Снова дома

Снова дома

Возвращение в Москву не было простым. Очень сложно оказалось получить новое назначение. Если до должностей уровня командира дивизии можно было пробиться просто за счет собственной энергии и способностей, то выше в игру вступали совершенно другие качества и свойства. Назначения шли по родству, знакомству и даже внешнему виду. Это я ощутил на себе, когда передо мной одна за другой закрылись должности генерала по особым поручениям министра обороны и первого заместителя начальника штаба Киевского военного округа. Мне объяснили, что руководству не понравился мой небольшой рост. К тому же не умел я пускать пыль в глаза начальству. Хоть и прошел все должности с отличными отзывами, но, видимо, мой характер не был достаточно «гибок». Судя по дневниковым записям, сделанным в то время, я корил себя, что не использовал службу с Чуйковым и Гречко для продвижения по карьерной лестнице. Теперь же, когда жизнь подходит к концу, я могу поставить это себе в заслугу: все, чего я добился, я добился сам, своими силами, навыками, знаниями. А тогда… В конце января 1972 года, через три месяца после возвращения из командировки, так и не получив назначения, я не выдержал, позвонил генералу Виноградову и попросил принять меня. В разговоре я спросил:

— Какие у вас отношения с министром обороны?

— Хорошие, — ответил он.

— Не сможете ли вы в удобной форме ему напомнить обо мне или устроить встречу?

— Нет. Я считаю, что это будет не совсем удобно. Министр очень занят, и с вашим вопросом идти к нему не солидно, — заявил Виноградов. — Может, имеет смысл пойти к генералу армии Соколову? — вслух, как бы размышляя, заметил он.

— Это первый заместитель министра? — встрепенулся я.

— Да.

— Так он меня знает, в 1968 году был у меня на полковых и дивизионных учениях!

Виноградов задумался и через минуту бросил:

— Идем.

В приемной сидел порученец, генерал Семенов. Представив нас и объяснив суть дела, Виноградов ушел. Выслушавший его Семенов спокойно сказал:

— Как хотите. Я могу доложить, и Соколов вас примет, но мне кажется, не стоит идти. Вопрос с назначением не решен, а звонок Соколова в ГУКе могут плохо принять. Лучше прийти, когда должность будет не устраивать.

Я задумался, долго взвешивал все «за» и «против» и все же решил пойти.

Соколов принял меня сразу. В обширном кабинете за письменным столом сидел довольно постаревший за последнее время генерал. Лицо строгое, чуть усталое. Из того, как он со мной поздоровался, я понял, что он меня не узнал. Я доложил, что прибыл из ИАР, где был главным военным советником. Соколов расспросил меня о политической жизни в стране, об армии. Затем спросил:

— Что у вас ко мне?

— Я прибыл три месяца назад, а назначения все нет. Жить негде, ютимся у родственников, выплата идет только за звание.

— Кто вами занимается: ГУК или управление кадров Сухопутных войск?

— И те и другие.

Генерал снял трубку и попросил соединить с начальником ГУКа генералом Алтуниным. Обратившись к нему по имени и отчеству, он спросил:

— Александр Терентьевич, что это у вас генералы прибывают из загранкомандировки, а вы их не можете обеспечить должностями? Вы же заранее знаете о их прибытии. Нужно готовиться. Вот у меня Брюхов, он получает только за погоны. Вы уж разберитесь и ускорьте назначение.

По тону разговора я понял, что Алтунин был раздражен. Приходилось признать, что разговором с Соколовым я нажил себе неприятности…

На следующий день я был вызван к начальнику ГУКа. Войдя в его кабинет, я доложился. За столом сидел Алтунин: моложавый, с приятным, открытым лицом генерал. Было видно, что он настроен на крутой разговор:

— С каких это пор генералы стали ходить и наниматься на работу, используя знакомства, совместную службу и расположение начальства?

Я попытался объясниться, но он меня прервал:

— Мы вас назначаем заместителем командующего армией по боевой подготовке; в Чернигов, в 1-ю гвардейскую общевойсковую армию. Решение окончательное, и других не будет.

Так был подписан мой приговор, который я сам себе выхлопотал, — собачья должность «пожарного», мотающегося по частям и «тушащего» недостатки, обучающего личный состав. Я спорить не стал, сказав, что «приказ есть приказ, и я его выполню». Мое поведение слегка обескуражило Алтунина. Видимо, он приготовился к тому, что я начну отказываться от этой тяжелой и неблагодарной должности, надеясь дать мне бой. Не вышло. Тогда он продолжил уже примирительно:

— Конечно, мы задержали назначение. Хотели назначить вас начальником штаба армии или первым заместителем командира армии, но ничего не вышло, должности не открылись. Так что поезжайте в Чернигов. Эти должности от вас не уйдут. Поработаете, покажете себя и будете назначены на обещанную должность. Должность хорошая, с нее многие начинают, а затем пойдете дальше.

— Уже поздно, мне 48 лет, — с горечью сказал я.

