Глава 6

Глава 6

В Кинешме, несмотря на апрель, весна не наступила. Лежал снег, конечно уже явно не зима, но и не лето. Недели три будущие огнеметчики месили жидкую грязь на полигоне. Народ подобрался на славу. Каждый второй разведен и имеет огромную задолженность по алиментам, все бывшие безработные или такие же работники без рубля, как и Вовка. Много настоящих алкоголиков. Все только и твердили, о том, какие они продуманные ребята и как мудро распорядятся полученными деньгами. Одно было Вовке невдомек, как же такие умники, да так опустились. Строить планы на будущую жизнь было до зевоты скучно. Вовка понимал, что кроме мелких бытовых вопросов деньги ему ничем не помогут. А большинство просто боготворило ожидаемое жалование, (не такое уж и большое, для мужика у кого руки и голова на месте) как древние евреи золотого тельца. Отличались от этой толпы москвичи. Они, надо отдать им должное, несмотря на остальные недостатки, более трезво, чем жители российской глубинки, особенно сельской, смотрели на финансовые вопросы. Более их интересовала сама война. Может, были и какие еще причины, но на первом месте у них стоял авантюризм. Вот такой народ и обучали на огнеметчиков, и обещали в скорейшем времени, как сформируют батальон, отправить в Чечню.

Вовка узнал теперь, что огнемет это не что-то вроде паяльной лампы, а реактивное оружие, выбрасывающее заряд на несколько сотен метров. Реактивный пехотный огнемет РПО-А, он же «Шмель», напоминал скорее гранатомет «Муха», только большего размера. Он был прост в обращении и Вовка, как и другие его сослуживцы, а собралось здесь свыше двух сотен человек, быстро научился им пользоваться. Заряд летел прямо, куда ты смотришь в диоптрический прицел, а при поражении 50 кубометров, белке в глаз попадать не обязательно. Трезвая и активная жизнь на свежем воздухе благотворно подействовала на Вовку, да и на многих других тоже. У него перестали трястись руки, появился аппетит. Все было хорошо, только отправка задерживалась. В конце апреля всех вернули в казармы и выдали жалование. Что тут началось. Две сотни мужиков, не знающие чем им заняться, ринулись в город. Начались склоки и увольнения. Первым был уволен «сказочник».

Это был удивительный мужик лет тридцати шести, бывший водитель троллейбуса из Калуги. Он с первых же дней стал рассказывать о себе истории одна другой удивительнее. Сначала, он говорил всем, что он младший лейтенант из спецназа, а сейчас вот едет рядовым, потому что офицерский военный билет в военкомате на спец. учете на случай войны. Полагая, что в эту дребедень все поверили, «сказочник» стал панибратски обращаться к офицерам, называя их «коллеги». Однако, когда раздали материал на портянки, «сказочник» порвал его на кусочки размером с носовой платок и пытался намотать их на ноги. В ответ на недоумение сослуживцев, «сказочник» объяснял, что, будучи офицером, носил носки и ботинки. Постреляв на полигоне «сказочник» совсем вошел в роль «спецназовца» и стал рассказывать, как его выбрасывали с вертолета в безлюдной местности с коробком спичек и ножом. Он успел повоевать в Афганистане, но вершиной его фольклорного жанра явилась история о «самоходе».

— Один раз, мы с пацанами на танке поехали в деревню к бабам. Самозабвенно врал «сказочник». — А там река, ну никак танком не переехать. Так мы что, нашли, где брод помельче, вчетвером башню сняли, гусеницы и перетащили так через речку. Потом собрали обратно и поехали.

Все это говорилось серьезным тоном. «Сказочник» не шутил. После рассказа наступила минута молчания, закончившаяся гомерическим смехом. «Сказочнику» никто не верил. А вскоре увидели его военный билет, он был такой же, как и у Саши Агеева. Как ему удалось пробраться осталось загадкой. Но «сказочника» так «заклевали» сослуживцы, что командир батальона уволил его. На прощание «сказочник» остался верен себе:

— Ну что ж, придется теперь младшим лейтенантом ехать, — говорил он, получая документы в строевой части. — Я еще раньше вас в Моздоке буду. Еще покомандую вами.

