1980 год
1980 год
Последний в земной своей жизни год Владимир Высоцкий встретил на даче у Эдуарда Володарского под Москвой. Среди приглашенных, кроме Высоцкого и Влади: Всеволод Абдулов, Валерий Янклович, писатели Юрий Трифонов, Василий Аксенов. После обильного застолья Высоцкий внезапно «заводится»: у него кончились наркотики, и он решает срочно ехать в Москву. Но рядом находится жена, которая пока не догадывается о «болезни». И Высоцкий хочет в очередной раз ее обмануть. Для этого он просит В. Янкловича придумать подходящую причину для отъезда. Тот придумывает: ему, мол, надо успеть в театр на утренний спектакль. Влади отпускает Высоцкого отвезти Янкловича на своей машине, но только до ближайшей трассы в сторону Москвы. Далее В. Янклович вспоминает: «Мы садимся в машину (Сева Абдулов тоже поехал) — и Володя гонит на скорости двести километров, не обращая внимания ни на светофоры, ни на перекрестки…
На Ленинском проспекте, прямо напротив Первой Градской больницы, машина врезается в троллейбус. Сева ломает руку, у меня сотрясение мозга. Подъезжает «Скорая», Володя пересаживает нас туда, а сам на десять минут уезжает на такси. Вскоре появляется в больнице — поднимает на ноги всех врачей! Мне делают уколы, Севе вправляют руку. Первого января вся Москва гудела, что Высоцкий насмерть разбился на своей машине».
Так, со всенародных слухов о его смерти, начинался для Владимира Высоцкого год 1980-й — год високосный (по восточному гороскопу — год Обезьяны, тот самый, про который древние астрологи говорили: «Обезьяна умирает в год Тигра, а Тигр умирает в год Обезьяны»). Владимир Высоцкий по своему гороскопу, как известно, был Тигром.
Начавшись с неприятностей, год этот ими и продолжился. Из Ижевска в Москву срочно прилетел полковник Кравец, который вел дело о прошлогодних незаконных концертах Высоцкого. Первым делом он едет в больницу к Янкловичу для обстоятельного допроса, хотя не имеет на руках никакой законной санкции на это. Из-за этого между ним и приехавшим в больницу Высоцким происходит серьезная словесная перепалка. Кравец тут же составляет бумагу на Высоцкого с обвинениями его в том, что он сознательно устроил аварию, чтобы укрыть в больнице свидетеля по делу — Янкловича. Высоцкого и его друзей вызывают к высокому начальству на Петровку, 38. Как вспоминает все тот же В. Янклович: «Я понял, что все это неспроста: они хотят сделать что-то с Высоцким…»
В середине января Высоцкий улетает с театром на гастроли в города Курган и Пермь. Но эти гастроли не прибавляют ему здоровья. Более того, к этому моменту его отношения с руководством театра окончательно разладились, и разрыв висел на волоске. В том январе в интервью корреспонденту «Литературной России» В. Высоцкий сказал: «Я ведь не очень люблю актерскую профессию и сейчас ухожу из нее потихонечку (и из театра, и из кино). Буду сам делать фильмы. Я предпочитаю исполнительской работе творческую, авторскую, когда сам делаешь и сам воплощаешь».
К этому моменту Высоцкий уже написал очередное заявление об уходе из театра. Но Юрий Любимов, вызвав его к себе в кабинет, более часа уговаривал не порывать навсегда с театром. Высоцкий в конце концов согласился и переписал заявление. Теперь там значилось: «продолжительный отпуск с творческими целями». В театре за Высоцким по-прежнему оставалась роль в спектакле «Гамлет». Между тем творческий отпуск нужен был Высоцкому для серьезных занятий режиссурой: он намеревался снять фильм в качестве режиссера, соавтора сценария (вместе с И. Шевцовым), исполнителя одной из главных ролей и автора песен. Но год 1980-й стал одним из самых неудачных в творческой биографии Владимира Высоцкого, когда многие его идеи и начинания так и не смогли осуществиться. И. Шевцов вспоминает: «Сценарий «Зеленого фургона» был переписан полностью. От прежнего осталось несколько эпизодов, но соединить, да еще на скорую руку, два совершенно разных стиля мне, конечно, не удалось. Я быстро перепечатал эти полторы сотни страниц и отнес Володе.
Через день он сам позвонил мне и устроил чудовищный разнос. Кричал, что все это полная…! Что я ничего не сделал! Что, если я хочу делать такое кино, — пожалуйста! Но ему там делать нечего!
— Ты думаешь, если поставил мою фамилию, то уже и все?! — орал он.
Я не мог вставить в этот бешеный монолог ни слова. Его низкий, мощный голос рвал телефонную трубку и… душу. И я решил, что наша совместная работа на этом закончилась.
Проболтавшись по улицам пару часов в полном отчаянии, я доехал до метро «Баррикадная» и позвонил ему из автомата. Приготовил слова, которые надо сказать, чтобы достойно распрощаться…
Но когда он взял трубку, он ничего не дал мне сказать. Он опять выругался, а потом добавил совершенно спокойно:
— Будем работать по-другому. Сядешь у меня и будешь писать. Вместе будем. Сегодня. Машинка есть? Ты печатаешь? Вот и хорошо. Жду вечером.
Вечером все стало на свои места. Он сказал, что в сценарии много… но времени нет: надо отдавать, чтобы читало начальство.
— В Одессу посылать не будем, я сам поеду к Грошеву (главный редактор «Экрана»). Так двинем быстрее.
— Володя, чего тебе ездить? — предложил я. — Ты ему позвони, а я отвезу. За ответом поедешь сам.
Так и сделали. Грошев обещал прочитать к пятнице, через три дня, но Высоцкий перепутал, поехал к нему в четверг, и убедить его, что ехать рано, мне так и не удалось. В четверг я позвонил ему:
— Ну как?
— Никак! Я отказался от постановки, — мрачно заявил он мне в трубку.
Я кинулся к нему.
Он лежал на тахте. Что-то бурчал телевизор, почти всегда у него включенный. Тут же сидел Сева Абдулов с рукой в гипсе (после аварии), задранной к подбородку, еще кто-то, кажется, Иван Бортник. У всех вид такой, точно объелись слабительного. Я встал у стены.
