Глава 12

Глава 12

Однажды мы приехали в Дартмур, довольно дикую часть территории Англии в любой сезон, и остановились в маленькой гостинице, ежедневно совершая долгие пешие и верховые путешествия.

Это было в середине зимы, земля была покрыта снегом, и, помню, стоял сильный мороз.

Лицо у меня буквально окоченело, казалось, оно уже никогда не оттает. Я не чувствовал кончика носа – для любого человека, у кого нос длинный, как у меня (даже в десять лет), это было страшным ощущением.

Я не выдержал и заплакал; обычно отец сразу понимал, что дело худо и что мне нужна его помощь. Но он только посоветовал мне получше укутаться и потерпеть. У нас настоящая экспедиция, так что ныть не время. А неприятное ощущение скоро пройдет.

Я перестал реветь, и он оказался прав. Я очень гордился тем, что, несмотря на свой малый возраст, преодолел страх и вынес сильную боль.

Такие моменты вселяли в меня уверенность, что я смогу стойко выдержать все, особенно (и это самое главное) когда я чувствовал себя замерзшим и полностью обессиленным.

Однако, если я пускался с отцом в эти авантюры, он никогда и ни к чему не принуждал меня, давая понять, что ожидает от меня мужества и выносливости. По мере того как во мне росла уверенность в своих силах, у меня возникало желание подвергнуть себя еще более тяжелым испытаниям, постепенно усложняя их.

Еще мы целыми днями возились с лодкой, выходили в море. Мама с самого начала их супружеской жизни старательно избегала садиться в лодку, если ею правил папа, объясняя это тем, что он слишком безрассуден. А мне нравилось быть безрассудным, и я мечтал, чтобы в тот момент, когда мы выйдем в море, разыгрался настоящий шторм.

Я мечтал когда-нибудь стать обладателем собственной моторки, носиться с ней по морю и возиться с мотором. Понятно, что о моторке не могло быть и речи; зато мы с отцом сами построили лодку: отличную маленькую восьмифутовую деревянную лодку с веслами и с мотором в полторы лошадиные силы, который подвешивался к корме.

Скорости лодки было недостаточно, чтобы преодолеть встречное течение, но я был счастлив. Мы оснастили ее самодельной системой тросов, соединенной с рулевым колесом, привинченным к скамье, и наконец-то я отправился в путь.

Я должен был встретить маму с папой в маленькой бухточке, которая находилась в нескольких милях дальше по берегу, – мне предстояло совсем немного пройти по морю, а остальной путь проделать пешком. Но я был в восторге от чувства свободы, происходившим от сознания, что я сам правлю лодкой.

Я все время уговаривал отца, чтобы он разрешил мне забрать у Лары ее подержанную парусную лодку «Лазер». Это был легкий, неустойчивый ялик с одиночным управлением, для которого требовался гораздо больший вес человека, чем тщедушное тело одиннадцатилетнего мальчика.

Я буквально наслаждался ощущением опасности, одиночеством, огромными волнами, брызгами, ударявшими мне в лицо.

Мне нравилось быть одному – только море и я, – но только до тех пор, пока я знал, что папа находится неподалеку и в любую минуту придет ко мне на помощь. (В основном так оно и происходило.)

И я чувствовал себя на верху блаженства, когда возвращался в гавань, промокший до нитки, широко улыбаясь, с натертыми до мозолей ладонями и ноющими мышцами от натягивания тросов, после плавания против сильного ветра, из-за которого остальные лодки уже вернулись к пристани.

У меня возникало ощущение, что я немного отличаюсь от ребят моего возраста и что если постараться, то смогу побороться со стихией и выйти победителем. Борьба со стихией представлялась мне самым естественным делом человека, и в эти мгновения я оживал. Эта борьба заставила меня стать самим собой.

Однако чем больше я взрослел, тем более сложным и далеким от природы становился окружающий меня мир, и я упорно искал ту цельность и ощущение себя, которые давали мне опасные приключения.

Короче, когда я был мокрым, грязным и замерзшим, я чувствовал себя настоящим героем; но стоило мне очутиться в обществе ребят, которые отчаянно старались казаться «крутыми», как я становился неуклюжим и неуверенным в себе. Грязь меня не отпугивала, но мне никогда не удавалось быть «крутым».

Поэтому я полюбил первое и избегал последнего.

(Однако подростком я все-таки отдал этой «крутизне» своеобразную дань: купил себе остроносые туфли и на протяжении долгих зимних месяцев слушал записи тяжелого рока. Но это не доставляло мне удовольствия, и вскоре я все это бросил просто потому, что надоело.)

Вместо этого я часто надевал самую плохую и грязную одежду (для меня – самую подходящую и хорошую) и стоял в саду под шлангом с водой, пока не становился насквозь мокрым – в декабре, – а потом в одиночестве совершал пробежку по холмам.

Местные считали меня ненормальным, но нам с моей собакой это нравилось. Это напоминало борьбу со стихией, и во мне росло возбуждение и восторг.

Однажды, возвращаясь после такой пробежки, я пробежал мимо девочки, которая очень мне нравилась. Мне было интересно, понравился ли ей мой грязный вид. Во всяком случае, это оригинально, думал я. Но она быстро перебежала на другую сторону улицы, оглядываясь на меня, как на сумасшедшего.

Я не сразу понял, что девочкам не очень нравятся неряшливые и грязные парни. И то, что мне казалось естественным и интересным, не обязательно бывает привлекательным для других.

Уроки жизни все еще продолжаются.