюденлюнду в конце 1916 года Гамсун вновь пишет о переезде и о своем уже окончательном решении приобрести усадьбу — обязательно с большим домом — как можно быстрее — в Вальдресе. Судя по всему, мнение Марии по этому вопросу его уже не волновало.
За Скугхейм Гамсун решает получить 20 тысяч крон, но на севере не было таких богатых покупателей, и он обращается с просьбой найти заинтересованное лицо к редактору «Афтенпостена» Кристоферсену. Тот немедленно отвечает Гамсуну, что он и его 13 друзей готовы купить Скугхейм. Писатель принимает предложение, и сделка совершается. Через год друзья продают усадьбу властям округа и получают ничтожную прибыль по 18 крон на человека. Совершенно очевидно, что покупка Скугхейма была совершена только из любви к известному писателю и показывает, каким безграничным уважением пользовался Гамсун у своих сограждан.
Семья подыскивает себе временный дом в Ларвике, неподалеку от Осло и в 1917 году уезжает из Нурланна. Переезд, как и предполагала Мария, был очень тяжелым, тем более что сама она находилась уже на последнем месяце беременности.
Вместе с багажом ехал и чемодан с рукописью очередного романа — «Соки земли» (другой вариант русского названия «Плоды земли»).
В Ларвике Гамсуны вынуждены некоторое время жить в пансионате, потому что дом, купленный ими у зубного врача, оказывается все еще занят. Стоматолог, женатый на очень красивой шведке, представляет чету Гамсунов лучшим семействам Ларвика, и очень быстро почти все местные дамы влюбляются во все еще красивого и очень привлекательного 57-летнего известного писателя, что очень не нравится 34-летней Марии, которая страшно ревнует мужа — особенно к красивой супруге местного врача. Фру Гамсун неуютно чувствует себя в обществе — она беременна и неуклюжа, да и от светских развлечений, живя долгое время на севере Норвегии, она успела отвыкнуть — в отличие от мужа, который регулярно выезжал на «большую землю».
Но наконец купленный дом освобождается и семья переезжает в собственную виллу «Морской пейзаж» с большим садом на берегу фьорда.
Туре Гамсун вспоминал о том времени:
«Отец сказал, что в Ларвике мы будем жить недолго, однако я быстро освоился и уже чувствовал себя там как дома. У нас с братом появилось много друзей и товарищей. На улице перед нашим домом дети играли в пуговицы. Мы приехали в самый сезон этой игры, и я не видел ни одного мальчика, карманы которого не были бы набиты пуговицами.
Дети быстро приняли нас с Арильдом в свою компанию, они же посоветовали нам опустошить мамину шкатулку со швейными принадлежностями, что мы и проделали весьма основательно. Арильд в своем усердии дошел даже до того, что спорол все пуговицы со своих штанов…
Наша жизнь в Ларвике… протекала мирно и беспечно… В первое время нас с Арильдом дразнили за наш нурланнский диалект. Но мы скоро в совершенстве овладели местным языком, а первое время случалось, что прибегали домой в слезах — мы подрались из-за своего диалекта, и нас вздули. Некоторые отцы говорят в таких случаях: „Подставь другую щеку, сынок!“ Отец же говорил иначе: „Ответь тем же, да посильней!“
Недели через две после того, как мы приехали в Ларвик, родилась моя вторая сестра. Ее назвали Сесилия. Теперь нас, детей, было четверо… Отцу пришлось искать комнату в городе».[139]
* * *
Гамсун продолжал работать над «Соками земли», но неожиданно о романе ему пришлось забыть: серьезно заболела новорожденная дочка. Врач опасался за ее жизнь, и несчастные родители не знали, что делать. Отец от горя поседел. Но, к частью, все обошлось, и вскоре Сесилия пошла на поправку.
Гамсун, получивший возможность уединяться и писать поблизости от дома, теперь больше времени проводил с детьми. Он часто брал старших мальчиков с собой на прогулку в буковый парк, однако, по воспоминаниям Туре, почти не вслушивался в мальчишечье стрекотание — так был погружен в свой роман.
Но удивительна не отрешенность Гамсуна от всего происходящего вокруг, а его почти невероятная экономия на бумаге. Вот что пишет Туре Гамсун: «В кармане жилетки у него всегда была бумага для записей — он использовал листки старого календаря. Отец был чрезвычайно бережлив в мелочах. Он никогда не покупал отрывные календари. Их можно было получать бесплатно. Каждый год оптовики рассылали лавочникам и предпринимателям рекламные календари, и отец никогда не упускал случая пополнить свой запас таких календарей. Обратную сторону листов он использовал для своих записей. Так он относился ко всему, что касалось его лично: если одна страничка присланного ему письма оставалась чистой, он отрывал ее, аккуратно клал в стопку на своем письменном столе и потом использовал для черновиков.