— Ну что стоишь!.. — рявкнул Володя. — Снимай пальто! В общем, я отказался от постановки.
— Ты не спеши.
— Да что ты меня уговариваешь! Я приезжаю к этому Грошеву! Он, видите ли, за три дня не мог прочитать сценарий! Я, Высоцкий, мог, а он не мог, твою мать!
— Да он и не обещал…
— Да ладно тебе! И как он меня встретил: «Владимир Семенович, я вас прошу больше в таком виде не появляться!» В каком виде? Я-то трезвый, а он сам пьяный! И мне такое говорит! Мне!!!
(К слову сказать, Володя действительно тогда не был пьян, но очень болен. А уж Грошев, конечно, тем более не был пьян.)
— Я ему стал рассказывать, как я хочу снимать, а он смотрит — и ему все, я вижу, до…!
— Володя, — успеваю вставить я, — а чего ты ждешь?.. и т. д. — но он сейчас слушает только себя.
— Больше я с этим… телевидением дела иметь не хочу! Удавятся они! И сегодня на «Кинопанораму» не поеду! Пусть сами обходятся! Ничего, покрутятся!»
Разговор этот происходит 23 января, а накануне, 22 января, В. Высоцкий впервые в своей жизни записывался с собственными песнями на Центральном телевидении, в передаче «Кинопанорама». Запись эта происходила ночью, когда все высокое начальство давно уже разъехалось по домам и кроме съемочной бригады «Кинопанорамы» в студии никого не было. В. Высоцкий с большой серьезностью откликнулся на приглашение режиссера передачи Ксении Марининой, но и здесь его ждало разочарование. Тот же И. Шевцов вспоминает слова В. Высоцкого после той записи на ЦТ: «Ну, сделали запись. Я час с лишним, как полный… выкладывался. А потом она (Маринина) подходит и говорит: «Владимир Семенович, вы не могли бы организовать звонок к Михаилу Андреевичу Суслову?» Я аж взвился: «Да идите вы!.. Стану я звонить! Вы же сказали, что все разрешено?» — «Нет, но…»
Короче, сюжет с В. Высоцким в «Кинопанораме» так при его жизни и не вышел (с большими купюрами его показал Э. Рязанов в 1981 году, а полностью его показали только в 1988 году, в период празднования 50-летия со дня рождения В. Высоцкого).
Между тем из Министерства культуры СССР в Театр на Таганке приходит бумага о том, чтобы руководство театра готовило документы на присвоение В. Высоцкому звания «Заслуженный артист РСФСР». Заведующая отделом кадров театра Елизавета Авалдуева сообщила эту приятную новость Высоцкому. Но тот среагировал на нее на удивление спокойно.
— Я еще не заработал, — ответил он Е. Авалдуевой. — Вот не дадут — вам будет больно, а мне — обидно. Еще поработаю как следует — тогда будем оформляться.
Только нежелание в очередной раз получить «пощечину» от чиновников Минкульта могло заставить В. Высоцкого ответить подобным образом.
Как уже сказано, 22 января 1980 года Владимир Высоцкий впервые записывался с собственными песнями на Центральном телевидении. У него и до этого были возможности записать свои выступления на телевидении, но он не воспользовался ими по принципиальным соображениям. Его коллега по театру Борис Хмельницкий, вспоминая об этом, рассказывал: «Все знают, что песни Высоцкого не пускали на радио и на телевидение. Считается, что по идеологическим соображениям. Но есть один очень важный момент: Володя не хотел давать им взяток. У нас с ним был как-то разговор на эту тему. За пятьсот, говорит, не разрешат записать. За тысячу — не разрешат. Ну предложу им полторы, две, три — и разрешат. Но он принципиально не платил, потому что знал, что тогда так бы уже не написал».
На этот раз осознание Высоцким своего возможного внезапного конца предопределило исход дела, и он пришел на телевидение. Глядя теперь на кадры этой съемки, трудно вообразить себе, что В. Высоцкий снимался буквально на грани возможного. Его здоровье к этому моменту было окончательно подорвано, по сути на экране перед нами выступает абсолютно больной человек.
Через три дня после этой съемки, 25 января, в свой день рождения В. Высоцкий делает очередной отчаянный шаг хоть как-то заглушить в себе болезнь. Вместе с врачом Анатолием Федотовым он закрывается на несколько дней у себя на квартире. А. Федотов рассказывает: «В январе 1980 года мы с Высоцким закрылись на неделю в квартире на Малой Грузинской. Я поставил капельницу — абстинентный синдром мы сняли. Но от алкоголя и наркотиков развивается физиологическая и психологическая зависимость. Физиологическую мы могли снять, а вот психологическую… Это сейчас есть более эффективные препараты. Да, сила воли у него была, но ее не всегда хватало».
Об этом же слова В. Янкловича: «Высоцкий запирается вместе с врачом. Врач пытается что-то сделать. День, два… На третий день — срыв. Ничего не помогает — так делать нельзя. Даже врачи уже не верили в успех». Вскоре после этого лечения В. Высоцкий улетает к жене во Францию, а с 20 февраля продолжает свои гастрольные выступления в Союзе. Правда, его здоровья уже не хватает на дальние переезды, и он выступает в черте города Москвы и Московской области. С 20 по 29 февраля он дал пять концертов в городе Долгопрудном и столько же в Москве.
Здоровье Высоцкого вызывает серьезную тревогу у его друзей. В конце марта В. Янклович и В. Абдулов, в обход Высоцкого, попадают на прием к врачу и описывают ему состояние здоровья своего друга. Врач констатирует неизбежное: «Если Высоцкий проживет еще месяца два — это будет хорошо».
Высоцкому делают гемосорбцию — очистку крови. Об этом вспоминает В. Янклович: «В Москве ему впервые в Союзе делают гемосорбцию. Это было весной 1980 года. В Институте Склифосовского работал Леонид Сульповар, который помогал Володе лет десять. Сульповар договорился с профессором, который занимался этим. Профессор попросил Володю обо всем рассказать откровенно, иначе не имеет смысла пробовать… Володя рассказал все: когда, сколько и как… Когда он может бороться, а когда нет… Решили попробовать. Володя остался в больнице — гемосорбцию сделали…»
Свидетель тех событий врач А. Федотов продолжает рассказ: «Кровь несколько раз «прогнали» через активированный уголь». Это мучительная операция, но он пошел на это. Но гемосорбция не улучшила, а ухудшила его состояние. Мы зашли к нему в больницу на следующий день. Он был весь синий.
