Петербургская сивилла

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Петербургская сивилла

Значимые люди Санкт-Петербурга стремились попасть в ее «пятничный салон», хотя она не обладала никакой властью. Она не стремилась к славе писательницы или историка, но ее блестящие дневники до сих пор переиздаются в России и за рубежом, и историки изучают по ним пушкинскую эпоху. В своей жизни она часто поступала странно. Может, потому, что знала наперед, что случится?..

Детство Даши Тизенгаузен, которую в семье ласково звали Долли, было заполнено мамиными слезами. Вот и перед Рождеством 1809 года мама, Елизавета Михайловна, вместо того чтобы готовиться к празднику, опять расплакавшись, ушла к себе.

П.Ф. Соколов. Долли Фикельмон. 1836

Долли с сестрой Катей остались никем не замеченные в гостиной. Катя была старше сестры на год и потому считалась взрослой. «Мама из боязни за дедушку!» – объяснила Катя. Долли кивнула. Конечно, их дедушка, Михаил Илларионович Кутузов, постоянно воюет за Россию. Это очень опасно! «Но горше всего мама плачет о покойном папеньке!» – вздохнув, проговорила Катя. Долли тоже вздохнула. Она не помнила отца, он погиб, когда ей исполнился всего год. Но она знала, что смерть папеньки была героической. Это случилось в битве при Аустерлице. Федор Иванович Тизенгаузен был не только зятем Кутузова, но и его флигель-адъютантом. Да что должности – Кутузов любил Федора как родного сына! Но при Аустерлице войскам пришлось тяжело. Кутузов был ранен. А Федор Иванович со знаменем в руках повел солдат в атаку. Увы, сам он упал, сраженный пулями. Конечно, в 1809 году девочки и не предполагали, что подвиг их отца увековечит Лев Толстой в романе «Война и мир», описывая сцену ранения Андрея Болконского. Но зато обе сестры слышали уже сотни раз от маменьки, что сам Наполеон был поражен храбростью их отца и повелел отдать погибшему воинские почести.

Но что осиротевшим дочкам и безутешной вдове с похвал Наполеона?! Долли уже 5 лет, но она ни разу не слышала смеха матери, не видела ее улыбки. Вот и Катенька шмыгнула носом: «У всех завтра будет праздник, а у нас маменька станет плакать всю жизнь…» У Долли с глаз словно пелена спала. И хотя ей было всего 5 лет, но она ответила сестре запальчиво и уверенно, словно взрослая: «На следующее Рождество у нас будет праздник. И маменька перестанет плакать – она замуж выйдет!»

Не случайно говорят, что устами младенца глаголет истина. В 1811 году Елизавета Михайловна действительно вышла замуж за генерал-майора Николая Федоровича Хитрово. Фельдмаршал Кутузов одобрил новый брак дочери. Долли и Катя быстро привыкли к отчиму. Тем более что их жизнь явно изменилась к лучшему. Николая Федоровича назначили российским поверенным ко двору герцога Тосканского, и в 1815 году все семейство отбыло во Флоренцию. Вот где начался настоящий праздник!

Роскошный особняк. Балы. Обеды. Приемы. А когда маменька решила вывести дочурок в свет – наряды, драгоценности, туфельки с пряжками из изумрудов. Вся тосканская знать была поражена красотой сестер Тизенгаузен. Тогда сестры и не задумывались, что столь роскошная жизнь требует огромных средств. Не знали, что отчим потихоньку влезает в долги, да такие многочисленные, что началось нашествие кредиторов. Отдавать было нечем. И генералу Хитрово пришлось распродать все: роскошный дом, картины, книги, мебель, экипажи, драгоценности жены. Правда, наряды и украшения падчериц генерал ухитрился сохранить. Такие перемены дались Хитрово тяжело: с ним случился инсульт и он умер в мае 1819 года.

Маменька снова залилась слезами. Но нужно было как-то содержать семью. А тут еще у старшей дочки Катеньки случился неподходящий роман, к тому же появилось на свет внебрачное дитя – сын Феликс. Что делать? Пришлось записать мальчика на имя самой Елизаветы Михайловны. Хорошо хоть младшая дочка Долли порадовала материнское сердце – сделала достойную партию. 3 июля 1821 года она вышла замуж за австрийского посла во Флоренции графа Карла Людвига фон Фикельмона. Ей было всего 16 лет (ведь она родилась 14 октября 1804 года), а графу 43 года. Разница в 27 лет юную невесту не смутила, ибо граф был добр, приятен, умен и готов взять юную супругу вместе с ее семьей – матерью, сестрой и Феликсом. Карл также смирился с тем, что у его жены наличествуют странные пророческие способности. Прознавшие о них знакомые во Флоренции, а потом и в Неаполе, куда графа перевели по службе, постоянно приходили к Долли советоваться, ловя каждое брошенное ею слово. Еще бы – слова графини Фикельмон почти всегда сбываются. Сказала она, что графиня Бутурлина занеможет, так и вышло. Предсказала, что у мадам Фотти пропадет, а потом сыщется алмазное ожерелье, опять же так и случилось. Недаром Долли Фикельмон прозвали флорентийской сивиллой.

Между тем Елизавета Михайловна соскучилась по России. В 1823 году она съездила в Петербург, наладила старые связи и даже познакомилась с молодым, но уже известным поэтом Александром Пушкиным. Привезла списки его стихов, взахлеб прочла дочерям и даже стала читать на манер сказок внучке, которую потребовала назвать Елизаветой-Александрой в честь императора Александра I и его супруги Елизаветы Алексеевны. Долли и Карл согласились, но звали дочь короче: Элизалекс. К четырем годам кроха уже сама лопотала пушкинские строки. «Что ж, скоро мы увидим вашего хваленого поэта!» – изрекла Долли и не ошиблась. В 1829 году ее мужа назначили австрийским послом в Россию.