В письмах он больше всего любил эти чистые странички. И, должно быть, у него были на то основания».[140]
Летом Мария сняла в окрестностях города небольшой домик и переехала «на дачу» с детьми. Предполагалось, что Гамсун останется в городе, чтобы закончить работу, но не успела шумная семейка разместиться на новом месте, как приехал ее глава — и остался с близкими на все лето.
«Соки земли» закончены, рукопись отослана в «Гюльдендаль», теперь Гамсун мог позволить себе отдохнуть и весело провести время с детьми. Кроме того, он ездит в Кристианию, где, наконец, встречается с дочерью Викторией, которую не видел с 1912 года.
После возвращения с дачи в Ларвик Кнут и Мария понимают, что вилла «Морской пейзаж» была лишь их временным пристанищем. Они начинают ездить по округе и искать большую усадьбу.
Гамсун пишет своему другу, директору банка в Лиллесанде, Биркенесу:
«Я хочу купить усадьбу, расположенную на берегу моря, чтобы там было много света и воды. Непременно должен быть большой дом и небольшой участок земли, но там должны быть и пристань, и лес, а еще поблизости должна располагаться школа, но нам не нужно, чтобы усадьба была близко к городу. Старая и заброшенная „барская усадьба“ подошла бы идеально.
…Я хотел бы купить дом для себя и своих малышей — и это должна быть очень красивая усадьба».
Биркенес предпринял несколько попыток найти усадьбу для Гамсуна, но все предложенные варианты его не устраивали.
Зато в декабре 1918 года напечатаны «Соки земли».
Сразу после выхода роман стал настоящим бестселлером. Первое издание появилось в продаже 1 декабря, а уже к Рождеству весь тираж в 18 тысяч экземпляров был распродан. В течение двух лет было продано 36 тысяч экземпляров, а к 1927 году — 55 тысяч.
* * *
Роман «Соки земли», по мнению критиков, — одно из самых монументальных эпических произведений мировой литературы XX века.
«Я вышел из крестьян, и корни мои в земле, в крестьянском труде», — написал Гамсун, и это утверждение можно считать квинтэссенцией романа. Речь в нем идет прежде всего о неприятии индустриального века и воспевании идеалов патриархальной жизни.
Гамсун рассказывает о жизни норвежских крестьян Исаака и Ингер, сохранивших свою вековую привязанность к земле и верность патриархальным традициям.
Замысел романа в значительной степени основывался на реальных событиях, а повествование развертывается столь же неторопливо и спокойно, как сама жизнь его героев. Кроме того, роман, как и другие произведения Гамсуна, отличает большое количество главных героев, истории которых описываются в почти независимых друг от друга сюжетных линиях.
В годы Первой мировой войны и после нее в стране осваивалось много новых земель. Вот и на пустошь, принадлежавшую государству, приходит крестьянин Исаак и начинает работать — корчует деревья, расчищает землю, строит дом и сеет хлеб. К нему по тропинке через болото приходит Ингер, которая нанимается к Исааку в работницы, а затем становится его женой. Они вместе трудятся на земле, рожают детей. Накопив денег, Исаак выкупает у государства пустошь.
Одна была беда — заячья губа Ингер, которая очень мешала ей жить в долине, откуда она и пришла к будущему мужу. И вот, когда у Ингер рождается девочка с заячьей губой, она душит ее, чтобы та, так же как и мать, не страдала в жизни. Ингер сажают на семь лет в тюрьму, Исаак терпеливо ждет ее. Он дожидается жену, но та стала совсем другой: в тюрьме ей сделали операцию и избавили от заячьей губы и приобщили к «благам» цивилизации. Теперь ей уже не нравится жить в деревне. Но земля лечит — и скоро все вновь становится на свои места.
Однако соки земли питают лишь тех, кто хранит верность земле. Они питают старшего сына Исаака и Ингер Сиверта, оставшегося в родном доме, но не могут спасти младшего сына Елисея, который уехал в город, оторвался от своих корней, а вернувшись домой, завел торговлю и, если бы не отцовская помощь, давно бы прогорел. Затем он и вовсе уехал в Америку.
Критики указывали, что в годы величайших социальных потрясений, в дни послевоенной разрухи роман Гамсуна прозвучал как песнь мира, как послание к исстрадавшимся людям, призывая их вернуться к мирному созидательному труду от полей сражений.