Разговор был окончен, и мне разрешили идти. Вот так! Надо сказать, разбаловался я в Йемене на должности главного советника. Там со мной считались! Я был окружен почетом, у меня был личный самолет, машины, штат сотрудников. Думал, приеду в Союз, и тут будет точно так же. А тут мне показали — каждый сверчок знай свой шесток. Придется тянуть лямку тяжелой и изнурительной службы.

Командовал армией Жора Городецкий, которого я знал еще по Академии ГШ — крикливый и грубый генерал. Правда, принял он меня хорошо, разъяснил обстановку, посоветовал присмотреться к людям. Городецкий заявил, что работы очень много. Мы вместе посмотрели план мероприятий, и я понял, что прощайте, покой и сон, прощайте, домашняя обстановка и жизнь… Стало тоскливо, захотелось на какую-нибудь тихую должность вроде старшего преподавателя в Академии БТиМВ… Подустал я за тридцать лет службы, да и здоровье уже не то — пора и на покой.

Должность моя была наименее почетная среди замов. Поселили меня с женой в гостинице. Машину тоже не предоставили — «Волгу» добили и списали, а у «газика» запороли двигатель и ждали новый. Отдел боевой подготовки армии был не укомплектован, а служившие в нем офицеры были моими ровесниками. Непонятно, что их держало на этой нервной работе с постоянным мотанием по полигонам.

Окунулся в документы. О господи! Напланировано столько, что не только мне, но и остальным командирам дохнуть некогда. По идее, все это выполнимо и даже выполняется, но с невероятным напряжением сил. В этих мероприятиях совершенно не предусмотрено время на подготовку. Поэтому проходят они поверхностно, некачественно, дают мало пользы. Все идет в темпе, с ходу, не оставляя глубокого следа. Главный лозунг тех дней: «давай-давай»… Поэтому ходил такой анекдот: «Проверяющий спрашивает солдата: „Что такое тактика?“ Тот мнется, не знает, что ответить, тогда проверяющий задает ему наводящий вопрос: „Ты был на учениях?“ — „Да“. — „Ну вот и расскажи, что ты там делал. Это и будет тактика“. — „А… ну тогда так: тактика — это немного бежим, много сидим, еще больше курим“».

В итоге постоянной нервотрепки в частях и управлениях создалась невыносимая обстановка. Люди не бывают дома неделями. Офицеры изнемогают от постоянных проверок, но тянут лямку до пенсии. В разговорах я выяснил, что многие годами не были в театре, а в кино бывают 2–3 раза в году. Выходит, что офицер опустошается, черствеет и в конечном итоге становится солдафоном, весь внутренний мир которого наполнен службой. Человек теряет свое лицо, честь и достоинство и с послушностью рабочей скотины сносит все обиды и оскорбления старших начальников. Хотя офицеры управлений, да и в частях, живут довольно дружно, но в руководстве армии процветает хамство. Замы злы, как псы, постоянно рычат на подчиненных и ничего не видят, кроме себя. Все мечутся, как «пожарники», и тушат то там, то тут «пожары», и главный среди них — командующий армией. Он буквально всех загонял! Любой звонок из округа, любое внушение или распоряжение выводят его из себя. Он начинает рвать и метать, разгонять всех для устранения недостатков, дает массу поручений, которые не успевают исполняться. К ним все привыкли и только формально отчитываются об их выполнении. А в итоге порядка в частях мало, личный состав обучен посредственно.

Целыми днями я мотался по частям: толкал, подсказывал, заставлял наводить порядок в казармах, на территории и на полигонах. Но все указания выполнялись через силу. Опять и опять я убеждался, что командиры задерганы, стали безразличны к приказам и происходящему, а отсюда нет успеха. Солдат же остается солдатом. Видя несогласованность, бесплановость и ругань среди командиров, он ловко это использует и не служит и не работает, а только обозначает службу и работу. Стоит рядом офицер, он еще копается. Но стоит тому уйти, как он тут же садится и сидит, бездельничает. Офицеры, исполняя указания через силу, работы не продумывают и не планируют их материальное обеспечение. Отсюда крайне малая действенность и производительность.

Долго вечерами, находясь в гостинице, я думал над этим положением, ломал голову над причинами, его породившими, старался найти выход из создавшегося положения. В итоге я пришел к заключению, что не стоит ломать копья и бороться. Начальство не поймет и не поддержит, и мне, кроме неприятностей и нервотрепки, никакой пользы не будет. Сейчас, оглядываясь назад, мне кажется, что на рубеже 70-х годов повсюду началась подмена реальных действий и результатов красивыми отчетами о проведенных мероприятиях. Эта тенденция захватила все общество, и бороться против нее было не в моих силах.

Служба в Чернигове продолжалась недолго, но измотала она меня сильно. В июне 1972 года я получил назначение первым заместителем командующего 5-й Краснознаменной общевойсковой армией в Уссурийск. Это известие я встретил без восторга — нервотрепка последних месяцев породила желание уйти на покой. С другой стороны, отказываться от повышения было неблагоразумно.

В Уссурийске меня встретили хорошо, разместили на квартире. Командующий армией генерал-полковник Владимир Кончиц был человек спокойный, уравновешенный, высокого роста, с редкими, полностью седыми волосами, что не вязалось с его моложавым и приятным лицом. Было видно, что окружающие очень уважают его и довольны работой с ним. Он умел ладить с людьми, объединить их и заставить работать.