Одновременно по военному билету был и разоблачен Серега, выдававший себя за «афганца». Тот самый Вовкин и Любкин собеседник.

Вторым был уволен Игорь, тот самый, с кем Вовка познакомился в своем военкомате. Игорек не сошелся с сослуживцами. Слишком защищал чеченов, говорил, что они хорошие люди. По пьянке он был бит за такой «интернационализм». Игорь после этого стал утверждать, что «с этой братвой воевать нельзя». Потом поделился с Вовкой радостной вестью, что его берут прапорщиком в эту часть, и теперь служить он останется в Кинешме до пенсии, однако уже через день валялся пьяным на койке. Еще через день его уволили.

Отсеялось всего к концу месяца человек пятьдесят. Многие и сами бросали службу, не надеясь на отправку. Кстати первыми бросали службу те, кто больше всего твердил о том, что ему надо зарабатывать деньги и те кто «фанател» от военной службы. В конце концов, уже в мае объявили, что оставшиеся, если пожелают, будут отправлены на формирование в Нижний Новгород, где теперь ожидается отправка. Как альтернатива — продолжать службу в Кинешме. Вовка, как и все согласился.

Остатки батальона повезли в Нижний. Там их скопом, вместе с еще большим количеством таких же, записали в NNN мотострелковый полк. Вовка понял, что опять оказался обманут. С новичками заключали контракты на шесть месяцев и на год, а с ними уже был заключен на три года. Командование имело неосторожность выдать «подъемные» новичкам и пошла пьянка. Отправка намечалась через три дня, самолетами. Им всем еще раз напомнили, что попали они в пехоту, а пехота это не фильмы про Рембо, а это когда ротный сказать лежать, значит лежать, сказал стоять, значит стоять.

Каждый день происходило, какое ни будь шоу. Например, на второй день нахождения, все команды, а было там около полутора тысяч человек, построились в каре на плацу. Под музыку оркестра вышел командир дивизии, в которой они находились — генерал-майор. Генерал, проходя вдоль рядов, остановился у одного парня с сержантскими лычками на погонах. Парень представился: «Сержант Петров». В ответ раздался громоподобный генеральский рык: «Ты больше не сержант» и лычки были безжалостно содраны командирской рукой. Бедолага что-то тихо и робко возразил в ответ, и плац огласился очередных шедевром военной словесности, надолго запомнившемся Вовке, он потом по пьянке не раз употреблял его: «Мне мое воинское звание и состояние здоровья, позволяет тебе пяткой в лоб уе…ть!»

Но самым большим любителем шоу был начальник сборов полковник Цыганков. Он любил обходить ряды контрактников, выискивать несколько жертв, из тех, кто был сильно уж пьян, выводить их перед строем и демонстративно рвать их военные билеты, после чего пинками выгонять за КПП. Однако репрессии Цыганкова носили скорее театральный, нежели карательный характер, ибо большинство жертв, уже через час вновь оказывались в строю.

Все свободное время в Нижнем было занято нахождение на плацу и бесконечными смотрами имущества и обмундирования. Ночи и вечера были отданы Бахусу. Наутро, кое-кто стоял в мокрых штанах, которые высыхали в несколько часов на жарком майском солнце. Сосед Вовки, бывший капитан милиции стоял так в строю уже третий раз. В этот раз, какой-то новый капитан стал читать ему мораль. Еще не протрезвевший до конца мент уныло кивал головою, заранее соглашаясь со справедливой, если так разобраться, критикой.

— А что, вы его ругаете, — подал голос Вовка, — он такой же капитан, как и Вы, только милиции.

— Ты, что, правда, капитан милиции был, — удивленно спросил офицер.

— Да, был, — покорно кивнул головой мент, — старшим оперуполномоченным уголовного розыска.

— Да, дела, — сказал напоследок армейский капитан, еще раз остановив взгляд на мокрых штанах.