«Соки земли» — программное произведение Гамсуна с явно ощутимой морализирующей тенденцией, что вовсе не умаляет художественного значения этого эпического полотна.
Максим Горький, который всегда с большим уважением и восхищением относился к своему норвежскому коллеге, назвал «Соки земли» «удивительно своеобразной» и «эпической идиллией». Он писал Гамсуну в 1923 году:
«Я человек страны, где литература о мужике, мужицкой жизни разработана больше, чем в какой-либо другой стране Европы. Труд хвалебно воспевал Лев Толстой и десятки русских литераторов, поляк Реймон написал огромный роман-эпопею „Год“, посвященный деревне и мужику, но все это и многое другое уступает прекрасной и мощной Вашей поэме».
* * *
В 1920 году за «Соки земли» Гамсун был удостоен Нобелевской премии в области литературы.
Нобелевскую премию Гамсуну не давали несколько лет подряд: Нобелевский комитет не видел в его творчестве четко выраженного направления, чего требовал учредитель премии.
Альфред Энгстрём и Эрик Аксель Карлсфельдт[141] долго и упорно боролись за присуждение Гамсуну Нобелевской премии. В 1919 году она была отдана Карлу Сплиттеру (1845–1924), швейцарскому писателю, пишущему на немецком языке.
Наконец в ноябре 1920 года в дом Гамсуна пришла телеграмма шведского консула в Кристиании:
«По поручению секретаря Шведской академии, имею честь сообщить, что Вы стали лауреатом Нобелевской премии в области литературы за 1920 год. Примите мои искренние поздравления в связи с заслуженной наградой».
Мария, прочитавшая эту телеграмму завтракающему мужу, была счастлива и ждала, что и Гамсун обрадуется не меньше нее.
Вот как она описывает этот момент в своих воспоминаниях:
«Он даже не поднял головы и спокойно сказал:
— Для нас это ничего не меняет.
Быть может, внезапно он вспомнил, как тяжело ему все досталось, детство, призрак на кладбище в Хамарёе, а может быть, он вспомнил Тумтегатен, редко когда имевшиеся у него пять крон и „Голод“?
Я сказала:
— Но ведь это большая честь, Кнут!
Вот тогда он посмотрел на меня, взгляд его был тяжел, и спросил коротко и язвительно:
— Тебе что, сейчас моей славы не хватает?
Ему оказана честь? Да, но она оказана старику. На что она ему сейчас? Скорее, она похожа на издевку!»
Конечно, Гамсун обрадовался, но уж очень горька была для него награда: он считал, что получил ее слишком поздно. Он даже решил отказаться от участия в официальной церемонии вручения премии. Журналисты, шумиха вокруг церемонии, сама церемония, поездка, банкет — он уже не хотел никакой светской жизни, он уже пришел к выводу, что хочет жить в своем доме в кругу семьи и возделывать землю.
Но после переговоров с Энгстрёмом и Карлсфельдтом Гамсун все-таки дает согласие на участие в церемонии и садится писать благодарственную речь. От нобелевской лекции он решил отказаться, несмотря на уговоры.
Попутно приходится улаживать множество дел — отвечать на поздравительные письма и телеграммы, покупать подобающие случаю наряды, разрешать хозяйственные проблемы. На письма и телеграммы отвечала Мария, фрак Гамсуну решили заказать в Стокгольме, а вот платье Марии сшили в Кристиании.
Когда жена вернулась домой с красивым декольтированным платьем, заботливый муж немедленно выразил беспокойство о ее здоровье — ведь Мария в платье с глубоким вырезом может простудиться. Гамсун вспомнил портновский опыт молодости, взял в руки ножницы, нитку и иголку и заделал вырез.
* * *
В столицу Швеции чета Гамсунов прибыла ранее назначенного дня церемонии. В дороге они изрядно намучились — как раз в эти дни началась стачка железнодорожных рабочих Норвегии.
В Стокгольме их встретил Альберт Энгстрём и поселил в роскошном номере в «Гранд Отель Ройял». Чтобы уберечь друга от назойливого внимания журналистов, он с женой поселился в соседнем номере.
Надо сказать, что Энгстрём и Гамсун были очень хорошими и близкими друзьями с одинаковым чувством юмора, не всегда понятным окружающим. Так, Энгстрём в молодости спал в кровати, рядом с которой всегда стоял скелет — для напоминания о бренности жизни. Такой эпатаж был очень по душе Гамсуну, однако ему совсем не понравились приветственные слова друга, с которым они не виделись с 1899 года: «Боже, до чего же ты постарел!»