— Немедленно увезите меня отсюда!»
Не надеясь уже ни на что и устав от поражений в этой долгой и изнурительной борьбе, Высоцкий продолжает убивать себя алкоголем. Жившая у него на квартире американка Барбара Немчик (она училась в аспирантуре МГУ) вспоминает: «В багаже у меня был запас вин, — я собирала подарки в Польшу, там у меня живут родственники… В валютных магазинах покупала самые разные напитки. Володя и Валера Янклович хорошо помнили, что у меня это есть, этот ящик с бутылками. А я уехала на неделю в Среднюю Азию… И когда меня не было, Володя вспомнил про эти бутылки.
Они взяли этот ящик и выпили все! Я страшно разозлилась, я же специально собирала эти подарки!
— Ну и что, мы тебе такие же купим… Но как ты можешь эту гадость пить? Мы так мучались!
А они мешали розовое португальское вино с испанским ликером — делали себе такие коктейли! Портили все и — пили!»
В те дни закончился ремонт на новой даче Высоцкого и Влади под Москвой. Строительство длилось с лета прошлого года, и вот все готово. Влади пишет: «…но из-за твоего тяжелого состояния мы проводим лишь двое суток на даче, о которой столько мечтали. Все эти усилия, все потраченные деньги, все эти вещи никогда нам не послужат. Две короткие ночи, несколько часов уединенной работы, множество планов и надежд — и все обрывается».
К этому времени прошлогоднее «ижевское дело» вступает в свою завершающую стадию. Окончательно назначена дата суда, и судебные власти требуют присутствия на нем Высоцкого. Тот в ответ телеграфирует в Ижевск, что сделать этого не может, но подтверждает все свои предыдущие показания по этому делу. Вскоре суд заканчивает свою работу и выносит администратору Таганки Валерию Янкловичу частное определение, а Владимира Высоцкого обязывает выплатить две с половиной тысячи рублей, будто бы незаконно полученных им за «левые» концерты.
В апреле 1980 года Владимир Высоцкий дает 13 концертов в Москве, Ленинграде и Троицке. Дни концертов распределяются весьма неровно: 7, 13, 16, 17, 18, 28 (два концерта), 29 апреля. Этот месяц станет самым насыщенным с точки зрения концертной деятельности Высоцкого в 1980 году. 12 апреля 1980 года скоропостижно умирает один из легендарных представителей подпольного песенного творчества Аркадий Северный (Звездин). Ему было всего 41 год.
Отношение Высоцкого к Северному было сложным. В свое время Северный, помимо песен блатного одесского цикла, включал в свой репертуар и песни Высоцкого, что крайне раздражало последнего. Он не хотел, чтобы его творчество у людей ассоциировалось с пьяным бытовым фольклором, от которого он сам отошел еще в конце 60-х годов. Внуков об этом писал: «Высоцкий был не прав, упрекая Северного. Очевидцы утверждают, что он очень любил Высоцкого, потому и пел его песни и никогда не приписывал их себе, так же как никогда не приписывал свои песни — Высоцкому. Вообще в их судьбе много общего: оба пришлись не ко времени, оба много вынесли от властей предержащих. Они и умерли в один год, с разницей в три месяца: один — в Ленинграде, другой — в Москве».
В те весенние дни 80-го Высоцкий намеревался отправиться в Америку с концертами и для деловых встреч с русской эмиграцией. Ему так хотелось связать этих людей с оторванной от них родиной. В те дни даже была оформлена американская виза для его отъезда.
Здоровье Высоцкого не дает ему повода для оптимизма. Понимая это, он решается на откровенный разговор с Мариной Влади. Происходит он в Венеции, и, вспоминая о нем, Влади пишет: «Этой ночью было сказано все, и наконец между нами нет больше тайны…
Очевидно, после очередного срыва ты по преступному совету одного приятеля впервые вкалываешь себе морфий… Теперь я знаю все. Ты осмелился произнести запретные слова.
Я наслаждаюсь этими минутами с болезненным ликованием, как мог бы наслаждаться последними минутами жизни смертельно раненный человек. Мы снова вернулись к началу нашей любви. Мы больше не прячемся друг от друга, нам нечего друг от друга скрывать. Для нас с тобой это — последний глоток воздуха…
Ты принимаешься вдруг говорить о нашем будущем: путешествия, работа, творчество, свобода. Ты мечтаешь приехать пожить во Франции полгода, заняться прозой. Ты говоришь мне, что обязательно поправишься, и чувствуешь сам, что это — конец.
— Я возьму себя в руки. Как только я приеду в Париж, мы начнем соблюдать режим, мы будем делать гимнастику, вся жизнь еще впереди.
В конце концов нам всего по сорок два года! Ты обещаешь, что к моему дню рождения в мае «все будет в порядке».
Ты дрожишь сильнее, и я накидываю на тебя свою куртку. Но эта дрожь не от холода…
Ты глотаешь украдкой какую-то таблетку, и тебе ненадолго становится легче».
В начале мая Высоцкий и Влади приезжают в Париж. Здесь Высоцкий ложится в клинику для серьезного лечения. Свидетель тех событий, друг В. Высоцкого М. Шемякин вспоминает: «Володька попал в сумасшедший дом. Был жуткий запой, его напоили свои же доброхоты: Высоцкий едет с нами! Ну как не выпить с Высоцким — на всю жизнь сувенир! Две бутылки коньяка ему дали в самолете… А я узнаю об этом во время жуткого своего запоя — звоню домой, супруге, она говорит: «А ты знаешь, Вовчик уже давно на буйном…»
И я — еще погудевши там ночь, полдня — думаю: нужно увидеть Володю. И вот я стою перед громадным таким, мрачным зданием. А там, где-то в середине, сидит Вовчик, к которому мне нужно пробиться, но как? Во-первых, у меня — такой первобытный страх, по собственному опыту знаю, что такое психиатрическая больница, во-вторых, — все закрыто. Я перелезаю через какие-то стенки, ворота, бочком прячусь между кустов сирени… Вижу — какая-то странная лестница, я по ней поднимаюсь, почему — до сих пор не могу понять, это чисто звериная интуиция! — поднимаюсь по этой лестнице до самого верха почему-то, там — железная дверь и маленькие окошечки, в решетках. Я в них заглядываю — и вдруг передо мной выплывает морда такого советского психбольного. Он мне подмигивает так хитро из окошечка: «Э-э-э!» — и так двумя пальцами шевелит. А я ему тоже: «Э-э-э!» Мол, давай, открывай, чего ты мне рожки строишь?
