Глава 23 Паника и тактика выжженной земли
Глава 23
Паника и тактика выжженной земли
Немецкие войска отступали, и горизонт окрашивался в кроваво-красный цвет. Гитлер решил привести в исполнение приказ Сталина об уничтожении имущества на оставляемой территории. Были сформированы специальные «команды поджигателей», которые перед отступлением предавали огню все, что могло пригодиться врагу. Ночная мгла озарялась кроваво-красным заревом пожарищ, когда предавались огню отдельные здания, целые деревни, застрявшие автомашины и любое брошенное имущество, которое могло представлять ценность для противника. Ничто не должно было достаться Красной армии. Языки пламени следовали за нами буквально по пятам. Мы шли день и ночь, делая лишь короткие привалы, так как знали, что являемся последними боевыми подразделениями армии, отступавшей от Калинина.
И снова нашим самым главным противником был генерал Мороз.[96] Казалось, что даже само солнце излучает мерцающий холод, а по вечерам багровое небо над горящими деревнями представляло собой не что иное, как издевательскую фата-моргану тепла. Мы шагали вперед, закутанные в разные одежки словно египетские мумии, были видны только наши глаза. Тем не менее холод безжалостно заползал под одежду, сковывая тело, вымораживал кровь, мозг. Ставшие за время долгого перехода совершенно бесчувственными и безучастными, солдаты двигались вперед в своего рода полубессознательном состоянии, воспринимая лишь спину идущего впереди товарища. Наша сильно поредевшая колонна медленно двигалась по дороге на Старицу. И все это время вслед за колонной понуро бредущая лошадка тянула сани с телом обер-лейтенанта Штольце.
10-я рота специально пошла в контратаку и отбила у красных эту лошадь, чтобы она могла тянуть сани с телом их любимого командира. Но во второй половине дня 30 декабря с юга к нашей колонне приблизились шесть немецких бомбардировщиков «Хейнкель-111», сделали боевой разворот и атаковали нашу колонну. Мы размахивали руками и кричали во все горло «Мы немцы!», прежде чем с проклятиями броситься врассыпную в поисках укрытия. Но все было напрасно! Пилоты ничего не заметили, снизились и сбросили свои бомбы. Учитывая то, что мы двигались в арьергарде отступавшей армии и были в основном одеты в зимнее обмундирование, добытое у русских, ошибка летчиков была вполне объяснима. Бомбы упали и взорвались, взметнув в небо массу снега и комья мерзлой земли, к счастью, никто при этом не был ранен. Однако взрывом одной из этих бомб были разбиты сани с телом Штольце и убита лошадь.
Когда бойцам 10-й роты удалось откопать из-под снега твердое как орудийный ствол, совершенно непострадавшее тело своего обер-лейтенанта, на его губах все еще играла улыбка. Солдаты принялись своими саперными лопатками углублять одну из воронок, образовавшихся после взрыва авиабомб. Она должна была стать могилой для погибшего командира роты, так как им неоткуда было взять новые сани. Однако «Хейнкели» перегруппировались и снова атаковали нас. В последний момент солдаты из похоронной команды успели броситься в могилу к телу Штольце. В снегу вблизи дороги появилось еще больше воронок, затем бомбардировщики взяли курс на юг. Из обломков разбитых саней бойцы соорудили скромный крест и оставили своего отважного командира на обочине дороги из Москвы…
Сегодня был последний день года. Уже забрезжил рассвет, когда разыгралась сильная метель. Неожиданно мы услышали, что сзади к нам приближается какой-то грузовик. Предположив, что эта машина отстала от своей части, мы сошли с дороги и двинулись по обочине, даже не повернув головы в сторону грузовика. Грузовик проехал мимо колонны и, отъехав от нас метров на четыреста, остановился. Мы увидели, как из кузова спрыгнуло полдюжины солдат, которые со всех ног бросились по снежной целине к ближайшему лесу и скрылись в нем. Это были русские.
У нас не было ни малейшего желания преследовать их, однако сам грузовик обещал удобную поездку для наших наиболее уставших бойцов. Поэтому мы ускорили шаг, подошли к грузовику и столпились вокруг него. Но, к сожалению, мы так и не смогли завести его. По-видимому, перед тем как убежать в лес, русский водитель вырвал какой-то провод. Поскольку мы знали, что русские преследуют нас по пятам, то не могли терять время на поиск неисправности и с тяжелым сердцем были вынуждены бросить грузовик. Перед тем как уйти, наши солдаты бросили в кузов грузовика парочку гранат, и он запылал ярким пламенем.
