Глава 6

Глава 6

Мое раннее детство и летние каникулы во время учебы в школе проходили в портовом городке Донахади, в Портаво-Пойнте – в том самом доме, где мой прадед Уолтер жил, и недалеко от того места, где он погиб.

Я очень любил эти места.

Дом насквозь продувался морским ветром и был пропитан запахом соленой воды. Краны для воды отворачивались со скрежетом, старые кровати были такими высокими, что мне приходилось забираться в свою постель, вставая на остов кровати.

Я помню запах старого мотора «Ямаха» в нашей деревянной лодке, когда в тихую погоду отец перетаскивал ее на берег, чтобы покатать нас с сестрой в море. Помню долгие прогулки по лесу, цветущие в траве колокольчики. Особенно мне нравилось бегать и прятаться за деревьями, заставляя отца искать меня.

Помню, как однажды, когда я встал на скейтборд, моя старшая сестра Лара подтолкнула меня, я покатился вниз по дорожке и врезался в забор. Еще как я лежал в постели рядом с бабушкой Пэтси – мы с ней заболели корью, и нас временно переселили в садовый сарай, чтобы мы не заразили остальных.

Помню, как плавал в холодном море, как на завтрак нам каждый день давали яйца, сваренные в мешочек.

Собственно, там и зародилась во мне любовь к морю и к стихии.

Но тогда я этого не сознавал.

Когда начинались занятия в школе, меня привозили в Лондон, где мой отец состоял на политической службе. (Странно, а может, и не очень, что моя мать вышла замуж за будущего члена парламента, хотя на примере Пэтси могла убедиться в губительности влияния политической карьеры на личную жизнь.)

Мои родители поженились, когда папа уже уволился из Королевской морской пехоты после трех лет службы в чине офицера и занимался импортом вина. Затем он завел маленький бар в Лондоне и вскоре был избран в парламент от Чертей, южного района Лондона.

Но главное, отец отличался удивительно уравновешенным и спокойным нравом, врожденной добротой, благородством и чувством юмора, а потому заслуженно пользовался любовью окружающих. Однако позднее я вспоминал те годы в Лондоне как полные грустного одиночества.

Папа и мама, которая была его помощницей, много работали и часто задерживались до позднего вечера. Мне недоставало ощущения семейной жизни, уютной, спокойной и неторопливой.

Я с тоской вспоминал, как хорошо было жить с родителями на острове Уайт. Возможно, поэтому я плохо вел себя в школе.

Помню, однажды я так сильно укусил одного мальчика, что почувствовал во рту солоноватый привкус крови. А потом сидел и смотрел, как учительница звонит моему отцу и говорит, что в школе просто не знают, что со мной делать. «Ничего, зато я это знаю», – ответил отец и немедленно явился в школу.

Он поставил стул в середине спортивного зала, усадил учеников на пол и всыпал мне по первое число, в результате чего моя тощая попка стала темно-синей.

На следующий день, когда мы с мамой шли по оживленной улице, я незаметно высвободил из ее руки свою и убежал, но через несколько часов меня задержала полиция. Думаю, всеми этими выходками я просто пытался привлечь к себе внимание.

Стоило мне провиниться, как мама запирала меня в спальне. Потом ей стало казаться, что мне там душно, и она велела плотнику просверлить в двери несколько отверстий.

Говорят, нужда – мать всех изобретений, и скоро я сообразил, что если просунуть в отверстие крючок от плечиков для одежды, то можно отодвинуть задвижку и сбежать. Это стало моим первым опытом борьбы с неприятной ситуацией и поиска выхода. И эти навыки очень пригодились мне в дальнейшем.

Примерно в то время я страшно увлекся физкультурой. Каждую неделю мама водила меня в небольшой гимнастический зал для подающих надежды гимнастов, которым руководил незабываемый мистер Стерджес.

Занятия проводились в старом и пыльном сдвоенном гараже, на задворках жилого дома в Вестминстере.

Бывший военный, мистер Стерджес требовал от нас строгой дисциплины. Каждому из нас был назначен на полу свой «пятачок», где в ожидании нового задания мы обязаны были стоять по стойке «смирно». За провинности он жестоко нас наказывал. Казалось, он забывал, что перед ним шестилетние дети, но нам такая строгость даже нравилась.

Это вызывало у нас чувство своей непохожести на маменькиных деток.

Он выстраивал нас в линейку под металлическим турником, укрепленным на высоте семь футов[3] от пола, и мы все просили:

– Поднимите меня, пожалуйста, мистер Стерджес!

Он поднимал каждого вверх и оставлял болтаться на турнике, а сам поворачивался к следующему мальчику.

Правила были простые: мы не имели права просить разрешения спуститься, пока все ребята не повисали на планке, как мертвые фазаны в кладовой. И даже потом ты должен был попросить:

– Пожалуйста, мистер Стерджес, спустите меня вниз.

Если же ты преждевременно падал на мат, тебя с позором заставляли встать на свой «пятачок».

Мне очень нравились эти занятия, я даже гордился тем, что никогда не просил тренера снять меня. Мама говорила, что ей тяжело было видеть, как я, тщедушный и жалкий, болтаюсь на турнике с лицом, покрасневшим от напряжения и решимости висеть до последнего.

Один за другим ребята падали с турника, а я из последних сил цеплялся за планку до тех пор, пока даже сам мистер Стерджес не решал поскорее опустить меня на пол.

Тогда я бегом возвращался на свое место, улыбаясь во весь рот.

«Пожалуйста, спустите меня, мистер Стерджес!» У нас дома эта фраза произносилась, когда речь шла о тяжелом физическом напряжении, строгой дисциплине и отчаянной решимости. Во время службы в армии привычка к этому порядку сослужила мне хорошую службу.

Так что, можно сказать, я с детства тренировался по полной программе – лазал по горам, висел на турнике, выдумывал способы сбежать.

И меня это увлекало.

Мама и сейчас еще говорит, что я будто воплощаю в себе одновременно и Робин Гуда, и Гарри Гудини, и Джона Баптиста, и даже террориста.

В детстве я очень гордился этим сравнением.