У них — проще, чем в советских психбольницах, он берет и открывает дверь — за что-то дернул, а может, плечом нажал посильнее. Я вхожу. Вонища такая же, как в советских психбольницах, — инсулиновый пот. И я по коридору почему-то сразу пошел налево, и вдруг — у окна, — помните, в «Мастере и Маргарите», когда Иван Бездомный почему-то ткнул пальцем в пунцовую байковую пижаму? — так вот в пунцовой байковой пижаме — Вовчик, у окошка стоит. Он обернулся — а он тогда в каком-то фильме снимался — волосы такие рыжеватые, и все так сплетается, в таком вангоговском колорите, сумасшедшем. И — мне навстречу: «Миша!» А я — после запоя, в еще более сентиментальном настрое: «Вовчик!..»
Он повел меня к себе в палату, в такой… закуток. Я говорю:
— Что? Вот так-то…
А он:
— Да… Да… Вот, напоили!
И вот так он сидит, а я говорю:
— Ну что? Что? Все нормально, все будет хорошо…
А он мне:
— Мишка, я людей подвел!..
И заплакал вдруг. Я спрашиваю:
— Каких людей?
— Да понимаешь, я там обещал кому-то шарикоподшипники достать для машины… (Не то колесо там или покрышку.)
Я говорю:
— Вовчик, ну каких людей? Чего они из тебя тянут?!
— Ну, я могу достать, там, понимаешь, при помощи своего имени… Они ж не могут! Я вот пообещал, я так людей подвел…
Он прислонился к окошку, а там идет другая жизнь, никакого отношения к нам не имеющая, — там солнышко, которое на нас абсолютно не светит и не греет… И вот так мы стоим, прислонившись лбами к стеклу, и воем потихонечку… Жуть! Вот этого — не передать! Этой тоски его, перед самой его смертью, которая его ела! Казалось бы — ну что еще нужно парню? Живет в том же месте, где живет Ив Монтан, у жены его там колоссальное поместье, сад, деревья подстрижены, и цветочки…
Самая страшная из наших последних встреч была — в дурдоме этом жутком!»
В дни, когда В. Высоцкий лечился в клинике, Театр на Таганке готовился к майским выступлениям в Варшаве на смотре театров мира. На нем должен был быть представлен спектакль «Гамлет». И в это самое время из Парижа звонит Марина Влади и сообщает, что Высоцкий лег в клинику и приехать в Варшаву не сможет. По словам Валерия Янкловича, после этого звонка в театре поднялся невообразимый шум. Из-за какого-то Высоцкого нас не пустят в Польшу! — возмущенно говорили многие. Дали об этом знать Высоцкому в Париж. Он, естественно, не смог вынести такого поворота и 11 мая вылетел в Варшаву. Леонид Филатов оставил о том приезде Высоцкого свои воспоминания: «Прилетел из-за границы в Варшаву и играл «Гамлета», вот тогда стало понятно, как будто из него выпущен воздух. Осталась только его энергетика, но она выражалась не в Володином рычащем голосе, не в какой-то внешней энергии, а в глазах и в быстром проговаривании, почти шепотом…»
20 июля в варшавском журнале «Театр» театральный критик Эльжбета Жмудска писала о тех выступлениях Высоцкого: «Во Вроцлаве в дни 2-х Международных театральных встреч Таганка показала «Доброго человека из Сезуана» Брехта и «А зори здесь тихие» Васильева. В Варшаве, кроме того, «Гамлета» с Высоцким. Высоцкий ехал в Польшу через Париж, где некстати заболел и не попал на выступление своего театра во Вроцлаве. В Варшаву он приехал перед вторым представлением «Доброго человека из Сезуана», и мы увидели его в роли Ян Суна, безработного летчика (в первом представлении эту роль играл М. Лебедев)…
Так случилось, что Высоцкий полностью был в форме лишь в спектакле «Добрый человек из Сезуана». Напряжение, в котором он просто находится на сцене, не имеет себе равных…
В «Гамлете» он был притихшим, лишенным темперамента. Можно было лишь догадываться, что представляет собой эта роль тогда, когда Высоцкий играет в полную силу…
Жаль, что таким мы его не увидели. Однако, несмотря ни на что, таганковского «Гамлета» стоило посмотреть».
Стоит отметить, что на этом смотре Таганка взяла первую премию.
Отыграв в «Гамлете», Высоцкий 14 мая вновь улетает в Париж. Он выжат и измотан физически настолько, что даже не может встретиться с матерью, которая в эти дни находится в столице Франции. Единственное, на что его хватило, — позвонить в отель, где она остановилась.
Пролежав в клинике несколько дней, Высоцкий улетает в Москву. И это лечение не прибавило ему надежды и сил в борьбе с недугом. О возвращении В. Высоцкого из Франции воспоминания В. Янкловича: «Он вернулся в ужасном состоянии, просто в катастрофическом… Володя позвонил из ФРГ, звонил от Романа (Фаубсона): жена Романа передала два чемодана с вещами, надо его встретить… Он приехал поездом, мы с Володей Шехтманом встречали его на Белорусском вокзале. Володе было так плохо, что он даже не стонал — ревел… Я говорю:
— Володя, ты что! Люди же кругом.
Приехали домой, Володя в таком же состоянии. И тут звонит Марина:
— Пусть Володя подойдет к телефону.
— Марина, он спит.
— Не ври. Пусть он сам подойдет.
Конечно, она все поняла».
Встретивший В. Высоцкого в те же дни некогда лечивший его врач Михаил Буянов вспоминает: «Мы случайно столкнулись с ним на улице, он с трудом узнал меня, а потом стал жаловаться, что во Франции, где он вроде бы тоже лечился, врачи «гладили его по шерсти», уговаривали не пить и не колоться.
— Я и без них знаю, что лучше не пить, но пью. Почему они не отучают меня от этого?