31 декабря, перед самым заходом солнца, мы прибыли наконец в Старицу. Теперь город выглядел совсем не так, как в тот день, когда мы с Кагенеком прогуливались по его улочкам. Все соединения люфтваффе, многочисленные штабы, подразделения снабжения и множество других тыловых организаций были уже эвакуированы. Часть городских окраин была охвачена пламенем: наши «команды поджигателей» трудились не покладая рук. Вскоре нашим войскам предстояло оставить и этот город.
Но оберштабсарцт Шульц и его санитарная рота были еще здесь, я нашел их на нашем старом дивизионном медицинском пункте, располагавшемся на берегу Волги. Шульц был близок к отчаянию. Когда тыловые подразделения оставили город без предварительного уведомления, его малочисленной санитарной роте, приданной боевой части, были переданы более пятисот раненых и больных, а у него на руках и так было около пятисот раненых из своей собственной дивизии! Но верхом подлости было то, что ему поручили в случае невозможности эвакуации передать беспомощных раненых Красной армии со ссылкой на Женевскую конвенцию. Для этого с ранеными должны были остаться два врача. Это был просто безумный приказ. Коммунисты ни в малейшей степени не придерживались положений Женевской конвенции, и мы знали, как жестоко они расправились с беспомощными ранеными и оставшимися с ними врачами в Калинине. Шульц ругал как извозчик командование тех подразделений, которые оставили на произвол судьбы своих раненых, даже не попытавшись своевременно эвакуировать их.
– Как я могу приказать врачу остаться с ранеными, если точно знаю, что русские расправятся с ним и с его пациентами? – не скрывая своего возмущения, спросил меня Шульц. – Либо удастся, бог его знает, каким образом, эвакуировать в тыл всех раненых, либо мне придется самому остаться с ними! Другого выхода я не вижу!
– Сколько у нас еще времени, герр оберштабсарцт? – спросил я.
– Не очень много! Русские уже почти здесь!
Шульц на минуту задумался.
– Я просил полковника Беккера остаться в городе со своим полком и как можно дольше сдерживать противника! Большинство других подразделений уже дали деру! – с горечью добавил он.
Беккер немедленно взялся за выполнение этого трудного задания, хотя в его распоряжении находились лишь его понесший большие потери полк и жалкие остатки нескольких других частей. Он приказал немедленно заблокировать все подъезды к Старице. 3-й батальон получил задание занять маленькую деревушку Буково (Букрово), расположенную в трех километрах северо-западнее города, и обеспечить прикрытие нашего полностью открытого левого фланга. Я не пошел с товарищами из нашего батальона, а сказал Ламмердингу, что позднее догоню их. Я был гораздо нужнее здесь, чтобы помочь оберштабсарцту Шульцу.
В эту ночь в Старице царила паника. Все еще остававшиеся в городе тыловые подразделения впервые ощутили близость фронта и, в отличие от боевых частей, искали спасение прежде всего в бегстве. При свете горящих домов мы реквизировали любое подходящее транспортное средство, которое только смогли раздобыть в приговоренном к смерти городе. Если время от времени какой-нибудь водитель отказывался передать нам свой автомобиль, мы отбирали его под угрозой оружия. Каждое транспортное средство на конной или моторной тяге, все имевшиеся в нашем распоряжении сани, даже лафеты пушек и пехотных орудий до отказа загружались ранеными. Солдаты с такими тяжелыми ранениями, что в обычных условиях из-за ужасных болей к ним было даже страшно прикоснуться, сейчас охотно соглашались, завернувшись в одеяло, трястись на передках артиллерийских орудий. Раненые с переломами сидели на повозках или ехали верхом на неоседланных упряжных лошадях. Мы устраивали импровизированные сидячие и лежачие места, а в крайнем случае делали раненым уколы морфия. Никто не задавался вопросом, насколько высоки были шансы раненого пережить такую эвакуацию в лютый холод. Все раненые были готовы пойти на любой риск, лишь бы не попасть в руки большевиков!