Я быстро вошел в курс дела, познакомился с офицерами штаба. Сразу сложились хорошие рабочие отношения, да и ко мне отношение было иным, чем в Чернигове. Армия большая — 60 000 человек, больше Киевского военного округа! Удивительно, но у меня не возникло желания командовать армией, хотя вскоре после моего приезда командующий убыл на учебу, и мне пришлось три месяца его замещать. Прослужив 31 год, я рвался вперед, радовался присвоению очередного звания и назначению на очередную должность, но теперь стал более благоразумен и менее честолюбив.

Начав ездить по частям, я столкнулся с теми же проблемами, что и на Украине. Военные городки были хорошо построены, но запущены. Боевая подготовка проводилась формально и с очень низким качеством. Офицеры дослуживали, а те, у кого больше до запаса, сильнее думали о том, как выбраться из этого края, а не о службе. С таких командиров очень трудно что-нибудь спросить, чего-либо от них добиться. Все это было результатом непродуманного отношения к судьбам людей. Офицеры на Дальнем Востоке, Сибири, Забайкалье десятками лет служили в этих краях, не заменяясь. У них практически не было перспектив попасть во внутренние округа или за границу. А ведь климатические условия службы здесь тяжелейшие. К тому же выше и материальные расходы, поскольку цены даже в магазинах выше, чем в средней полосе. В то же время офицеры внутренних округов живут в приличных климатических условиях, служат в сокращенных частях, один-два раза побывали за границей и прибарахлились, получили квартиру. Они держатся за место, дожидаясь выслуги по возрасту. Но и в том, и в другом случаях отношение у многих офицеров к службе формальное, и с ними порядка и качественной боевой подготовки не достичь. Командующие округами придерживали хорошие кадры, и основным движущим стимулом стало добывание теплого места и доходной командировки. Чувство долга испарилось. Поэтому дисциплина в армии была в катастрофическом состоянии. Уйма чрезвычайных происшествий. Записями о них был испещрен мой дневник, который я вел почти ежедневно, несмотря на плотный график работы. Вот только некоторые из записей: «Тридцать четыре солдата напились и зверски избили наряд по части», «Группа солдат самовольно выехала из парка. По пути посадили пьяного лейтенанта. В дороге машину занесло в кювет, лейтенант выпал, ударился о камни головой и погиб», «На посту в Занадворовке часовой совершил самострел», «Младший сержант Бекишев снял бак с автомашины и стал его варить. Бак взорвался. Зубило, которое вырвало из рук, тупым концом вошло в глаз и вышло в затылок. Хирург выколачивал его молотком», «В казарме солдат первого года срочной службы очередью в рот покончил с собой. Пули пробили дверь, и одна из них попала в лоб разводящему, который инструктировал очередную смену». Итого за год в армии было 66 трупов…

Случаи самоубийств были нередки. Я считал, что всему виной, во-первых, тяготы и неустроенность службы, а во-вторых, невнимательность к запросам солдат, грубость. Командиры перестали замечать эмоции людей, больше стали их подавлять. Если солдат или офицер улыбался, нередко следовал окрик: «Ты чего улыбаешься? Видишь ли, ему весело! Ну, я устрою вам веселую жизнь». И действительно, начинали устраивать «веселую жизнь», которую не все выдерживали. В-третьих, солдат и офицеров лишили простых земных радостей: спорт превратили в скучную и нудную сдачу норм ВСК[46], выходные дни — в малоинтересные бесконтрольные кроссы на 3–5 километров, учебно-воспитательную работу — в формальное малоинтересное чтение лекций и докладов. И, наконец, скучной стала боевая подготовка, которая превратилась в нудную обязаловку, повинность. При этом все мероприятия идут под постоянным гнетом «давай, давай». Вот это «давай, давай», громадное количество мероприятий и отбило у личного состава охоту к учебе. Все это знают, но, пройдя через должности командира полка, дивизии и выбившись наверх, забывают, а то и, наоборот, с садистским чувством нажимают еще сильнее: «Я это прошел, я хватил лиха, теперь вы почувствуете, каково оно!» Надо сказать, что мои попытки исправить ситуацию, выступления и работа с командирами особых результатов не принесли, поскольку не работало низовое звено — командиры взводов и рот. Вроде я много мотался по УРам, вел комплексную проверку, но везде одно и то же — равнодушие, безразличие и дикая пассивность офицеров. Распоряжений тьма, а исполнение никудышное, отсутствует контроль. Командиры дивизий и полков не настроены — командующий сделать ничего не может. Мне нравилось, когда у меня много войск, мне хотелось объяснить, показать, научить, но достучаться не получалось. Я «принимал меры»: доказывал, показывал, требовал, ломал, но быстрых результатов получить не удавалось. В строевом отношении подготовка посредственная. Кругом нарушения уставных положений: дисциплина строя отсутствует, внешний вид, особенно офицеров и прапорщиков, неряшлив: отросли волосы, ремни старые, сапоги изношенные или вообще рваные. Офицеры сгорбились, пропала франтоватость, выправка и та «военная косточка», что раньше отличала армейских от гражданских. Все донашивают свою форму и ждут планового снабжения.