— Конечно, на всякую привычку есть отвычка, и врач может использовать метод насильственного отучения от некоторых привычек…
— Почему насильственного? Я хочу добровольно отучиться.
— Кто же вам мешает? Отучайтесь добровольно. Врачи ведь не няньки, а вы взрослый человек. Поете о романтике, о силе воли, о товариществе — вот на деле и покажите себя. А то в песнях вы одно, а в жизни совсем другое.
— Вы говорите не как врач. Врачи всегда соглашаются, а вы со мной спорите. И в «Соловьевке» спорили. Можно сказать, за человека не считали, видели во мне лишь алкаша.
— Видите ли, пьянство и наркомания — это не аппендицит или инфаркт, которые мало зависят от воли человека. Пьянство — следствие свободы выбора, человек совершенно сознательно и самостоятельно приобщается к этому пороку и по собственной воле расстается с ним. Не случайно наибольшую помощь подобной публике оказывают не медики, а священники и разные другие люди. В психиатрии главное оружие врача — это его личность. Если личность лекаря сильнее личности пьяницы и лекарю удается его отговорить от такого образа жизни, в котором стержнем является водка, то вовсе неважно, кто по профессии этот лекарь. Если человек не намерен избавиться от своего порока, никто не сможет это сделать помимо его воли.
— Так, выходит, я не больной человек?
— Вы больной, болезнь ваша вытекает из вашего образа жизни, который вы сознательно выбрали. Измените образ жизни — и ваша болезнь пройдет. В мире не описано такой наркомании и такого этапа этой болезни, когда сам человек, без всякой посторонней помощи, не смог бы избавиться от пьянства и наркотиков.
— Но ведь вся страна пьет, а среди актеров половина — алкаши.
— Не вся страна пьет, кто-то и работает. А те, кто пьет да не лечится, плохо кончат, страну развалят, через 10–15 лет превратятся в живых трупов, которым на все наплевать. Пьющие же актеры, или врачи, или инженеры в массе своей не алкоголики, как вы, а просто распущенные люди, которых нужно перевоспитывать, а не лечить.
На это Высоцкий ничего не ответил, мы попрощались и более не виделись».
К сожалению, эта встреча ничего уже не могла изменить в судьбе Владимира Высоцкого. Старуха Смерть подошла почти вплотную и протянула к нему свои костлявые руки. «Уйду я в это лето в малиновом плаще», — вывела в те дни рука Владимира Высоцкого пророческие строки.
Но выпадали в те дни и радостные минуты в жизни поэта. В майском номере ленинградского журнала «Аврора» были напечатаны небольшие очерки Вениамина Смехова о своих коллегах по Таганке. Среди имен Зинаиды Славиной, Валерия Золотухина, Аллы Демидовой значилось и имя Владимира Высоцкого. Статья эта настолько тронула израненную душу Высоцкого, что, укладываясь спать, он положил номер журнала на столик рядом с кроватью, чтобы утром снова и снова перечитать две странички малого формата, увидеть свое имя «не латинским шрифтом», как он сам говорил, перечитать вновь слова, продиктованные сочувствием и пониманием.
В те майские дни судьба в последний раз свела вместе Владимира Высоцкого и Олега Даля. Случилось это на квартире поэта на Малой Грузинской, и Н. Галаджева о той встрече писала: «В феврале 1980 года Даль сказал: «Сначала уйдет Володя, потом — я». Они очень редко общались, не сидели в компаниях, не дружили домами, но очень хорошо понимали и чувствовали друг друга. И, наверное, поэтому такими редкими и короткими бывали их встречи. Когда настолько все ясно — говорить трудно. Хочется молчать. Или как тогда, в мае 1980-го, три проведенных у Высоцкого дня слушать его стихи. Давно не слышавший друга, Даль поразился, как сильно вырос и окреп голос поэта. Это была их последняя встреча».
К тому времени Высоцкий все чаще впадал в состояние депрессии, когда его воля отказывалась слушаться его, а разум был затуманен алкоголем. Барбара Немчик, вспоминая его таким, рассказывала: «У него у самого было какое-то чувство безысходности, однажды он сказал мне:
— Знаешь, мне только и осталось, что пустить себе пулю в лоб».
Мне снятся крысы, хоботы и черви. Я
Гоню их прочь, стеная и браня,
Но вместо них я вижу виночерпия,
Он шепчет: «Выход есть — к исходу дня
Вина! И прекратится толкотня,
Виденья схлынут, сердце и предсердие
Отпустят, и расплавится броня!»
Я — снова — я, и вы теперь мне верьте, я
Немного прошу взамен бессмертия, —
Широкий тракт, холст, друга да коня,
Прошу покорно, голову склоня:
Побойтесь Бога, если не меня,
Не плачьте вслед во имя Милосердия!
Что Фауста ли, Дориана Грея ли,
Но чтобы душу дьяволу ни-ни!
Зачем цыганки мне гадать затеяли?
День смерти уточнили мне они…
Ты эту дату, Боже сохрани, —
Не отмечай в своем календаре или
В последний миг возьми и измени,
Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли
И чтоб агнцы жалобно не блеяли,
Чтоб люди не хихикали в тени.
От них от всех, о Боже, охрани
Скорее, ибо душу мне они
Сомненьями и страхами засеяли!
(1 июня 1980)
В Париже не находила себе места от той же безысходности поверившая было в лучшее, а теперь разочаровавшаяся Марина Влади. Б. Немчик вспоминает: «При мне Марина звонила, а Володя был в такой плохой форме, что даже не мог говорить… Марина тогда сказала, что пойдет в посольство и сама разведется с ним… И Володя этого боялся… Мне он однажды признался:
— С ней уже не могу, а без нее тоже не могу…»
В конце мая Высоцкий вновь срывается в Париж, но до Марины не доезжает. По словам все той же Б. Немчик: «Он просто пропал в Париже. Он позвонил Марине, что встречать не надо, что он сам доедет… А на другой день она звонит:
— Где Володя? Он не приехал! Я не знаю, где он!
А Володя просто сбежал. Он там тоже выпивал».
В воспоминаниях самой Марины Влади тоже есть строки об этом «исчезновении» Высоцкого: «…однажды ночью — звонок моей подруги. Ты уже несколько часов в Париже — в одном из русских ресторанов, — и дело плохо, надо ехать за тобой. Я бужу Петю — мне нужна помощь. Мы находим тебя на банкетке, обитой красным плюшем, в самом темном углу. С тобой гитара и чемодан, ты похож на отставшего от поезда пассажира.