К 2 часам ночи мы наконец справились! На перевязочном пункте оставались только около двухсот легкораненых – всех остальных уже везли в Ржев. Большинство из этих двухсот оставшихся раненых при необходимости были в состоянии самостоятельно пройти часть пути пешком. Тем самым даже при внезапном прорыве противника ни один раненый не находился больше в опасности. Теперь нам уже не нужно было никого оставлять специалистам Красной армии по убийству выстрелом в затылок.
Решительные и хорошо продуманные меры, принятые полковником Беккером, дали свои плоды и в городе. Панические настроения исчезли. Остававшиеся в Старице тыловые подразделения снова почувствовали себя в безопасности, так как они знали, что теперь между ними и напиравшими русскими находится позиция, занятая опытными фронтовиками. Планомерная эвакуация из Старицы была продолжена. Хорошо, что они и не подозревали, какими слабым был этот оборонительный рубеж в действительности, в противном случае в городе могла бы снова возникнуть паника.
Я поинтересовался судьбой Кагенека и узнал, что он умер, не приходя в сознание, в полевом госпитале в Старице. Я нашел его могилу на солдатском кладбище на берегу Волги. Всего лишь четыре недели тому назад мы с ним с легким сердцем перешли здесь через замерзшую реку. Тогда поездка в Старицу была для нас приятным развлечением – мы еще надеялись на скорое падение Москвы и на возможное окончание войны. И вот теперь этот старинный русский город горел, и яркие языки пламени освещали величественные соборы и церкви, окна которых безмолвно взирали на непривычную картину. Здесь, на берегу Волги, было место последнего земного пристанища Кагенека – вдали от его принцессы Баварской и сыновей-близнецов, которых он так и не увидел.
Оказалось, что Ламмердинг приготовил всем нам сюрприз, когда без четверти три ночи я вошел в маленькую бревенчатую избу, где размещался командный пункт батальона.
– Хочешь верь, хочешь нет! – сказал он, потрясая бутылкой шампанского. – Но эту бутылку я все время таскал с собой, с тех пор как мы покинули Литри! Как раз достаточно для троих, чтобы выпить за Новый год!
Вскоре появился Маленький Беккер, и Ламмердинг открыл шампанское, громко выстрелив пробкой.
– Извините, пожалуйста, если оно недостаточно холодное! У меня было слишком мало льда, чтобы охладить его! – пошутил он и поднял стакан.
– Prosit! На здоровье! – в один голос сказали мы с Беккером и чокнулись. Ничего более оригинального нам не пришло в голову.
Празднование Нового года трех оставшихся в строю офицеров 3-го батальона получилось не очень торжественным. Здесь не хватало погибших товарищей, которые еще так недавно весело отмечали с нами День святого Николая. Каждый из нас задавался вопросом, что же принесет нам новый 1942 год. В конце концов, чувствуя неимоверную усталость во всем теле, мы улеглись спать.
– Тревога!
Этот крик часового заставил нас пробудиться от неглубокого сна и вскочить. Было 5:30 утра. Как обычно, у меня от этого сигнала засосало под ложечкой – у других он действует на мочевой пузырь, у третьих на кишечник. Но на этот раз нам повезло. Противник атаковал не нас, а наших соседей справа. Наш участок обороны оказался лишь слегка задет атакой красных, вскоре она захлебнулась под плотным оборонительным огнем наших товарищей справа.
1 января 1942 года, в 9 часов утра, последние немецкие солдаты покинули Старицу. Буквально наступая им на пятки, с востока и юга в город вошли русские. Пришло время и нашему 3-му батальону уходить из деревни, расположенной севернее Старицы. Путь отступления, которым мы согласно приказу должны были воспользоваться, уже с 11 часов утра находился в руках неприятеля. Соседний полк, входивший в состав 26-й Кёльнской пехотной дивизии, уже давно поставил нас в известность о том, что во второй половине дня собирается оторваться от противника и отойти в направлении Ржева. Но ни в первой половине дня, ни после обеда приказ об отступлении к нам так и не поступил. Наша дивизия молчала. Всех нас охватила нервозность. Больше всего мы нервничали из-за того, что в данный момент даже не знали, где вообще находятся командные пункты полка и дивизии.
Наши радисты постоянно пытались связаться с ними, но все было тщетно. В конце концов Маленький Беккер отправился на поиски командных пунктов, чтобы узнать подробности. Ему удалось выйти в расположение разведывательного батальона нашей дивизии. Но разведчики знали не больше нас самих. Постепенно положение осложнялось. Ламмердинг чувствовал себя подавленным и раздраженным.