Тем не менее к концу года с трудом, но удалось переломить ситуацию и провести ротные тактические учения с боевой стрельбой для командующего военным округом генерала Петрова на «отлично». Так же, на «отлично», провели занятия по боевой подготовке и смотр порядка танкового полка в Липовцах. Я был рад, что мои усилия не пропали даром.

Надо сказать, что в этот период я стал все больше и больше задумываться о жизни. Раньше мне было все ясно. Я искренне и убежденно верил в светлое будущее — коммунизм. Видел пути его построения. Убежденно мог доказать и рассказать, какие шаги надо предпринять и какие результаты будут получены, как будет устроена жизнь. Видел четкие грани двух фаз — социализма и коммунизма. Радовался, как ребенок, улучшению жизни, стиранию граней между городом и деревней. Но воплощенные решения только по-новому высвечивали те же проблемы, не решая их, а только усложняя. Постепенно я стал запутываться. Все больше и больше вещей становились мне непонятными, и постепенно иссякала глубокая и искренняя вера. Глядя на то, как живет руководство, как сам, добившись власти, оказываешься втянут в круговорот погони за комфортом, деньгами, славой, начинаешь осознавать, что человек не готов претворять в жизнь идеи коммунизма.

В июне 1973 года, во время отдыха в Архангельском, меня вызвали в ГУК. К этому времени его начальником стал генерал-полковник Иван Николаевич Шкадов. Это был среднего роста, уже не молодой генерал с хорошими манерами. Встретил он меня тепло, поинтересовался, как идет служба, какие взаимоотношения с командующим армией, членом Военного совета, начальником штаба. Я рассказал, что работаем мы дружно и дела идут неплохо. После короткого разговора Шкадов перешел к причине моего вызова:

— По возрасту увольняется начальник отдела 1-го управления. Как вы смотрите, если мы вам предложим занять эту должность? — закончив вопрос, он замолчал, испытующе глядя на меня.

Я не ожидал такого поворота разговора:

— Это предложение для меня совершенно неожиданное. Я никогда не работал в кадрах.

— Не боги горшки обжигают. Я тоже раньше не работал, а пришлось, и дело идет.

— В принципе я согласен, тем более если вы мне оказываете такое доверие.

Далее Шкадов рассказал о специфике и трудностях работы, а в конце добавил:

— Этот разговор между нами. Если назначение состоится, то мы вас вызывать уже не будем, а ограничимся телефонным разговором, — с этими словами он вышел из-за стола, пожал мне руку и пожелал хорошего отдыха.

В августе состоялось назначение, правда, не начальником управления — эту должность получил генерал Язов, а его заместителем. Я сдал дела и отправился в Москву к последнему, двадцатому уже, месту моей службы. 1-е управление занимается подбором кадров на все должности в войска (кроме флота и РВСН) и весь центральный аппарат. Только через восемь месяцев я занял должность начальника управления и проработал на ней тринадцать лет.

Моя первая встреча с Язовым состоялась, когда ему было 52 года. Это был моложавый, крепкий, энергичный генерал. Настораживало его лицо, особенно его выражение и глаза. В них были какой-то сарказм, ехидство, какая-то червоточина. С первого взгляда он производил впечатление волевого, простого в общении человека. Но в этом поведении чувствовалось что-то мужицкое, грубое, звериное!

В дальнейшем, работая рядом, я все больше присматривался к нему, к его стилю работы, методу работы. Держался Язов со всеми свободно, раскрепощенно, независимо, не переходя грань нарушения субординации со старшими, но этого нельзя было сказать о его отношениях с младшими по званию и должности. Здесь он часто мелочился, скатывался на позиции привередливого командира взвода, в должности которого он начинал службу в 1942 году и в которой он закончил войну. Непонятно, по каким причинам Язов так и не вырос по служебной линии за годы войны!

Однажды Язов с главной инспекцией уехал на Дальний Восток, и в это время освободилась должность начальника ОК ЦГВ[47]. Начальник ГУК приказал подобрать полкового офицера. Я хорошо знал офицерские кадры ДВО и предложил кандидатуру начальника штаба одной из дивизий. Его вызвали в ГУК, и я представил кандидата на эту должность начальнику. В ходе беседы он произвел хорошее впечатление: это был разумный, деловой, знающий офицер. Быстро оформили назначение приказом, и нужно было случиться совпадению! Язов, мотаясь по войскам, приехал в эту дивизию. В танковом полку он залез на чердак казармы, где нашел бутылку из-под водки и какой-то хлам. Он отматюгал комполка, обвинил в плохом руководстве начальника штаба дивизии и, когда узнал, что тот назначен начальником ОК ЦГВ, рассвирепел и заявил: «Не бывать этому!» По приезде в Москву он сразу отправился к начальнику ГУКа и стал требовать отмены приказа. И только моя настойчивость и поддержка заместителя начальника ГУКа генерал-полковника Гончарова расстроили его планы.