Наш добрый доктор Поль Онигман не может ничего сделать — тебя нужно класть в больницу. В коридоре доктор Дюгерен смотрит на меня и спрашивает:
— На этот раз кто?
— Мой муж.
— Бедняжка…
В том же коридоре несколько лет назад находился мой старший сын. Прошло время. Ты приходишь в сознание, а дальше — угрызения совести, отчаяние и, наконец, откровенный разговор со мной. Я отказалась, несмотря на советы врачей, оставить тебя в специальной клинике. Быть может, я должна была на это решиться. Но могла ли я посягнуть на твою свободу, которой ты дорожил больше жизни?»
После того как Высоцкий пришел в себя, они с Влади отправляются на юг Франции в дом сестры Влади Одиль. Высоцкий хочет отдохнуть, успокоиться, но Смерть уже взяла его за плечи и заглянула в глаза. «Я больше не могу, я уеду, я больше не хочу, это слишком тяжело, хватит», — буквально кричит он, задыхаясь от безысходности. Виза в паспорте Высоцкого кончается, в посольстве ее не продлили, да и сам он не очень этого хотел, и 11 июня он вернулся в Москву.
Тем временем Одиль, у которой несколько дней назад они гостили, умирает от рака. Случилось это 23 июня, через 12 дней после отъезда Высоцкого. Узнав об этом, он хочет немедленно вновь приехать во Францию, но получить визу так скоро ему на этот раз не удается.
С 17 по 22 июня В. Высоцкий дает шесть концертов в подмосковном Калининграде на сцене Дворца спорта «Юность». Администратор этих концертов В. Гольдман вспоминает: «Последний раз мы работали с Володей во Дворце спорта в Калининграде… Высоцкий уже очень плохо себя чувствовал. Мы отработали четыре дня, на пятый, перед последним концертом, Володя говорит:
— Я не могу… Не могу я работать!
А потом спрашивает:
— А тебе очень надо?
— Володя, откровенно говоря — надо… Если ты сможешь. 5 тысяч человек приехали из области…
— Ну ладно, я буду работать, но только без гитары.
— Хорошо, гитару оставляем здесь…
На сцену вышел Коля Тамразов и сказал, что Владимир Семенович Высоцкий очень плохо себя чувствует:
— Петь он не может, но он все равно пришел к вам. Он будет рассказывать и читать стихи. Вы согласны?
Все:
— Конечно!
И впервые Володя работал концерт без гитары — час стоял на сцене и рассказывал. Муха пролетит — в зале слышно. А с нами в Калининграде работали «Земляне» — тогда они только начинали. И они должны были заканчивать концерт. Володя на сцене, а они стали за кулисами бренчать на гитарах. Я подошел и сказал:
— Ребята, Владимир Семенович плохо себя чувствует. Потише.
Второй раз подошел. А один сопляк говорит:
— Да что там… Подумаешь — Высоцкий!
— Что?! Ах ты, мразь! Ничтожество! Еще услышу хоть один звук!..
И только я отошел, он снова: дзинь! Я хватаю гитару — и ему по голове! А они все четверо человек — молодые, здоровые жлобы — накинулись на меня! А я один отбиваюсь этой гитарой… Тут Коля Тамразов спускается по лестнице — увидел, кинулся ко мне!
— Сейчас Высоцкий скажет в зале одно только слово — от вас ничего не останется!
Ну, тут они опомнились, разбежались…»
Об этом же концерте вспоминает и Николай Тамразов: «Ситуация к последнему концерту такая. У Володи совершенно пропал голос: не то что петь — разговаривать он мог с трудом. Все-таки он выходит на сцену, берет первые аккорды… Затем прижимает струны, снимает гитару и говорит:
— Не могу… Не могу петь. Я надеялся, что смогу, поэтому и не отменил концерт, но не подчиняется голос. Но вы сохраните билеты. Я к вам очень скоро приеду и обещаю: буду петь столько, сколько вы захотите.
Кто-то из зала крикнул:
— Пой, Володя!
— Вот, видит бог, не кобенюсь. Не могу. (Это его слова — «не кобенюсь».)
Потом он как-то естественно перешел к рассказу о театре… Стал читать монолог Гамлета, потом стал рассказывать о работе в кино, о том, что собирается сам снимать «Зеленый фургон» на Одесской киностудии… Пошли вопросы из зала, Володя стал отвечать. И вот целый час он простоял на сцене: рассказывал, читал стихи, отвечал на вопросы… Вечер был просто неожиданным. К сожалению, не было записи, я потом узнал об этом…
Володя закончил словами из песни: «Я, конечно, вернусь…»
Зал скандировал:
— Спасибо! Спасибо!
Володя уходил со сцены, еще не дошел до кулисы — вдруг в зале зазвучала его песня! Это радисты включили фонограмму… Володя ко мне:
— Тамразочка, это ты срежиссировал?
— Нет, я здесь сижу…
Володя вернулся к кулисе, нашел щелку и, наверное, песни две, не отрываясь, смотрел в зал. Потом подошел ко мне — в глазах чуть ли не слезы:
— Тамразочка, они сидят! Они все сидят!
Действительно, ни один человек не ушел, пока звучали песни Высоцкого».
Затем дает несколько концертов в Люберцах и Лыткарино (до 4 июля), после чего, дождавшись визы, улетает в Париж. Но этот приезд, кажется, уже ничего не может решить в судьбе Высоцкого и Влади. Их земная любовь закончилась, и оба они прекрасно это понимают. Пробыв в Париже неделю, Высоцкий вновь собирается в Москву. Об их последнем прощании Влади вспоминает: «Одиннадцатое июля восьмидесятого года. Чемоданы в холле, ты уезжаешь в Москву. Нам обоим тяжело и грустно. Мы устали. Три недели мы делали все, что только было в наших силах. Может быть, мне не хватило духу? Все тщетно. Ты вынимаешь из кармана маленькую открытку. На ней наскоро набросано несколько строк. В большом гулком холле твой голос звучит как погребальный колокол. Я тихо плачу. Ты говоришь:
— Не плачь, еще не время…
Мы едем в аэропорт. Твои стихи звучат во мне. Лед, о котором ты много раз говорил, давит нас, не дает нам сдвинуться с места. И я ничего не в силах сказать тебе, кроме банальных фраз: «Береги себя. Будь осторожен. Не делай глупостей. Сообщай о себе». Но сил у меня больше нет. Мы уже далеко друг от друга. Последний поцелуй, я медленно глажу тебя по небритой щеке — и эскалатор уносит тебя вверх. Мы смотрим друг на друга. Я даже наклоняюсь, чтобы увидеть, как ты исчезаешь. Ты в последний раз машешь мне рукой. Я больше не увижу тебя. Это конец».