– Что ты собираешься делать? – спросил я его.
– Ничего! – коротко и ясно ответил он. – Ждать! Батальон не может отступить без приказа!
Меня тоже охватило беспокойство, и я решил отправиться к своим санинструкторам. Тульпин, Генрих и наш зубной врач Баумайстер даже не подозревали, каким опасным было наше положение в действительности. Для них все рисовалось в розовом свете, ведь за последние три дня к нам не поступило ни одного раненого и, несмотря на ужасный холод, не было ни одного случая обморожения. Видимо, наше трофейное зимнее обмундирование теперь достаточно хорошо защищало нас от холода. Тяготы последних дней и длительные переходы подействовали на солдат как наркотик, и бойцы впали в своеобразную летаргию. Все были в хорошем настроении и не хотели задумываться о будущем. Этот ложный оптимизм был так же неуместен, как и уныние Ламмердинга. И то и другое действовало мне на нервы. Чтобы успокоиться, мне надо было чем-то заняться.
Тут я заметил крупную немецкую упряжную лошадь, понуро стоявшую в снегу. У нее была зияющая рана на передней ноге, в которую набился грязный снег. Я подумал, что, по всей видимости, остаток зимы мы проведем на оборонительной линии Кёнигсберг. Тогда было бы неплохо, если бы у медсанчасти был свой собственный запас конины! Русская зима являлась отличным морозильником, а лошадь в любом случае была обречена. Мы могли забить ее, чтобы улучшить свое обеспечение мясом; одновременно полезное занятие поможет мне избавиться от неприятного чувства в желудке. Я позвал Генриха. Но он засомневался и указал на то, что на улице мертвая лошадь быстро окоченеет и мы не сможем ее разделать.
– Тогда давайте заведем ее в избу и забьем там! – предложил я.
Однако лошадь не проявляла никакой готовности помогать нам при этом. Видимо, теплая русская изба была последним местом, куда бы она хотела войти. Но кое-как мы все-таки втащили и впихнули ее внутрь и заперли за собой дверь. В маленькой комнате с низким потолком лошадь казалась в два раза больше, чем на улице, – это был настоящий троянский конь! А поскольку она предпринимала решительные попытки снова вырваться на улицу, мужество чуть было не оставило нас.
– Герр ассистенцарцт, может, нам лучше… – начал Генрих.
– Нет, Генрих! Не раскисай! Мы должны довести начатое дело до конца!
Я взял пистолет в правую руку, а нож в левую, прицелился и выстрелил сбоку в голову лошади. Огромное животное, занимавшее, казалось, целиком всю комнату, рухнуло на пол и при падении своими копытами разбило в щепки стол и скамью. Чтобы увернуться от предсмертных конвульсий, Генрих запрыгнул на русскую печь. Я вжимался в стенку, пока, наконец, не собрался с мужеством и не перерезал животному глотку. Мощная струя крови хлынула на кухонный пол. Я почувствовал себя почти так, словно совершил кровавое убийство.
Генрих предложил взять с собой только две задние четверти туши, каждая из которых наверняка весила не менее пятидесяти килограммов. Чтобы преодолеть охватившую меня дурноту, я сказал себе, что иметь или не иметь сто килограммов мяса – это дело большой важности. Мы сняли шкуру с задней части туши, вырезали задние ноги из суставов, просунули сквозь сухожилия толстую палку и поочередно вынесли каждую заднюю четвертину к стоявшей на улице повозке, где природный аппарат быстрой заморозки тотчас включился в работу.
В 6 часов вечера, когда мы уже находились под обстрелом вражеских минометов, пришел наконец приказ об отступлении. Обер-фельдфебель Шниттгер с двадцатью бойцами остался в арьергарде. А мы все были бесконечно рады, когда в конце концов вышли на дорогу, по которой в район Ржева отошла 26-я пехотная дивизия.
По пути нам то и дело попадались армейские грузовики. Большинство из них были взорваны или сгорели, но попадались и такие, которые были брошены впопыхах и лишь обездвижены, а в остальном были вполне исправны. Многие из них были нагружены предметами снабжения. Проходя мимо них, мы брали себе то, что могло нам еще пригодиться. Видимо, эти грузовики пришлось бросить, когда они попали под вражеский обстрел. Вполне возможно, что русские уже прорвались справа и слева от нас. Мы допускали мысль, что, прежде чем соединиться с нашими товарищами, нам придется еще не раз вступать в бой с противником.