Язов озлобился и затаил обиду на меня, но совместная работа продолжалась. Однако в октябре 1976 года, когда он уходил из ГУКа первым замом командующего ДВО, встал вопрос, кого назначить вместо него, и Гончаров предложил мою кандидатуру, Язов запротестовал. Он не забыл и не простил мне тот случай с назначением. Я понял, что он злопамятный и коварный человек, а впоследствии убедился в этом и на других примерах.

Уезжая, я принял от него дела и на прощание спросил:

— А кто будет назначен вместо вас?

— Не знаю! — И после короткой паузы через силу выдавил: — Я рекомендовал вас. — Но я-то знал, что это не так! И тут же он спросил:

— Василий Павлович, мне 53 года: если за 2 года я не буду назначен командующим военным округом, значит, моя карьера на этом закончится, — прошу тебя, помоги.

Я, глядя на него, подумал: удивительно поганый ты генерал! Сам же выступал против моего назначения и просишь меня о помощи. Удивительное фарисейство!

Тем не менее, я был назначен на должность. В 1977 г. открылась должность командующего ЦГВ, командование которой приравнивалось к командованию округом второго разряда. Я не забыл просьбу Язова и предложил его кандидатуру. Шкадов согласился, а Соколов поддержал его. Быстро оформили представление, завизировали, министр обороны подписал документ и отправил его в административный отдел ЦК КПСС.

Неожиданно мне позвонил Иван Порфирьевич Потапов, курировавший сухопутные войска:

— Василий Павлович! Вы что, с ума сошли?

— Почему? — отвечаю.

— Да разве можно Язова ставить на округ, тем более на ЦГВ! Он же пьет! Вы плохо знаете кадры! Вот был случай, что он пьяный в кино уснул и его билетерша выводила. Вы что, не знаете этого случая?

— Нет. Первый раз от вас слышу. — Надо сказать, что мы хорошо знали деловые качества офицеров, а в ЦК была информация об их поведении. Они всегда знали, кто пьет, кто гуляет.

— Ну, видишь, ничего вы не знаете. Теперь вот еще что. Он же холостяк. Как мы можем холостяка послать за границу? Там же столько бабья, обслуживающего персонала. К нему же все полезут, кто с намерением жениться, кто мужа своего толкнуть. Да он и по вашим сотрудницам погуливает. Разберитесь и доложите.

Докладываю начальнику ГУК Шкадову, что Язов холостяк и поэтому не подходит. Про обвинения в пьянстве решил умолчать. Он задумался, долго молчал.

— Что ж, раз ЦК не согласен, не будем с ними бодаться.

— Может быть, вы позвоните начальнику административного отдела Савинкину? — предложил я.

— Нет. Подберите другую кандидатуру. У нас их достаточно.

Звоню Язову, сообщаю обстановку. Слышу в ответ его растерянный голос:

— Что же делать?

— Жениться! — отвечаю.

— Это идея! Подожди с отзывом представления, я сейчас что-нибудь придумаю!

И придумал: дал срочно телеграмму в Алма-Ату Эмме Евгеньевне, с которой был знаком. Телеграммой же он получил согласие на брак, по телеграмме и зарегистрировались. Язов звонит мне:

— Василий Павлович, брак оформлен.

— Давай срочно номер брачного свидетельства.

Получив номер, я оформил его и отправил в ЦК.

— Ну, и артисты вы! Я разберусь с вами. — с негодованием проворчал в трубку Потапов, но согласился, что препятствие устранено. Назначение состоялось.

Вскоре Потапов с двумя помощниками приехал в ГУК проводить проверку. Никогда еще такого не было! Он остался доволен работой, но высказал мне все, что он думает по поводу назначения на должность командующего ЦГВ, и предупредил, что еще раз такого не простит.

Когда он приехал с Дальнего Востока, мы встретились. Он сердечно поблагодарил меня и пригласил в ЦГВ в отпуск. Летом мы с женой по обменной путевке поехали в ЦГВ. Он нас радушно встретил, познакомил с женой, симпатичной, невысокого роста женщиной. Первое время ей было тяжело в генеральской среде, но постепенно она обвыклась. Язов был очень доволен женитьбой, и, видимо, она оказала на него положительное влияние. Прекратились разговоры про выпивку и женщин. Ни одной жалобы ни ГУК ни ЦК не получили. Впоследствии, когда его назначали командующим Среднеазиатским военным округом, никаких возражений не было.

Работа была интереснейшая, хотя и напряженная. Приходилось держать в голове информацию о сотнях людей, помнить их сильные и слабые стороны, оценивать возможности и соответствие той или иной открывающейся вакансии. Помимо этого, приходилось доказывать начальству и ЦК партии, что именно подобранная кандидатура достойна этой должности. Помимо вызова для собеседования офицеров в Москву, очень много приходилось ездить с инспекциями по округам, знакомиться с офицерами, состоянием дел и кадровой работой. Своими собственными глазами я наблюдал, как постепенно разлагается наша армия.