В день отправки по плацу бегала собака в шапке-ушанке привязанной на голове и жетоном-«смертником» на шее, хвост пса украшал камуфлированный бантик.

Наконец, на аэродроме под Нижним Новгородом контрактников загрузили в два транспортных самолета ИЛ-76. Грузили человек по пятьсот в каждый, сажая вплотную друг к другу. Вовке досталось место на втором этаже посередине. Все время полета, а длился он часа два, не было никакой возможности посмотреть в иллюминатор. Было непонятно в воздухе он или нет. Ощущение от полета было только в виде вибрации. Как Вовка не волновался, но ничего с ним страшного не произошло. Хотя до этого он летал в детстве на «кукурузнике», от чего у него остались дурные воспоминания о тошноте и рвоте. Теперь этого не было. Через два часа сильным зноем прилетевших встречал Моздок. Был уже май месяц, в Нижнем, откуда улетали, было уже очень тепло, здесь же действительно стояла жара. Было уже где-то послеобеденное время и солнце палило в полную силу. Над бетонкой взлетно-посадочной полосы вилось какое-то раскаленное марево. Вовка вместе со всеми выгрузился и с любопытством рассматривал военный аэродром, куда они прибыли. Вдали виднелись горы, там была Чечня. «Ну вот и все, наконец-то», — сказал сам себе Вовка, — «теперь уж обратно дороги нет, по крайней мере ближайшее время». С такими мыслями он двинулся к палаточному городку, располагавшемуся метрах в пятидесяти от взлетной полосы.

Аэродром был заполнен разными боевыми самолетами и вертолетами. Особо поразил Вовку выруливавший на взлетную полосу огромный четырех моторный бомбардировщик, который, медленно взлетев, взял направление в сторону гор. Оттуда же на аэродром заходила на посадку пара штурмовиков. Как он заметил после, штурмовики взлетали и садились постоянно. Жизнь в небе Моздока кипела. Да, война, оказывается, идет и довольно интенсивно. А я то думал, что тут просто милиция одна орудует, да спецназ. А тут выходит, и бомбят чеченов постоянно, а иначе чего они разлетались. Ну ничего, главное добрался. А как там интересно дома? Чего делают старые знакомые? Небось, опять пьянствуют, да рисуются друг перед другом, кто круче. Да черт с ними. Такие мысли бурлили в Вовкиной голове. Однако в этот день в саму Чечню он опять не попал. Сразу отправили тех, кто попал в NNN бригаду, а их NNN полк должны были забрать только завтра. Ночь предстояло провести в палаточном лагере. Их разместили в палатках на двухъярусных солдатских койках. Накормили в столовой, находившейся под навесом. Здесь были и те, кто ехал в Чечню, и возвращавшиеся домой. Из тех, кто возвращался домой, никто не остался ночевать, все стремились улететь тем же днем. Вовка с завистью смотрел на молодых ребят, переодетых в новую камуфляжную форму, которые прошли мимо него в сторону транспортного самолета. Это были «срочники» «дембеля». Они спрашивали, что ни будь из гражданских вещей. Им давали, у кого что было. Вовка отдал им джинсы. Как такового разговора не состоялось. Но вид у ребят был неплохой. Загорелые до черноты, правда, худые. И не было в них ничего героического или воинственного, что отличало бы этих воевавших ребят от остального мирного населения. Пожалуй, Агеевы выглядели куда более агрессивно и мужественно.

Ближе к вечеру Вовка увидел чудо зверей — медведку и цикаду. Первое животное было выловлено, когда делало подкоп под палатку. А вторые представители фауны всю ночь стрекотали над палаткой и часто падали под ноги. В остальном, если не жара, то в принципе, климат особо не отличался от средней полосы.

