Глава 2 Заслон

Глава 2

Заслон

Это была уже свобода, хотя в некотором смысле и здесь нас ждали острые ощущения и, безусловно, одно из главных испытаний. Здесь, на станции, либо это мне только казалось, либо это было в действительности, но даже обычная станционная суета носила какой-то другой характер, резко отличающийся от лагерного. Мы ясно слышали голоса сцепщиков, смазчиков и прочего рабочего люда. Вагон наш таскали то туда, то сюда, и нам казалось, что только его и таскают по всей станции. «Помещение», в котором мы находились, было лишено какого-либо комфорта: нам приходилось сидеть, тесно прижавшись друг к другу, поэтому толчки и дерганье вагона в разные стороны доставляли нам массу неудобств. Мы все были покрыты синяками и ссадинами, но это, конечно, мелочи, на которые я обратил внимание лишь потому, что они всплыли у меня в памяти как неотъемлемая часть воспоминаний о тех далеких и полных опасностей часах.

Наконец состав был сформирован, и его потащили на исходную ветку, откуда он должен тронуться в путь, минуя, конечно, сначала капитальный шмон. Мы опять стали ждать. Кругом стояла почти мертвая тишина. Казалось, все вымерло вокруг — это было так непривычно. Время тянулось мучительно медленно, но я принципиально не смотрел на часы. Вдруг мы ясно услышали откуда-то издалека лай собак и такой знакомый солдатский жаргон, распространенный в этих краях. Могло показаться, что на нас надеты шапки-невидимки, так ясно и четко мы слышали, что творилось вокруг и о чем в метре от нас говорили люди. Когда несколько конвойных с собаками подошли вплотную к нашему вагону, а точнее, к тому углу, где мы затаились, мы перестали дышать как по команде. Наши сердца бились в унисон. Как же велико было наше напряжение, можно только догадываться.

— Боря, глянь, собаки что-то носы воротят от этого вагона, — услышали мы где-то почти рядом противный вологодский говор конвойного.

Наступила пауза, стало тихо как в могиле. Я даже могу с уверенностью сказать, что слышал где-то в нескольких метрах от себя частое дыхание овчарки.

— Да нет, — услышали мы ответ другого солдата, явно подвыпившего. — Это вагоны до такой степени вонючие и старые, что даже собаки и те нос воротят. Чего только в них не возят, пока они не прибывают сюда, и почти никогда не чистят. Салага! Вот послужишь с мое, тогда не только в запахах, но и кое в чем другом начнешь разбираться. Ну ладно, пошли, нам еще полсостава впереди надо облазить.

Голоса стали удаляться. Думаю, нет надобности пояснять, что мы пережили за несколько минут диалога двух стражей порядка и как были благодарны беспечной самоуверенности жадных до спиртного солдат. Пока мы отходили от только что пережитого, вновь послышался лай псов откуда-то из хвоста поезда. Мы поняли, что идет вторая группа, сторонняя, как ее называли конвойные.

На таких узловых станциях, как наша (a их по ветке было несколько: Воркута, Инта, Печора, Ухта, Железнодорожная, Котлас), их было восемь, шедших одна за другой. Одни шли под вагонами, при этом обязательно было три собаки, две другие шли следом, но уже вдоль вагонов с обеих сторон, и третья — по крыше вагона.

Таким образом, как читатель видит сам, шанс проскочить через этот заслон был ничтожно мал, а учитывая особую породу собак (это были почти всегда немецкие овчарки, натренированные годами именно для этой своей собачьей миссии), он почти сводился к нулю.

Именно лай собак этой сторонней группы мы и услышали. Они шли медленно, до нас доносился разговор солдат и неторопливый шум шагов по гальке насыпи полотна. Они шли почти не останавливаясь, не остановились они и у нашего вагона. Тут мы еле успели перевести дух, как услышали глухой топот кованых сапог по крыше вагона. Это была последняя группа конвоя, а значит, и последний экзамен, который открывал нам дорогу к относительной свободе. А тот факт, чтобы свобода обрела свое действительное значение, зависел почти всецело от нас и немного от капризной Госпожи Фортуны, без которой почти любое крупное дело терпит провал. Итак, мы уповали на Бога, и нас переполнял оптимизм.

В какой уже раз затаив дыхание, мы стали ждать. И как только шум вперемешку с лаем стал удаляться, мы немного успокоились, но ни на долю секунды не позволили себе расслабиться. Мы вновь стали ждать, но уже на сердце, конечно, полегчало. С момента нашего заточения до того момента, когда закончился последний шмон, прошло около двенадцати часов. За это время мы не сказали друг другу ни слова, объясняясь только пожиманиями рук. Так мы договорились заранее и четко придерживались уговора.

Теперь нам предстояло осуществить третий пункт плана побега, и вот в чем он заключался. От станции Железнодорожная, то есть от нашей станции, до станции Котлас Архангельской области были еще Микунь и Урдома, но на них товарняк останавливался крайне редко, а если и останавливался для дополнительной погрузки, то его оцепляли конвоем с собаками, но шмона почти не бывало, исключая поверхностную проверку. Таким образом, доехав до Котласа (а это 250 километров) и пройдя там капитальный шмон, мы могли некоторое время продолжить путь в этом же вагоне, выпилив дно, ибо за Котласом уже ждала нас как бы Большая земля и шмонов не было.

Дальше же нам следовало действовать по обстоятельствам. Главное — у нас имелись деньги. Но станция Котлас была серьезным испытанием для нас. Поэтому еще раньше, когда был жив Абвер, он заметил на этот счет: «Если в дороге ты хоть на долю секунды засомневаешься в том, что сможешь проехать Котлас и не сгореть, тут же пили доску и покидай вагон. Времени, думаю, у тебя хватит: доски в вагонах везде гнилые, и получаса тебе хватит перепилить любую из них тем инструментом, который у тебя есть».

Таким образом, автоматически начинал действовать запасной вариант. Здесь все зависело от того, где именно я выпрыгну. Ибо километр, пройденный по тайге, иногда равен многим тысячам, пройденным по пересеченной местности. Плюс погоня, а без нее не обходится почти ни один побег, и в нашем случае она неизбежна. Весь вопрос в том, смогу ли я проскочить заслон, которым должны будут перекрыть мой путь в районе Котласа легавые. В любом случае я был подготовлен к разным вариантам, но уже в самом начале побега план претерпел некоторые изменения, я имею в виду Артура. И теперь, сидя в темной и вонючей каморке и согнувшись в три погибели, я искал правильный выход из создавшейся ситуации, но здесь вмешался случай — этот перст Божий, посылаемый нам Всевышним, когда на радость, а когда и на горе.