В войсках укоренялось равнодушие к военным дисциплинам и в первую очередь к уставам и наставлениям. В училищах курсантам не прививалась любовь и уважение к ним, а в войсках перестали требовать их выполнения. Виной тому были волюнтаризм, нежелание прежде всего старших офицеров, начиная с министра обороны, следовать уставам. Высшее командование считало себя стоящим над уставами и не собиралось их исполнять. Особенно расцвело это пренебрежение во времена, когда министром обороны был Гречко. Его необузданная властность, волюнтаризм и себялюбие послужили катализатором процессов деградации личного состава армии. Именно при нем пышным цветом расцвели протекционизм, подношения, барство. Главному управлению кадров приходилось выполнять его прихоти. То он требовал, чтобы не было командиров дивизии старше 45 лет, то приказывал не назначать на армию и корпус старше 45 лет, то чтобы не было командиров полков в звании майор, и так далее. А ГУК и управления кадров войск выполняли все его требования. Толковых командиров дивизий рассовывали куда угодно. В стремлении найти кандидата на должность командующего армией в 45 лет некоторых офицеров прогоняли по должностям, не давая на них задерживаться дольше одного года. Получалось, что от командиров рот до командиров армий все молодые и неопытные. Многие от капитана до генерала прошагали за пять лет! Сейчас горько и тяжело сознавать, что я был исполнителем этих указаний.

Помимо этого, Гречко старался выдвигать на руководящие посты только украинцев. Вообще украинцы ревностные службисты, и среди них было много хороших командиров, но их засилие в армии привело к тому, что после смерти Гречко несколько лет украинцев не удавалось назначить ни на какие должности — исправляли положение!

После смерти Гречко министром обороны стал Дмитрий Федорович Устинов, а начальником Генерального штаба Николай Васильевич Огарков. Огарков был большая умница. Высокий стройный исключительно трудолюбивый. Работал с утра и до позднего вечера на износ. Быстро схватывал суть вопроса и, обладая отличной памятью, никогда не читал доклады по шпаргалке. Слушать его было приятно. Устинов очень с ним сдружился. И первое время они были что называется не разлей водой. Дмитрий Федорович занимался вопросами вооружения и оснащения армии, а Огарков решал оперативно-стратегические вопросы, вопросы подготовки, обучения войск.

Огарков понимал, что надо реформировать армию, сокращать ее численность. Ведь содержание 5 миллионов 200 тысяч солдат и офицеров тяжелым бременем ложилось на экономику страны. Он решил объединить ПВО и ВВС, а также свести под командование Главкома сухопутных войск, Гражданскую Оборону, ДОСААФ и военкоматы. Кроме этого он решил создать главкоматы западного (ЗГВ), юго-западного (Одесский Закарпатский и Киевский округа), южного (Средняя Азия), юго-западное (Закавказье) и восточного (Дальний Восток) направлений. Но реализовать эти планы ему не удалось — началась война в Афганистане. Эти попытки реформ встретили резкое сопротивление. Началась закулисная борьба. И тут ввязался мой начальник Шкадов. Он начал вбивать клин между Огарковым и Устиновым. Шкадов выслушивал главкомов и через помощников Устинова передавал их отношение к Огаркову. Помимо этого он начал внушать Устинову мысль, что начальник ГШ подменяет во многих вопросах министра обороны и вроде у нас два министра обороны. Поначалу Устинов не реагировал: «Мы работаем дружно, у нас ни каких трений и противоречий нет». Но щель потихоньку образовалась. Началось все с мелочей. Например, представление делается на нескольких командующих армией и начальников штабов округов. Я их оформляю и еду визировать. Если не срочно, то за неделю я собираю все необходимые подписи, а если требовалось срочно, то я обзванивал приемные и лично подъезжал в ГШ, ГлавПУР и ЦК. Меня принимали сразу. Как-то привез я представления. Огарков посмотрел: «Я был у этого начальника штаба округа. Он слабо себя показал. Давайте придержим его немного». Он берет и вычеркивает его из списка. Я приехал, доложил Шкадову: «Все нормально, но Огарков вычеркнул такого-то». Тот на дыбы: «Какое он имел право вычеркивать?! Только министр обороны имеет право вычеркивать! Он мог не ставить визу, но вычеркивать права не имел!» Он к министру: «Вот смотрите, что Огарков делает. Кого хочет вычеркивает, кого хочет вписывает». Я присутствовал при этом разговоре, и мне было так неудобно. Я в следующий раз, когда к Огаркову приехал визировать, я ему всю эту историю рассказал и попросил больше никакие фамилии не вычеркивать. Вот с таких мелочей начал рассыпаться этот тандем.

Устинов проводит учения в Забайкальском военном округе. Там отрабатывали мобилизацию округа. Она прошла отвратительно. Наше мобилизование — это было чистое очковтирательство. Все, конечно, расписано, какие машины куда, кто в какой военкомат должен идти, но как объявили тревогу, начинается чехарда. Хватают тех, кто под руку попадется, не считаясь с предварительно составленными планами. Так получилось и тут. Устинов ругается. Начался поиск виноватого. Начальник округа обращается к министру: «Товарищ министр, это ГШ нам спустил такой план. Мы его проработали. Так что это результат планирования ГШ». — «Кто тут с ГШ» — «Начальник главка ГОМУ». Начальником был рослый подтянутый боевой генерал, друг Огаркова. Он подходит, доложился. Устинов на него:

— Что же вы такие дурацкие распоряжения отдаете, которые войска выполнить не могут?