Наутро, записанных в NNN полк, человек сто пятьдесят погрузили в огромный транспортный вертолет МИ-26. В этот раз Вовке повезло и он сидел на полу возле иллюминатора, оседлав вещмешок и во все глаза смотрел на землю. Вертолет летел медленно и невысоко. Перед глазами проплывали скопления танков, БМП, самоходных артиллерийских установок. Земля всюду изрыта окопами, какими-то насыпями. По дорогам тащились в пыли военные колонны. То тут, то там виднелись руины зданий. Сам полет в вертолете, несмотря на всякие «страшилки», рассказываемые более опытными товарищами, напоминал поездку в переполненном автобусе. Тесно и трясло. Иных неприятных ощущений, кроме жары, Вовка не испытал.

При посадке в Ханкале, пригороде Грозного, где расположен штаб группировки, ждали новые впечатления. Достопримечательностью заросшей травой площадки, куда сел вертолет, была огромная свалка разбитых самолетов. Многие, в том числе и Вовка, принялись рассматривать обломки. Солдат срочник, уныло бродивший с лопатой вокруг вертолетной площадки охотно рассказал «экскурсантам» о происхождении обломков. Оказалось, что это остатки Дудаевской авиации разбомбленной нашими в первые дни войны. А аэродром их находился здесь. Вовка сам служивший срочную службу в ВВС узнал по надписям на обломках, что принадлежат они легким спортивным самолетам. «Да, несерьезная авиация, была у чеченов», — подумалось ему.

В ожидании колонны с полка все развалились на траве. Шла обычная солдатская болтовня. Вовка, раздевшись до пояса, загорал в компании Сереги, лже-афганца, и Кольки, тоже земляка, деревенского мужика, зам. командира взвода по Кинешме. Серега заметно нервничали. Лже-афганец расписывал ручкой кепку. На козырьке он нарисовал слона, примерно так, как его изображают на наскальных рисунках, теперь выводил сбоку поясняющую надпись «СЛОН».

— Серег, и что это значит? — спросил Вовка.

— Слон, чего не видно, что ли.

— Да нет видно, а на кой хрен он на шапке? Чего это значит?

— Чего хочу, то и рисую, — необычайно злобно огрызнулся Серега. — Я на войне, что хочу то и делаю, ясно тебе.

«Да, поговори тут, он еще раз на войне и драться полезет из-за пустяка», решил Вовка и перестал выспрашивать живописца. Ему вообще была непонятна нервозность Сереги. Вроде парень сам рвется воевать, по крайней мере, на словах, а тут психует и раньше времени панику поднимает. Напустил трагизму. А чего раньше времени то паниковать.

Колька тоже сидел угрюмый, и на попытки Вовки повести разговор, о чем ни будь веселом, огрызнулся и отвернулся в сторону. Колька вообще за все время нахождения в Кинешме отличался неестественной серьезностью. Все время он по поводу и без говорил, что для него самое главное это его семья. Жена, которую он любит и дети, о которых он заботится. Колька так тщательно планировал покупки на деньги, которые получит, что Вовке в душу закрадывалось сомнение, не рисовка ли это? Уже был один такой семьянин Андрюха. Тоже, только и толковал, что о молодой жене и новорожденном ребенке, для которых он поехал деньги заработал. Все разговоры о супружеской измене гневно пресекал. Все только и твердил: «Я жену люблю, она для меня все». А вышло что? Как дали деньги, так он в первый же день, какую-то бабу в Кинешме подцепил. Да ладно бы просто подцепил, а то уволился сразу же и заявил, что останется здесь жить с новой любовью. Как уж, где и на что он собирался жить неясно. Но факт есть факт, Андрюха пришел еще на КПП проводить их.

