Горький и босяки

Горький и босяки

Ситуация «рубежа веков» коренным образом отличалась от XIX века, когда родовое имя человека ценилось больше его литературного имени. Так, Афанасий Фет всю жизнь страдал от незаконности рождения и добивался возвращения родовой фамилии Шеншин. Он ненавидел свое поэтическое имя, напоминавшее о его немецком происхождении. На рубеже веков мы наблюдаем нечто обратное. Борис Николаевич Бугаев страдал от своей роли «профессорского сынка» и придумал себе звучный псевдоним «Андрей Белый». До этого и после родилось много подобных «говорящих» имен: Горький, Скиталец, Демьян Бедный, Саша Черный, Велимир Хлебников и другие.

В 1890-е годы в интеллектуальной жизни России победило самосознание, которое Андрей Белый вслед за Ницше назвал «волей к переоценке». В этой атмосфере все яркое, «кричащее», неизведанное вызывало повышенный интерес. «В девяностых годах Россия, — писал впоследствии эмигрантский поэт и критик Георгий Адамович, — изнывала от „безвременья“, от тишины и покоя… — и в это затишье, полное „грозовых“ предчувствий, Горький со своими соколами и буревестниками ворвался, как желанный гость. Что нес он собою? Никто в точности этого не знал, — да и до того ли было? Не все ли, казалось, равно, смешано ли его доморощенное ницшеанство с анархизмом или с марксизмом: тогда эти оттенки не имели решающего значения. Был с одной стороны „гнет“, с другой — все, что стремилось его уничтожить… Все талантливое, свежее, новое зачислялось в „светлый“ лагерь, и Горький был принят в нем, как вождь и застрельщик».

Чем восхищали современников романтические произведения раннего Горького? Почему они так безотказно, пользуясь определением Льва Толстого, «заражали» читателя конца 1890-х — начала 1900-х годов? С самого начала обозначилось серьезное расхождение между тем, что писала о Горьком критика, и тем, что хотел видеть в нем рядовой читатель. Традиционный метод истолкования произведений с точки зрения заключенного в них социального смысла применительно к раннему Горькому не срабатывал. Читателя меньше всего интересовал смысл горьковских вещей. Он искал и находил в них настроение, созвучное своему времени.

Критика пыталась найти в произведениях Горького социально-психологические типы («лишний человек», «кающийся дворянин»), но чаще находила колоритные и несомненно жизненные характеры, которые, впрочем, не всегда отвечали за свои слова и поступки. Не только критиков, часто настроенных к Горькому враждебно, но и, к примеру, Толстого смущало, что молодой автор заставлял своих необычных героев изъясняться несвойственным языком — при этом непонятно было: чей язык?

«…все мужики говорят у вас очень умно, — заметил Толстой (в передаче самого Горького). — В жизни они говорят глупо, несуразно, — не сразу поймешь, что он хочет сказать. Это делается нарочно, — под глупостью слов у них всегда спрятано желание дать выговориться другому… А у вас — все нараспашку, и в каждом рассказе какой-то вселенский собор умников. И все афоризмами говорят, это тоже неверно, — афоризм русскому языку не сроден».

В то же время Толстой высоко оценил образы босяков, считая, что молодому писателю удалось познакомить образованную публику с несчастным положением «бывших людей» — тема, которая волновала самого Льва Толстого.

Но так ли уж несчастны босяки Горького: все эти Челкаши и Аристиды Кувалды?

Нет. Это люди гордые, заносчивые и вовсе не желающие подниматься из своего социального «дна» куда-то выше. Напротив, они презирают людей труда и самое главное: все говорят «очень умно» и имеют свою «философию».

Горький не был первым в России изобразителем босячества. До него уже были Глеб Успенский, Левитов, Слепцов, Решетников. В 1885 году был напечатан рассказ В. Г. Короленко «Соколинец», который строгий Чехов назвал «самым выдающимся произведением последнего времени». И вот босяк в изображении Короленко — это прежде всего запуганное и затравленное существо, органически не способное на бунт. Если он и решается на него, то в силу особых обстоятельств, а затем, испугавшись собственной смелости, обретает еще более жалкий, чем прежде, облик.

Даже беглого сравнения рассказа «Соколинец» с творчеством раннего Горького достаточно, чтобы понять, насколько короленковские босяки были непохожи на гордых босяков Горького, вроде Челкаша или Кувалды. Но если это еще можно объяснить полемикой двух больших художников, то вот бесстрастные исследования забытого ныне социолога-беллетриста А. Бахтиарова не оставляют сомнений по части фактической основы. Бахтиарова — автора книг «Босяки» (1903) и «Отпетые люди» (1903) — меньше всего волновала «философия» босячества. Он изучал босяка только как социальный тип. И те итоги, к которым он пришел, разительно отличались от художественных выводов Горького, при этом вполне согласуясь с выводами реалиста Короленко.

По мнению Бахтиарова, основной движущей силой босячества является поиск пропитания. Этим определяется общество «бывших людей», которое является, по существу, еще более организованным и тираническим, чем нормальное цивилизованное общество. «Все босяки группируются на партии или шайки, в каждой шайке — свой вожак, имеющий на них огромное влияние. Шайка состоит человек из пяти, восьми и более. Группировки босяков в маленькие артели вызваны необходимостью. Продовольствие целою шайкой обходится, сравнительно, гораздо дешевле, чем в одиночку. Например, в чайном заведении босяки заказывают порцию чая на всю партию, человек восемь. Кипятку сколько хочешь, так что чаепитие обходится босяку, по разверстке, по 1 копейке с человека и даже дешевле».

Босяки не однородны, и это также связано со способом пропитания. Среди них встречаются «рецидивисты», «мазурики», «стрелки» и даже такой экзотический тип, как «интеллигентный нищий». Соответственно они делятся на группы, «в масть, как говорится, для большей безопасности в отношении воровства, пьянства и т. д.». Объединяются также по сословному принципу: бывшие мещане, бывшие мастеровые, бывшие дворяне… Такая сортировка босяков производится в ночлежках смотрителями.

Постоянная забота о пропитании создавала в среде босяков особые «социальные отношения», жесткие «законы», за нарушение которых виновный строго наказывался «обществом». Таким образом, у босяка не оставалось ни сил, ни времени на собственное «я». Например, на выяснение своего положения в мире, чем бесконечно занимаются герои раннего Горького. Положение в мире босяка определялось тем, каким способом он добывал кусок хлеба: скажем, воровал, попрошайничал или рылся на помойке.

Все это, согласитесь, имело немного общего с горьковским образом босяка. Видимо, социальный облик босячества менее всего интересовал раннего Горького, хотя по опыту своей юности он был знаком с ним не хуже и даже лучше очеркиста Бахтиарова. Но его художественное зрение было каким-то особенным. Он искал и находил в среде босяков (или, как их называли, в «золотой роте») не социальный тип, а новое моральное настроение, новую философию, которые интересовали его и были ему духовно близки.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.