— Товарищ министр обороны, мы дурацких распоряжений не даем. Мы отрабатываем их, проверяем. У них все было правильно и расписано, но поскольку они не подготовлены, не проводили занятия, то получилось смешение. Поэтому они не справились с задачей.

— А вы чем занимаетесь здесь? Какой х… вас сюда послал?

А командующий округом подливает масла в огонь, говорит, что они тут командуют, а мы ничего не можем сделать. Устинов еще больше завелся, перешел на оскорбления. Тогда этот генерал говорит:

— Товарищ министр обороны я прошу вас меня не оскорблять! Я генерал-полковник и потрудитесь со мной разговаривать подобающе!

— Да кто ты такой!? Да я тебя в порошок сотру! Тебя родная мать не узнает!

— Товарищ министр обороны, разрешите мне написать рапорт и сложить с себя полномочия.

— Ну и пиши! Немедленно! Прямо тут!

Он написал.

— Все, вон отсюда, ты мне больше не нужен.

Он улетел. В Москве доложил Огаркову о произошедшем. Тот его успокоил, пообещав не увольнять, а поговорить с министром по возвращении с учений. Сам же закрутился и забыл поговорить с Устиновым. А тут опять у них какая-то стычка, и Устинов ему выложил:

— Вы ведете себя так, как будто у нас не один, а два министра обороны. Фамилии из представлений вычеркиваете, я приказал этого генерал-полковника уволить, а вы его до сего момента не увольняете. Какое вы имеете право? Я принял решение, и вы обязаны его исполнить!

— Дмитрий Федорович, я хотел с вами поговорить по поводу этого генерала. Он талантливый человек, отлично справляется со своими обязанностями.

— Вы должны выполнить мой приказ!

Оба расстроились, не разговаривали друг с другом несколько дней. Тут Огарков едет в отпуск:

— Товарищ министр обороны, разрешите мне поехать в отпуск.

— Поезжай отдохни, успокойся.

Он уезжает в Сочи.

Вдруг в воскресенье звонит мне Шкадов.

— Бери самую надежную машинистку и срочно ко мне!

Я послал за машинисткой машину, сам вызвал свою и приехал в ГУК. Шкадов сообщает:

— Только что пришло решение ЦК создать главкоматы направлений. Надо подобрать главкомов. Главкомом западного направления будем рекомендовать Огаркова. Он знает войска, мыслит стратегически. Именно такой человек нужен на главном направлении, где сосредоточено 2/3 войск. Лучшей кандидатуры быть не может. Начальником ГШ, думаю, надо поставить Ахромеева.

Мы долго сидели, работали над характеристикой Огаркова. Надо было написать так, чтобы было понятно всем, что только он и может возглавить западное направление, управлять группировкой, противостоящей войскам капиталистических стран в Европе. Переписывали раза три.

На остальных и на Ахромеева быстро написали. Надо сказать, что штат главкоматов был утвержден в 186 человек. Это смехотворная цифра.

В тот же день Шкадов повез представления на подпись к министру. Оттуда в Завидово к Черненко. Тот подписал.

Слух понесся, что Огарков с должности снят и назначен Ахромеев. А ведь мы сидели втроем. Шкадов предупредил: «Если кто-то только расскажет — голову снесу!»

Я потом еще несколько недель сидел, вызывал на собеседования офицеров. Ну, на западное и юго-западное направление желающих было достаточно, а когда дошло до восточного и южного направления, то тут желающих стало совсем мало. Пришлось обещать досрочное представление к званию, повышение категории.

Потом мне рассказывал порученец Огаркова Фролов. Приезжает Огарков и к министру в кабинет. Устинов встает из-за стола, обнимает его:

— Привет, Николай Васильевич! Как отдохнул? Отлично выглядишь. Ну, теперь можно снова за работу браться.

— Отдохнул хорошо, могу работать. Но я слышал, что я уже не начальник ГШ.

— Что ты такое говоришь? Кто тебе сказал?

— В санатории все знают, кроме меня.

— Это болтовня.

— Вы скажите, я начальник или не начальник ГШ.

— Ну, какая разница? Да вас назначили на очень ответственную должность главкомом западного направления.

— Так бы и сказали. Если было бы нужно, я бы пошел, а так решили вопрос за моей спиной, не спросив меня.

Поругались они крепко. Но приказ уже вышел. Вот так убрали Огаркова.