Сам же Колька в это время развернул полученное им перед самым отъездом письмо от жены и, разложив его на травке, стал читать. Вовка не удержавшись, заглянул на страничку. Корявым почерком и большими буквами там было написано буквально следующее: «Коля, я не хотела тебе писать. Была обижена за то, как ты пьяный избил меня перед отъездом, когда первый раз за этот год появился дома. Но раз ты уехал, я решила не заявлять в милицию на тебя, и на алименты пока подавать не буду, все равно от тебя копейки не разу не видала»… Вот тебе и семьянин, изумленно присвистнул Вовка. Он уже понял за месяц нахождения в этой компании, что путных ребят тут не найдешь, такие же, как и он сам, неудачники. Один, так вообще даже у нарколога на учете состоит, как уж прошел комиссию, Богу ведомо. Да ладно алкаши, а то вон и наркоман есть, прямо в туалете в вену чего-то бузовал. А еще парень был сатанист. На груди, там, где сердце 666 выколото, и Евангелием подтирался в туалете. Но в то же время в общении был весьма милым, обаятельным и общительным человеком. В коллективе пользовался любовью. Черти что. Правда, сатанист уволился. По невесте соскучился. «И любит же его кто-то», — грустно думал Вовка. Самому ему и в голову не приходило ради Любки все бросить сейчас и вернуться. Пожалуй, теперь он не сделал бы это и ради Наташки.

Прибыла колона из полка. Полковник Цыганков построил, пересчитал людей и дал команду на посадку. Теперь он не выискивал пьяных и не рвал военные билеты. Настроение у него было благодушное. Он выполнил свою задачу, чего теперь то свирепствовать. Погрузившись в кузова «Уралов» контрактники двинулись в полк.

Колона двигалась через Грозный. Город представлял из себя скопище руин. Если окраины с частным сектором еще были не совсем разрушены, тем более активно восстанавливались местными жителями, то в центре не было ни одного целого многоэтажного здания. Стены украшали надписи «Смерть российским оккупантам». Повсюду блокпосты с солдатами. Интересно, но Вовка пока еще не увидел ни одного бородатого лица военного, которые так часто мелькали на экране телевизора. Ага, вот и бороды, это милицейский блокпост. Дорога до окрестностей города Шали, где стоял полк, прошла без происшествий. Ехали порядка четырех часов. Вовку страшно мучила жажда, все запасы воды, которые были у него, он выпил еще в Ханкале. Теперь больная фантазия рисовала ему струи холодной чистой воды бьющей из источника. «Неужели эта жажда будет меня мучить все время?» — с грустью думал Вовка, — «да ну, наверное, привыкну, скорей бы только».

Вот и прибыли. Люди сгрузились в центре, возле штаба полка. Место, где им предстояло служить, было палаточным лагерем в чистом поле. Прямо виднелись покрытые зеленью горы. Они казались совсем невысокими холмами, поросшими травкой. Однако то, что казалось травкой, были огромные деревья. Перед горами дымились руины какого-то строения. Над ним периодически пролетали самолеты и сбрасывали бомбы. После каждого взрыва, глухо доносившегося до слуха, над строением поднимались новые клубы дыма. Слышны были артиллерийские залпы. В самом же полку, ничего кроме маскировочных сетей и часового в каске и бронежилете не напоминало о войне. Стоящие в поле врытые в землю БМП напоминали колхозные трактора на жатве. Вовка с интересом огладывался по сторонам, пытаясь понять, где тут и что творится. Неужели за этими БМП уже чеченская земля. Чеченская в смысле занятая боевиками.

Тем не менее, жизнь продолжалась. Толпу контрактников построили, вышло несколько офицеров с папками в руках и началось распределение по подразделениям. Первое, что было сделано, это с бранью и руганью заставили переобуть кроссовки и одеть сапоги. Особенно усердствовал один стройный загорелый майор с черными усиками. Дали понять, что несмотря на военные действия, устав по прежнему не умер, а сохраняет полную силу. Вот тут и досталось Сереге с его разрисованной слонами кепке. А еще и кроссовки на ногах! Да, майору было, отчего прийти в благородное негодование. С Сереги было обещано вычесть за испорченное воинское обмундирование в многократном размере, и прочие кары должны были быть ниспосланы на его непутевую голову. Однако все кары так и остались словами. Людей стали разводить по подразделениям. Как обычно, пьяные слова о том, что все будем вместе держаться, оказались пустым звуком. «Неужели люди, так ничему и не научились на срочной, — думал Вовка, во время таких пьяных словоизлияний. — Они так и не поняли, что в армии мнение одного человека, если он не командир, конечно, ничего не значит. Всех разведут, раскидают и расшвыряют туда куда надо, а не куда хочется». Нет, мужики прожили по тридцать — сорок лет на свете, а так ничего и не поняли. Горбатого могила исправит.