В жизни Владимира Высоцкого было много женщин, но только трем из них он подарил свою любовь. Каждая из них была по-своему с ним счастлива и несчастлива одновременно. Для двух из них Высоцкий оставался мужем в течение 5–7 лет, так как, по-видимому, это был тот критический рубеж, после которого он сильнее всего ощущал свою духовную и физическую несвободу от уз Гименея. Так было с Изой Жуковой, с которой он прожил 5 лет, так было и с матерью двух его детей Людмилой Абрамовой, с которой он прожил под одной крышей 7 лет. Так могло быть и с Мариной Влади после шести лет знакомства, когда в 1973 году он, чтобы не потерять ее, решился на «вшитие торпеды». Боязнь окончательно потерять женщину, которая любила его как равного, стараясь ни в чем не ограничивать его духовную и физическую свободу, заставила Высоцкого начать новую борьбу со своим тяжелым недугом. Но через роковые 5–7 лет их отношения вновь обострились, подошли к тому рубежу, за которым так зримо маячил окончательный разрыв. Их земная любовь закончилась чуть раньше того часа, когда сердце Высоцкого остановилось.
Лед подо мною — надломись и тресни!
Я весь в поту, как пахарь от сохи.
Вернусь к тебе, как корабли из песни,
Все помня, даже старые стихи.
Мне меньше полувека — сорок с лишним.
Я жив, двенадцать лет тобой храним.
Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
Мне есть чем оправдаться перед ним.
13 июля в Театре на Таганке 217-е представление «Гамлета». Высоцкий хотел пропустить это лето в театре, отдохнуть, но Юрий Любимов уговорил его отыграть перед гостями московской Олимпиады. В дневнике Аллы Демидовой читаем: «13 июля 1980 года. В 217-й раз играем «Гамлета». Очень душно. И мы уже на излете сил — конец сезона, недавно прошли напряженные и ответственные для нас гастроли в Польше. Там тоже играли «Гамлета». Володя плохо себя чувствует: выбегает со сцены, глотает лекарства… За кулисами дежурит врач «Скорой помощи». Во время спектакля Володя часто забывает слова. В нашей сцене после реплики: «Вам надо исповедаться» — тихо спрашивает меня: «Как дальше, забыл…»
В антракте поговорили… о плохом самочувствии и о том, что, слава богу, — можно скоро отдохнуть. Володя был в мягком добром состоянии, редком в последнее время».
С 14 июля возобновились концертные выступления Высоцкого — первый концерт был дан в НПИЭМе, Высоцкий впервые исполнил последнюю из написанных им песен «Грусть моя, тоска моя».
Шел я, брел я, наступал то с пятки, то с носка.
Чувствую, дышу и хорошею!
Вдруг тоска змеиная, зеленая тоска,
Изловчась, мне прыгнула на шею.
Я ее и знать не знал, меняя города,
А она мне шепчет: «Как ждала я!..»
Как теперь? Куда теперь? Зачем да и когда
Сам связался с нею, не желая?
Одному идти — куда ни шло, еще могу, —
Сам себе судья, хозяин — барин:
Впрягся сам я вместо коренного под дугу,
С виду прост, а изнутри коварен.
Я не клевещу! Подобно вредному клещу,
Впился сам в себя, трясу за плечи.
Сам себя бичую я и сам себя хлещу,
Так что — никаких противоречий.
Одари, судьба, или за деньги отоварь, —
Буду дань платить тебе до гроба!
Грусть моя, тоска моя, чахоточная тварь, —
До чего ж живучая хвороба!
Поутру не пикнет, как бичами ни бичуй,
Ночью — бац! — со мной на боковую.
С кем-нибудь другим хотя бы ночь переночуй!
Гадом буду, я не приревную.
18 июля на последнем в своей жизни концерте в подмосковном Калининграде Высоцкий чувствует себя так плохо, что не может петь. Он выходит на сцену, извиняется перед зрителями и предлагает эти полтора часа, отпущенные им, просто поговорить. Зал соглашается. Вечером в театре Высоцкий играет Гамлета. Последний раз в своей земной жизни. В дневнике Аллы Демидовой читаем: «18 июля 1980 года. Опять «Гамлет». Володя внешне спокоен, не так возбужден, как 13-го. Сосредоточен. Текст не забывает. Хотя в сцене «мышеловки» опять убежал за кулисы — снова плохо с сердцем. Вбежал на сцену очень бледный, но точно к своей реплике. Нашу сцену сыграли ровно. Опять очень жарко. Духота! Бедная публика! Мы-то время от времени выбегаем на воздух в театральный двор, а они сидят тихо и напряженно. Впрочем, они в легких летних одеждах, а на нас — чистая шерсть, ручная работа, очень толстые свитера и платья. Все давно мокрое. На поклоны почти выползаем от усталости. Я пошутила: «А слабо, ребятки, сыграть еще раз». Никто даже не улыбнулся, и только Володя вдруг остро посмотрел на меня: «Слабо, говоришь? А ну как не слабо?» Понимаю, что всего лишь «слова, слова, слова…», но, зная Володин азарт, я, на всякий случай, отмежевываюсь: «Нет уж, Володечка, успеем сыграть в следующий раз — 27-го…»
На следующий день, 19 июля, в Москве торжественно открываются XXII Олимпийские игры. Г. Елин вспоминает Москву тех дней: «Красота, а не город. Идешь себе по улицам — один-два прохожих навстречу. Заходишь в магазины — один-два человека в очереди, спускаешься в метро — пять-шесть пассажиров в вагоне, и тебе из динамика — нежный иностранный голос: «Некст стоп «Аэропорт». Так и хочется ответить: «Ол райт!»