К сентябрю 1829 года все многочисленное семейство Фикельмон-Тизенгаузен разместилось в роскошном особняке на Дворцовой площади. На правах австрийской «посольши» графиня Фикельмон открыла салон, куда стремился попасть весь цвет Петербурга. Долли была приветлива, но умна: она выбирала только лучших, к тому же не из придворных щеголей, а из людей творческих – поэтов, музыкантов, художников, архитекторов. Естественно, любимцем салона оказался Пушкин.

Что привлекло в нем Долли? Неуемная жажда жизни, природная веселость, раскрепощенность, легкость бытия, которых сама она была лишена с детства. Долли отлично уживалась с мужем, но сердце ее не ведало любви, о которой столь страстно говорил и писал поэт. Вообще, приехав в Петербург из чопорной Европы, она словно попала в страну снежных сказок. Ее пьянила метель, приводили в восторг огромные проспекты, дворцы и улицы столицы. Она и раньше вела дневник, но теперь тетради в кожаных переплетах стали ее ежедневными спутниками. Она записывала в них свои «ежеденьствия». Ей, смотрящей как бы со стороны, открывались неизведанные картины и нравы российского быта, будней и праздников. Такая выдержанная и спокойная, Долли начала принимать участие в экстравагантных веселых выходках. Да ведь ей и было-то всего 25 лет! На Рождество 1830 года она, Катя, маменька, Пушкин и еще четверо знакомых ездили по домам в маскарадных костюмах. «Мы очень позабавились, хотя маменька и Пушкин были тотчас узнаны», – записала она в дневнике. Пушкин волновал ее кровь, но она была замужем, имела дочь и должна была вести себя подобающе жене посла. Так что Долли вздохнула с облегчением, когда узнала, что Пушкин женится. «Жена его – прекрасное создание, – записала Долли. – Но меланхоличное и тихое выражение ее лица похоже на предчувствие несчастья». А через месяц появилась и другая запись: «Кажется, судьба не сулит супругам Пушкиным ни спокойствия, ни тихой радости». Вот они – новые предчувствия-предсказания. И какие точные! Недаром и в России Долли стали называть сивиллой.

Пушкин занимал все больше места в дневниках Долли и все чаще приходил в ее салон. Один. Без жены. Долли понимала: поэт хоть и женился, но легкомысленной жизни не оставил. Что же Долли гнать его домой? Тем более что он пылко утверждает: «Вы имеете несчастье быть самой блестящей из наших светских дам». Это уже почти признание в чувствах. Долли записывает в своих дневниках беседы с Пушкиным, и вдруг зимой с 1831 на 1832 год упоминания о поэте резко обрываются. С чего бы это?

Тайна раскрылась только после смерти поэта, когда его друг Павел Нащокин рассказал первому пушкинисту Петру Бартеневу историю о том, как Пушкин добивался расположения одной из светских красавиц, дамы замужней, блистательной и безукоризненной. Поэт приложил немало усилий, пока дама не назначила ему ночью тайное свидание в своем доме. «Начались восторги сладострастия, – рассказывал Нащокин. – Перед камином была разослана пышная полость из медвежьего меха… Быстро проходило время в наслаждениях. Наконец, Пушкин как-то случайно подошел к окну… и с ужасом увидел, что уже совсем рассвело! Как быть?» Поэт наскоро оделся, влюбленные вышли, но у дверей встретили дворецкого. Хозяйка чуть не упала в обморок, но Пушкин так крепко сжал ей руку, что она сдержалась и распрощалась с поэтом так естественно, будто столь ранний визит – обычное дело. Словом, дворецкий даже не посмел ничего заподозрить.

Впоследствии литературоведов долго мучил вопрос: о какой даме шла речь? Известный пушкинист М. Цявловский понял первым: столь страстное свидание было у поэта с Долли Фикельмон. Вот почему она перестала упоминать в дневниках имя Пушкина: она не хотела снова испытать тот страх разоблачения, что уже испытала однажды поутру. Она поняла, что обманные страсти не для нее. Ведь она по-своему любила и своего мужа, и жену поэта. Недаром она говорила: «Мы с Натали похожи. Уйдет одна, другая не задержится на этом свете». Петербургская сивилла оказалась права и в этом. Она скончалась 10 апреля 1863 года на 59-м году жизни. К тому времени она уже вдовела и жила в семье дочери Элизалекс. Та вышла замуж за австрийского князя Эдмонда Клари-и-Альдригена, и вся семья поселилась в замке недалеко от судетского города Теплице. Там в часовне церкви Пресвятой Девы Марии и похоронена «Дарья Тизенгаузен (Фикельмон), придворная дама», как написано на плите. А за 3 месяца до похорон Долли умерла Наталья Николаевна. Так что и в этом Долли Фикельмон оказалась права.

И последний штрих в родословной Долли Фикельмон. Незаконный сын ее сестры получит фамилию Эльстон и женится на графине Е. Сумароковой, став Сумароковым-Эльстоном. Кутузову он будет правнуком. А вот сам он, Феликс Сумароков-Эльстон, станет прадедом другого Феликса – Юсупова-Эльстона. Того самого, которому суждено будет стать убийцей Распутина. Вот такие витки истории. И что поразительно: Долли Фикельмон смогла разглядеть их на расстоянии. «Не убивайся, сестрица! – сказала она рыдающей Катеньке, когда та только поняла, что попала в тягостное положение. – Этот мальчик запланирован судьбой!» Все оказалось правдой – и то, что родился мальчик, и то, что судьба уже прочертила свою линию.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.