Как обычно, первыми разобрали специалистов, умеющих обращаться с техникой. Огнеметчики к ним явно не относились. Кое-кого уже разобрали мотострелковые командиры. Вовка стоял вместе с Колькой и Серегой. Никакими полезными специальностями они не обладали. Поэтому очередь до них должна была дойти где-то в самом хвосте. Уже в саперы определили бывшего капитана милиции, по-прежнему в сырых штанах, а до Вовки очередь не доходила. Оказался вроде как даже перебор. Стали перешептываться, что лишних отправят обратно. Вовка по Кинешме убедился, что быть лишним, ничего хорошего нет. «Нет, сегодня же надо куда ни будь пристроиться, — решил он для себя, хватит с меня этих мытарств».

Положение неожиданно спас полковник Цыганков, появившийся откуда-то из глубин штабной палатки. Покачиваясь на нетвердых ногах, он подошел к строю и громко произнес:

— В NNN бригаду надо троих огнеметчиков и медиков. Кто желает, выходите из строя, прямо завтра в горы пойдете.

Вовка, которому порядком надоело ожидание, вышел из строя, вместе с ним вышли Колька с Серегой и еще несколько незнакомых ему ребят. Подобревший Цыганков забрал их и повел в штабную палатку. Там записал и велел ждать. Ждать это великое искусство на войне. Вовка еще не начал понимать эту премудрость, ему все казалось, что он хозяин положения и может, что-то решать и изменять в жизни. Но это было уже не так. Он был затянут в безжалостный водоворот, в котором личность как таковая была ничто. Ты мог лишь согласиться с этим или отказаться, разорвав контракт и уехав отсюда. На этом твоя свобода и заканчивалась.

Первым делом Вовка кинулся искать воду. Он увидел, метрах в пятидесяти от штаба надувной резиновый бассейн, в котором плескались черные от загара солдаты. У них он и набрал целую пластиковую бутылку теплой воды из железной бочки. Пил, не отрываясь пока не опустошил ее полностью, затем снова наполнил. «Неужели так и придется ходить с бутылкой воды», — с ужасом думал Вовка. Он не знал еще, что дня через два жажда перестанет его мучить, и ему будет казаться глупостью, требование носить постоянно фляжку с чаем на ремне. Но сегодня он был готов таскать с собой целую цистерну холодной воды.

Теперь предстояло опять ждать. Как объяснил Цыганков, уже изрядно выпивший с командирами, Вовку и остальных заберут только завтра. А сегодня ночевать в комендантском взводе. А обедать отправились на кухню. Еда была самая обычная армейская — щи да перловая каша, немного мяса. Вполне терпимая, но на жаре Вовке ничего в горло не лезло. Однако с удовольствием он выпил две кружки теплого мутного чая.