С диссидентами все ясно, но вот куда в одночасье исчезли цыганки с вокзалов и базаров?.. на какие божидеры вывезены, за какие 101-е километры и когда? как?..
В восьмидесятом появилось несколько неглупых и занимательных игр. Индивидуальная — шестицветный кубик, гениальное изобретение венгерского архитектора-дизайнера Эрне Рубика…
Любимой игрушкой 80-го года стал и сувенирный медвежонок работы книжного художника Виктора Чижикова…»
В преддверии Олимпиады, 22 января, академика Андрея Сахарова по постановлению Президиума Верховного Совета СССР лишили всех правительственных наград и сослали в город Горький. Вслед за этим сначала в «Литературной газете» от 30 января появилась статья В. Борисова «Клеветник и фарисей», а затем и в «Комсомольской правде» от 15 февраля статья А. Ефимова и А. Петрова «Цезарь не состоялся», в которых А. Д. Сахаров характеризовался не иначе как «духовный отщепенец и провокатор». В день ареста академика А. Д. Сахарова Владимир Высоцкий впервые в своей жизни записывался на Центральном телевидении…
Между тем шумный праздник олимпийского спорта совпал с одним из самых тяжелых периодов в жизни Владимира Высоцкого. Его часы отсчитывали последние 150 часов земной жизни.
Врач А. Федотов вспоминает те дни: «19 июля Володя ушел в такое пике! Таким я его никогда не видел. Что-то хотел заглушить? От чего-то уйти? Или ему надоело быть в лекарственной зависимости? Хотели положить его в больницу, уговаривали. Бесполезно! Теперь-то понятно, что надо было силой увезти…»
В те последние дни его жизни многие друзья и близкие бывали в его квартире на Малой Грузинской, встречали на улице. Их воспоминания об этом воскрешают для нас те дни. В. Нисанов: «Володя часто говорил мне: «Нисанов, мне плохо! Мне плохо, Нисанов!» В голосе — безумное страдание, а глаза — абсолютно четкие, наблюдающие за тобой… Все кричит, все орет, все гибнет вокруг — а глаза серьезные, смотрящие на тебя. Я это видел — не раз… Но бывало, что не находил себе места, метался по квартире, стонал». В. Шаповалов: «Моя супруга бывшая… она видела его в те дни на улице Горького. Говорит — поразительное лицо было у него, настолько отрешенное. «Таким я его не видела, ведь он все время чем-то занят, все время что-то делает, что-то думает, а тут вот такое… Он меня даже не увидел, сквозь меня посмотрел, хотя он знает меня… Я ему говорю: «Здравствуй, Володя!», а он не видел, он был отрешен от всего…»
29 июля Высоцкий должен был вновь улететь в Париж к Марине Влади, у него уже был куплен билет на самолет, он получил новую визу, паспорт. Олимпийские игры были в разгаре, но Высоцкого не пригласили ни на одно праздничное мероприятие. Правда, друзья-космонавты попросили его приехать 27 июля в Звездный городок и в прямом эфире с космосом спеть свои песни для находившихся на космической орбите В. Горбатко и вьетнамца Фам Туама. Высоцкий пообещал, но ехать на это мероприятие не хотел.
В те же дни он написал официальное заявление в Союз писателей СССР с просьбой принять его в ряды Союза. Ответ естественный — отказ. Воспитанные на книгах, подобных трилогии Леонида Брежнева «Малая земля», «Целина» и «Возрождение», писатели-начальники не желали иметь в своих рядах «блатного певца дворов и подворотен». Недавно, 31 марта, в торжественной обстановке 1-й секретарь Союза писателей СССР Г. Марков добавил к наградам многозвездного генсека Ленинскую премию за его трилогию, и это славное событие не должно было быть омрачено приемом в Союз писателей Владимира Высоцкого. Логика проста и убийственна.
22 июля Центральное телевидение начало премьерный показ трехсерийного телевизионного фильма «Маленькие трагедии» (реж. М. Швейцер). В третьей серии, показанной 24 июля, В. Высоцкий играл главную роль — роль Дон Гуана. Видел ли В. Высоцкий себя в тот день на экране? Вряд ли. И хроника тех дней, запечатленная в свидетельствах многочисленных очевидцев, наглядно подтверждает этот факт: В. Высоцкому тогда было не до премьер.
А. Балычев: «Я встретил Высоцкого 23 июля в ресторане ВТО. Володя был в плохой форме. Он приехал около одиннадцати. Мы сели за один столик, начали что-то есть… Все время подходили люди: было такое впечатление, что они его тысячу лет не видели. И все они хотели выпить с Володей. Видя его состояние, я старался эту толпу отогнать.
Потом Володя попросил меня:
— Толя, ты возьми бутылку с собой… Я пить не буду — буду только угощать.
Еще я хорошо запомнил, что у него с собой было много денег — целая пачка. И мне показалось, что он от них хотел избавиться, пытался их отдать. Как будто предчувствовал…
Да, бутылку я взял… Володя, который очень редко кому-нибудь доверял машину, сам попросил вести «Мерседес». Отдал мне ключи…
С нами поехал еще актер Дружников (В. Дружников, 1922 г. рождения, народный артист РСФСР с 1974 г.). Когда мы подъехали к дому, Володя все-таки отобрал у меня эту бутылку водки.
— Я ее беру, ко мне должны приехать…
Ну а переубедить, уговорить его было просто невозможно…»
В. Нисанов: «В эти последние дни Володя редко выходил из дома, но я хорошо помню, что он ездил в ВТО. Привез актера Дружникова и поднялся ко мне. На кухне посадил его напротив себя и говорит: «Давай, рассказывай про всех наших ушедших друзей… Рассказывай, как жили…» Дружников рассказывал по мере своих сил. А потом спросил: «Володя, а правда, что у тебя два «Мерседеса»? А правда, что у тебя квартира 150 метров?» — «Да, правда…» Обыкновенная зависть… И это не понравилось Володе… «Ну, я пошел, Валера, ты его проводишь?» И ушел к себе».
А. Штурмин: «23 июля я приехал к Володе снова. Он был в очень плохом состоянии… Сначала он меня не узнал… Потом узнал, подошел, обнял. Никогда в жизни не забуду напряженное, твердое, как камень, тело».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.