Термометр стоял на отметке 45 градусов мороза. Холод пробирал до самых костей, движения бойцов стали неуклюжими и неловкими. Колонна сильно растянулась, так как потеря тепла заставляла наиболее уставших из нас двигаться все медленнее. Измученные, замерзшие солдаты еле волочили ноги. Лишь немногие из них ясно осознавали, что с ними происходит. Шагавший рядом со мной Ламмердинг уже дважды падал без видимой причины. Он снова поднимался, разминая негнущиеся конечности и удивленно качая головой.
– Я как будто пьян! – пробормотал он.
– Это из-за холода! – крикнул я сквозь свой подшлемник. – Твое чувство равновесия нарушено из-за этого собачьего холода!
– Ерунда! Этого не может быть! – не поверил Ламмердинг.
– Напротив! Еще как может! Только не пытайся всю дорогу до линии Кёнигсберг поторапливать своих солдат, иначе мы доберемся туда без них! Посмотри, колонна все больше и больше растягивается!
Мы остановились и пропустили мимо себя всю колонну. В самом конце шли самые ослабленные бойцы. Время от времени кто-нибудь из них опускался в снег и ни за что не хотел продолжать движение. Лорелея снежной пустыни пела ему свою колыбельную песенку. Тогда мы пинали упавшего, силой снова поднимали его на ноги, били по лицу и ругали последними словами. Мы делали все возможное, чтобы напомнить ему о его долге не сдаваться до последнего. И если уже ничего не помогало, мы заворачивали смертельно уставшего солдата в одеяла и укладывали на одну из двух наших повозок, предварительно согнав с нее не менее уставшего, но уже все-таки успевшего немного отдохнуть бойца.
Но и эта долгая ночь в конце концов закончилась. Утром мы нашли на дороге окоченевшие трупы восьми вражеских солдат. Видимо, это был разведывательный дозор русских, который расстреляли солдаты из 26-й дивизии. После двенадцатичасового марша батальон прибыл в Панино. Мы прошли почти сорок километров и находились всего лишь в семи километрах от деревни Гридино, у которой начинался наш участок оборонительной линии Кёнигсберг.
На железнодорожной станции Панино (линии Ржев – Торжок) стоял готовый к отправке поезд с несколькими сотнями раненых. Еще около ста двадцати раненых, кое-как прикрытых одеялами, лежали на соломе на холодном полу в здании станции.
Мы сделали короткий привал, чтобы показать беспомощным тяжелораненым, что они не беззащитны. К нам присоединился Шниттгер, сообщивший, что русские следуют за нами буквально по пятам. В поезд поспешно загрузили последних раненых, и состав тронулся с места. Через полчаса красные уже были на станции.
Пройдя еще около трех километров, мы встретили фон Бёзелагера. Он специально вышел навстречу батальону, чтобы показать нам дорогу к нашему участку линии Кёнигсберг. В то время как весь батальон во главе с Ламмердингом отправился в Гридино, до которого оставалось еще почти четыре километра, Генрих и я приняли приглашение фон Бёзелагера и пошли вместе с ним на его командный пункт. Очевидно, он заметил, что наши силы были уже на исходе.
– Итак, – сказал он, – сначала присядьте! У меня найдется для вас чашка горячего бульона!
Генрих поднялся со своего места, чтобы принести суп, но фон Бёзелагер покачал головой.
– Сегодня я ваш кельнер! – возразил он.
Пока мы отогревались у жарко натопленной печи и черпали ложками горячий бульон, фон Бёзелагер рассказал нам о линии Кёнигсберг.
– Это не самая лучшая из возможных оборонительных линий, но она возведена с учетом всех тактических правил и обладает неплохими возможностями для успешной обороны!
– Как долго мы останемся здесь? – спросил я.
– Надеюсь, что достаточно долго! Мы не можем и дальше отходить назад, в противном случае наше положение значительно ухудшится. На этом рубеже мы обязаны остановить русских!
– Хорошо! Самое главное, что отступление по снегу, льду и холоду наконец закончилось! Каждый из наших бойцов наверняка предпочел бы иметь дело с пятьюдесятью русскими, чем пройти еще хотя бы пятьдесят метров! Тем не менее я так и не понял, наше положение печально или безнадежно?
– А вот это мы очень скоро узнаем! – проворчал фон Бёзелагер.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.