Философское успокоение напало на Вовку. Все он добрался до цели. Сделал то, что для большинства его знакомых было какой-то фантастикой, бредовой идеей. Тем о чем интересно говорить, рассказывать небылицы, но не в коем случае не делать самому. Теперь он попал на войну. Из разговоров он уже знал, что дальше в горах, которые видны отсюда, наших войск нет. Там боевики. Горящие руины, это цементный завод, который бомбят уже третий день, и со дня на день будут брать штурмом. После войска двинутся в горы. Еще не занят, и городок Шали, возле которого находился полк. Пропала депрессия преследовавшая его последние месяцы. Как мелки стали проблемы мучавшие Вовку. Вырвавшись на простор, на эту дикую равнину, с еще более дикими горами из объятий каменных коробок душа словно очистилась. Кто знает, что будет завтра? Но не надо биться за кусок хлеба насущного, за внимание людей, которые, как он уже догадывался, мало чего стоят сами по себе. Любой из этих загорелых молодых ребят, что ходят вокруг, куда более значим сейчас, чем все «крутые» с их «тачками» и «бабками», за которыми в большинстве стоят подлость, людские слезы и кровь. Хотя и здесь витает кровь, запах опасности и агрессии, исходящий от БМП и танков, от орудий и минометов. Это какой-то первобытный, извечный дух войны сопровождающий мужскую половину человечества на всем протяжении истории цивилизации. Каждые тридцать минут, можно было проверять часы, раздавался залп из орудий. Некоторые разрывы снарядов, тех, что падали на завод, были видны. Нет, это не было море огня, как в голивудских боевиках, просто взлетали в воздух комья земли, и поднималось облачко пыли, прозаично, но от этого более страшно. А каждые два часа в небе над заводом появлялась пара самолетов, сбрасывала бомбы, после которых над руинами поднималось облако черного дыма, и уходили назад в Моздок. Зрелища завораживало своей страшной красотой. Хотя может ли вид разрушения и смерти вызывать восторг? Хочется ответить отрицательно на этот вопрос, но не получается, когда видишь людей, с упоением рассматривающих оружие в магазинах и музеях, рубрики журналов и телепередачи, посвященные оружию. Видимо со времени Каина люди мало изменились, и, несмотря на осуждение убийц, любуются орудиями убийства. Главное, что бы оно было красиво изготовлено. Наверное, вид изящного и грозного танка нравится людям куда больше, чем неуклюжий с виду трактор или экскаватор. Аналогично, больше внимания привлечет к себе меч, чем лопата или грабли. Такой же восторг перед орудиями разрушения посетил и Вовку. Впоследствии, попав сам под действие своих кумиров, он не раз со стыдом вспоминал эти минуты упоения войной. Но это было потом, а сейчас наш герой следовал на ночлег в палатку комендантского взвода. Проследуем туда и мы.

В комендантском взводе готовилась, как и во всем полку, а может и всей группировке, большая замена увольняемых «срочников» на «контрактников». И вместе с Вовкой и еще двумя огнеметчиками, шло еще десять пожилых мужиков, будущих «комендачей». Пока шли, мужики на словах огорчались, что попали вот в комендантский взвод, а так хотели попасть в пехоту или разведку. А тут вот штаб охранять, да хозработами заниматься. Вовке Кольке и Сереге они завидовали, ну еще бы, тем завтра в боевое подразделение, не то, что им. Но мужики уверяли друг друга, что при первой же возможности переведутся из комендантского взвода.

Комендантский взвод уютно располагался на полянке в посадке. Небольшая, удобно оборудованная палатка, позади которой стоял рукомойник и бочка с водой, самодельная штанга и турник. Все напоминало пионерский лагерь. На турнике висел мускулистый загорелый парень. Из палатки высыпали такие же парни. Все они были сильно пьяны. На трех огнеметчиков, как на людей случайных, «дембеля» внимания не обратили. В курс дела стали вводить свою замену. По их словам комендантский взвод живет лучше всех в полку. Сыто, пьяно и без риска. Суть в следующем: если хочешь воевать, побеждать, то иди в пехоту или разведку, а если хочешь жить хорошо, то ты попал куда надо. Так вещал спустившийся с турника сержант, их зам. ком. взвода. Еще он рассказывал, что они, кроме командира никому не подчиняются, и могут «застроить» любого, хоть солдата, хоть офицера. «Вот, вчера у старшего лейтенанта я ремень снял, — с гордостью показал он офицерскую портупею, украшающею его штаны, он пьяный лазил возле нашей палатки. Еще и п…лей накатил ему». Затем пошло как обычно в армии, «деды» стали выпрашивать у «молодых» гражданские вещи, вытряхнули все, что было из мешков и сумок, и стали примерять майки-футболки, штаны-шорты и разную другую гражданскую дребедень. Вовка без сожаления расстался с футболкой. Черт с ней, конфликт был ему не нужен, да и ценного ничего не было. Впрочем, и остальные мужики охотно отдавали «дедам», которые годились им в сыновья свои вещички. Серега, у которого были довольно ценные часы после долгого разговора один на один отдал их зам. ком. взводу, который с пьяну не мог застегнуть их на руке. Затем Серега после каких-то, неслышных Вовкой слов молодого сержантика, выдернул из штанов офицерский ремень и протянул его собеседнику. Когда Серега подошел к Вовке, то первым завел разговор, о том, какой классный парень Игорек, тот самый солдат, что отобрал у него часы и ремень, и как он, увидев его прекрасные качества, решил сделать подарок, то есть часы и ремень. Вовке было скучно и противно слушать эти жалкие оправдания. Ну, отдал ты вещи, боясь по морде получить, и хрен с тобою, чего под это базу подводить. Почему люди всегда оправдывают силу? Вот попробовал бы я у него часы и ремень спросить? Нет, тут бы я плохим парнем оказался бы. А здесь из кучи агрессивных молодых парней вышел один и вот оказался сразу и хорошим и своим в доску. А не отдал бы Серега свои часы с ремнем, что было бы, то же самое, только после драки. Это уже на «срочке» понятно было. Сила солому ломит. Здесь видимо такая же ерунда. О том, что было бы в противном случае, Вовка увидел через пару часов, когда все улеглись спать в палатке. Но сперва, стоит, наверное, дать читателю описание солдатского жилья, типичного для того времени.