Вручение премий происходило 10 декабря. Представитель Шведской академии Харальд Йерне в свое речи сказал: «Те, кто ищет в литературе… правдивое изображение реальности, найдет в „Соках земли“ рассказ о той жизни, какой живет любой нормальный человек, где бы он ни находился, где бы он ни трудился». Йерне также сравнил роман Гамсуна с дидактическими поэмами Гесиода.
На банкете дамой Гамсуна за столом была Сельма Лагерлёф,[142] почитателем творчества которой он никогда не был. Тем не менее Гамсун не мог не оценить остроумную и живую манеру разговора Лагерлёф, и расстались они после банкета вполне довольные друг другом. До конца жизни эти два лауреата Нобелевской премии обменивались поздравительными открытками по случаю праздников и прочих важных событий с заверениями в искреннем уважении.
Марии повезло меньше: ее кавалером по столу был датский физиолог Август Крог, который, вместо того чтобы, в соответствии с правилами этикета, занимать разговорами свою соседку, нервно просматривал нобелевскую речь, которую ему предстояло произнести, ибо в тот же год, что и Гамсун, он получил премию в области физиологии и медицины «за открытие механизма регуляции просвета капилляров».
Гамсун же почти не волновался и произнес короткую речь со свойственной ему самоиронией:
«Дамы и господа!
Даже не представляю, как отблагодарить за оказанную мне честь! Вы вознесли меня до небес, я парю над землей, а вместе со мной парите и все вы. Не очень-то приятно быть сейчас на моем месте: сегодня вечером я купаюсь в лучах славы, но именно оказанные мне почести сильно подкосили меня.
Когда-то давным-давно — еще в дни моей молодости, я испытывал подобное головокружение, и оно пошло мне на пользу, а потому я твердо знаю, что все, что ни случается в жизни, — к лучшему.
Но мне не стоит забываться и пытаться учить столь уважаемое мной собрание, особенно сейчас, когда Наука уже сказала свое слово. От имени своей страны хочу поблагодарить Академию и Швецию за оказанную мне честь, что же касается меня лично, то я склоняю голову под тяжестью этой награды. И горжусь, что Академия сочла, что моя шея выдержит такой вес.
Я пишу свои книги по собственному разумению, но я учусь у всех, в том числе и у современной шведской поэзии. И если я хоть чего-нибудь достиг в литературе, то мне хотелось бы упрочить свое положение в этой моей речи. Но я ничего не смогу сказать, кроме пустых слов и цветистых фраз, ведь я уже немолод и у меня нет на это сил.
Чего бы мне действительно хотелось в это мгновение, в этом озаренном свечами зале, это одарить каждого члена нашего высокочтимого собрания цветами, подарками и стихами, я бы хотел вновь стать молодым и оказаться на гребне волны. Это мое действительное желание — именно благодаря этому событию наверняка последнее такое желание в моей жизни.
Но я не могу сделать этого, чтобы не превратиться во всеобщее посмешище. Действительно, сегодня в Стокгольме я купаюсь в лучах славы и почета, но у меня нет главного, самого основного — молодости. Среди нас нет никого настолько старого, чтобы не помнить своей молодости. И нам, старикам, надо отступить в сторону, освободить дорогу — и сделать это с честью.
И вне зависимости от того, что я должен был бы сделать — я не знаю, что именно, — вне зависимости от того, что подобает, — я не знаю, что именно, — я выпиваю свой бокал за молодость Швеции, за молодежь, за все молодое в жизни!»
Мария Гамсун вспоминала, что после такой речи ее мужа у многих присутствующих выступили на глазах слезы.
Гамсун же расслабился: с формальностями было покончено, а значит, праздновать можно было, как в прежние годы. Он вручил официанту свой бумажник, в котором были все деньги и чек на Нобелевскую премию, и сказал, чтобы тот сам потом взял необходимую сумму за выпитые на банкете напитки.
Мария ушла с праздника в отель пораньше, а Гамсуна привел домой Энгстрём, который объяснил ей, что «Кнут слегка устал». На самом деле Гамсун был мертвецки пьян. Мария попробовала раздеть мужа, но ей удалось снять с него только галстук. Гамсун заснул в своем специально сшитом для такого случая фраке. На следующее утро, обнаружив, что он проспал всю ночь в парадной одежде, он в шутку крикнул Марии: «Дорогая, какой кошмар! Я целую ночь провел во фраке, но без галстука!»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.