В те годы я все чаще стал задумываться над судьбой страны. Учитывая изменения в психологии людей, ее перспективы уже в конце 70-х казались мне туманными. Во-первых, рабочие профессии перестали быть среди уважаемых, во-вторых, во всех слоях общества развилось иждивенческое отношение к государству. Вроде как оно тебе все должно, а от самого человека ничего не зависит. В-третьих, именно в эти годы произошло резкое разделение общества на власть имущих и простонародье. Для первых все блага, для вторых — вечные заботы. У нас появилась своя новая социалистическая буржуазия. Она не имеет средств производства, не делает бизнеса, но питается тем, что дает ей государство. Помимо этого, руководство страной и армией состарилось. Взять, например, группу генеральных инспекторов, или, как ее называли, «райскую группу». Руководил ею маршал Москаленко — единственный командующий армией времен войны, остававшийся в войсках. Человек удивительной судьбы. Выходец из бедных крестьян, захваченный бурей революции с 1920 года, мотался на разных должностях в Красной Армии. Участник боев на Халхин-Голе, войны с Финляндией. Войну начал командиром артиллерийской бригады, а закончил командующим 38-й армией; после войны дошел до заместителя министра обороны. Москаленко был мужик мудрый, осмотрительный, своенравный и себялюбивый. Дважды (в 1928 и 1932 годах) он привлекался к партийной ответственности за пьянку. И хотя маршальское звание ему присвоили в 1953 году, он считал себя боевым маршалом, маршалом времен войны, ровней Жукову, Василевскому и другим. Поэтому на молодых маршалов он глядел свысока. Про Огаркова говорил: «Какой-то саперишка — и стал маршалом!», о Соколове: «А этот гайки выдавал — и тоже стал маршалом». О министре обороны он молчал — хитрый был старик. Во времена Брежнева, пользуясь знакомством, идущим еще с войны (Брежнев некоторое время был начальником политотдела в его армии), Москаленко запросто ходил к нему: докладывал о работе, состоянии войск, их боеготовности. Этим он гордился и бравировал.

На учениях, которые инспектировал маршал, все работали на него, стараясь его ублажить. Поэтому усилия распределялись так, что, где находится маршал, там и канонада, там идут войска, создается картинка боя. Главное, чтобы маршал был доволен. Инспектора уже изучили все его причуды, желания и вкусы и потакали ему. Перед выездом генерал-полковник Ямщиков садился на телефон:

— Алло, девушка, дайте срочно генерала Москаленко… Нет, не маршала, а генерала, он сидит в кабинете ЗНШ округа… Алло, Александр Поликарпович? Здравствуй, скажи, когда вылетает маршал… Точно не знаешь?.. А ориентировочно? В 10 или в 11 утра. Понял, спасибо. Ну, ты дай знать, когда он выедет.

Потом он берет трубку и кричит:

— Девушка, командира дивизии Козлова… Слушай… Маршал прилетает где-то в 11–12. Нужно организовать встречу. На аэродром четыре «Волги» и два «уазика», поставь регулировщиков, одень их поприличнее. Предупреди областное руководство, чтобы первый секретарь подъехал. Организуй женщин… хлеб-соль, цветы, ну и все остальное. Уже сделал? Молодец! Тогда слушай дальше. Батальон поставь в исходное положение, чтобы по команде быстро вышел, развернулся и начал стрельбу. Солдаты пусть снимут шинели, идут налегке, веселые. Около вышки поставь палатку. Накрой хороший стол, чтобы был горячий чай и закуска. Девицу подбери, чтобы приятно смотреть было. Проследи, чтобы вокруг вышки никто не болтался. Ну, вроде все. Выполняй!

И так каждый раз. Обученность никого не волнует, волнует создание условий для маршала. А старик все равно брюзжит, ворчит, все ему не нравится, и у него одна мысль: что будет с армией, когда он уйдет. Он твердо верил, что все пойдет прахом и армия развалится… Но и его срок пришел. В 1983 году в возрасте 82 лет его отправили на покой. Заключение медкомиссии под руководством Чазова гласило: «Полная потеря трудоспособности, впадение в детство, провалы памяти, глубокая глухота, отсутствие мышления и ориентировки». Да, до такого состояния можно было доработать только в СССР периода застоя…

* * *

Ушел я в 1986-м, самостоятельно приняв это решение. Мне уже было 62 года. Мне просто стало стыдно! Шкадов, которому было за 70, перестал проводить обязательные беседы с генералами перед увольнением и поручил это дело мне. И вот я беседую: ему 55, а мне 62, и я говорю: «Вот вам по возрасту…», а он на меня смотрит, и в глазах вопрос: «А ты сам-то что?..»

В армии я прослужил в общей сложности почти 45 лет: с 1941 по 1986 год. Начав воевать на Курской дуге, я прошел с боями через Украину, Молдавию, Румынию, Югославию, Венгрию и Австрию. Нам противостоял опытный, чрезвычайно умелый, храбрый и жестокий враг. За каждый уничтоженный вражеский танк, штурмовое орудие, пушку, за каждый километр пути на Запад нам приходилось платить очень высокую цену. Мы победили в этой кровавой войне, закончив ее в Германии и Австрии, но за это заплатили жизнью очень многие мои боевые товарищи. Молодые, смелые, красивые ребята, у каждого из которых были семья, надежда на будущее, вера в жизнь. Нам нечего стыдиться: мы дрались на равных с лучшей армией мира, и мы в итоге разгромили ее. За годы войны я со своими экипажами уничтожил 28 вражеских танков, на нашем счету жизни сотни вражеских солдат. И я остался жить…

Я не жалею о прошлом. Сделано много. Жизнь прошла не зря. Мне не стыдно за прожитые годы. Я сделал все, что мог, отдал все, что имел, и достиг того, чего желал. Обижаться мне не на что.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.