Это была обычная армейская палатка для отделения, т. е., человек на десять. Так как комендантский взвод жил здесь сравнительно давно, то пол был настелен досками. Кровати заменяли деревянные нары, под которыми валялись мешки и сумки с вещами солдат. Крепко сколоченный из досок стол находился посередине, а в углу примостилась печка-«буржуйка». Возле входа стояла пирамида с автоматами, магазины к ним и патроны, лежали в ящике тут же. Котелки, ложки и прочая кухонная утварь лежала на столе, там же стоял и магнитофон, из которого раздавалось пение популярной девичьей группы. Близость к штабу позволила иметь в палатке электричество, поэтому освещалось все лампочкой, укрепленной на центральном шесте, поддерживающем палатку. На этом же шесте висело несколько комплектов чистой формы — «афганки». В подобных жилищах, иногда хуже, иногда лучше, предстояло теперь жить Вовке со товарищами.

Так вот, через пару часов «дембеля» пришли совсем в боевое настроение. Они хвастались перед новенькими своими похождениями, в основном заключавшимися в «застраивании» кого-нибудь из офицеров полка. Говорили про то, что только комендантский взвод имеет доступ к спирту, который они же и охраняют, этот спирт сегодня и пили. Новичкам была обещана райская жизнь в полку, им повезло, что они попали именно в «комендачи». Все впрочем, было вполне безобидно, до того момента, пока самый старый из новеньких, рязанский мужик лет сорока, высказал наболевшую у новичков идею перевестись в пехоту. Что тут началось! Как будто черту наступили на хвост. Тот самый «классный пацан» Игорек, схватив из пирамиды автомат, резко врезал прикладом в грудь рязанцу. Остальные «срочники», а их было восемь человек, резко подскочили к мужику и поволокли его за палатку. Поволокли его не все конечно, а Игорек и с ним еще двое, остальные стали с бранью обыскивать свою замену. На Вовку и его двух коллег внимания не обращали, с ними не служить, они гости. Да и гости, видя такое дело, не полезли вступаться за неудачливых контрактников. Те без сопротивления позволили себя обыскать, отобрали у них офицерские портупеи, да часы, а больше ничего у них ценного уже не осталось. За палаткой раздавались крики, ругань и щелканье автоматного затвора. Никто из палатки не вышел, никому не хотелось ввязываться в историю. Да история сама по себе окончилась быстро. «Срочники» вместе с побитым контрактником зашли обратно и улеглись спать на нарах. Ночь, в общем-то, прошла без происшествий. Слышались иногда выстрелы, но одиночные и где-то вдалеке. Вовка настолько устал от предшествовавших мытарств, что заснул как убитый. Ему снились какие-то приятные сновидения, типа он да с Наташкой и все такое.