Олег ДАЛЬ

Олег ДАЛЬ

Первый брак Даля оказался неудачным и скоротечным. В 1963 году, окончив Театральное училище имени Щепкина, он попал в театр «Современник» и влюбился в одну из тамошних актрис – Нину Дорошину. Роман их начался не в стенах театра, а в Одессе – во время съемок фильма «Первый троллейбус». Даль очень сильно влюбился в Дорошину, а ее сердце было тогда отдано другому – основателю «Современника» Олегу Ефремову. Но обстоятельства сложились так, что Ефремов, пообещав приехать, в Одессе так и не объявился, и Дорошина на него обиделась. В тот вечер она выпила водки, накинула халатик и отправилась купаться. Однако в воде ей внезапно стало плохо – она начала тонуть. Нину ничто бы уже не спасло, не окажись поблизости ее коллеги-актеры. Среди них был и Даль. Услышав женские крики, молодые люди бросились в воду, успев на бегу крикнуть друг другу: «Кто первый доплывет, тому она и достанется». Первым доплыл Даль. С этого момента и начался их роман.

Спустя какое-то время Даля вызвали в Москву на озвучку другого фильма. Он обещал обернуться в два дня, но в силу непредвиденных обстоятельств задержался. Съемки «Первого троллейбуса» без него продолжаться не могли, и вызвать Олега из Москвы попросили Дорошину. Когда на другом конце провода ее спросили, кто звонит, она ответила: «Жена. Передайте, чтобы он немедленно возвращался в Одессу». В тот же день Даль из Москвы сорвался. Когда на следующее утро Дорошина выглянула в окно гостиницы «Красная», первым, кого она увидела, был стоящий с цветами Олег. Когда они вернулись в Москву, Даль сделал Дорошиной предложение руки и сердца, и она его приняла. Поскольку с деньгами у них в ту пору было не густо, обручальное кольцо удалось купить только одно – Далю (за 15 рублей). Свадьба состоялась 21 октября 1963 года, однако именно на свадьбе все и закончилось. В качестве гостя туда пришел Ефремов, который, будучи навеселе, не нашел ничего лучше, как усадить к себе на колени невесту и произнести: «А все-таки меня ты любишь больше». Даль пулей вылетел из квартиры, и вскоре после этого они с Ниной расстались.

Спустя два года Даль снова женился. И опять на актрисе своего же театра – Татьяне Лавровой. Но и эта попытка завести семью закончилась неудачей – молодые разбежались, прожив вместе всего полгода. После этого Олег дал себе зарок никогда больше не жениться и в течение почти пяти лет хранил верность данному слову. Но затем снова влюбился. Его избранницу звали Елизавета Эйхенбаум (Апраксина). На момент знакомства ей было 32 года и за ее плечами было уже несколько любовных романов (первый – в 15 лет с писателем Меттером, написавшим «Ко мне, Мухтар!») и неудачное замужество с кинорежиссером Леонидом Квинихидзе. А с Далем она встретилась на съемках фильма Григория Козинцева «Король Лир». Вот как об этом вспоминает сама Елизавета:

«Первая наша встреча произошла в монтажной на «Ленфильме». Олегу тогда пришлось расстаться со своими кудрями, и он пришел ко мне смотреть отснятые материалы с чуть проросшими, вытравленными перекисью волосами: желтенькая такая головка и – синие глаза. Сел в уголочек. Очень, очень грустный. Посмотрел и ушел. Мне почему-то стало жалко его…

В то время он считал себя бродягой и дом не любил. В семье его не понимали и не одобряли. (Даль жил в Москве с матерью и сестрой. – Ф. Р.) Вообще он удивительным образом не походил ни на кого из родственников…

Затем мы оказались вместе в съемочной экспедиции в Нарве (началась в августе 69-го. – Ф. Р.). Жили в одной гостинице, через номер. Среди «киношных» барышень существовала установка в актеров не влюбляться, и я стойко следовала ей. А когда в ресторане праздновали мой день рождения (19 августа. – Ф. Р.), Олег подсел за наш столик. Мы танцевали, но гулять по городу я ушла с другим.

Возвратилась в гостиницу под утро. В холле дорогу перегородил длиннющий субъект, спящий под фикусом. Это был Даль. Попыталась разбудить, а он: «Не трогайте… Здесь моя улица…» Стала поднимать его (это было непросто при его-то росте в 185 см!), в результате мы вместе упали, потом еще долго не могли попасть в его номер, потому что он куда-то подевал ключ и стучался в свою же дверь. Я ему говорила: «Олег! Вы живете один! Там никого нет!» Но он не верил. Ключ же обнаружил позднее в кармане брюк… Потом мы долго сидели у окна, смотрели на просыпающийся город…

Однажды он очень меня разозлил. Проводив маму из Усть-Нарвы в Ленинград, я позвонила ей, чтобы узнать, как она доехала. Было уже очень поздно. Мама сказала, что все хорошо, только ее удивил телефонный звонок нашего друга Г.А. Бялого, который спросил: «У вас все в порядке?» – «А что, прошел слух, что я умерла?» – «Нет, хуже… Что вас арестовали». Я страшно перепугалась и утром решила ехать в Ленинград. На автобус билетов не было, и я уговорила какого-то мотоциклиста подвезти меня. Побывав дома, я успокоилась и на следующий день вернулась обратно. Очень устала (в коляске мотоцикла я ехала под проливным дождем) и рано легла спать. Разбудил меня стук в дверь, хотя была уже поздняя ночь. Маханькова (соседка по номеру. – Ф. Р.) подбежала к двери, спросила, кто там. «Елизавета Апраксина здесь? Откройте!» Она открыла – на пороге стоял милиционер. Евгения Александровна, перекрыв вход, сказала: «Я ее никуда не пущу». Но я оделась и пошла за милиционером. На переднем бампере милицейской машины сидел Олег. Оказывается, ему стало скучно, он пошел по местным ресторанчикам, и в конце концов его задержали милиционеры. Но он их так обаял, что они сами поехали ему за коньяком. А затем он уговорил их «арестовать» одну девушку в Нарве, которая ему нравится. Что они и сделали, потому что уже выпили вместе с ним… Я набросилась на него со слезами, рассказала о поездке в Ленинград, о пережитом страхе за маму.

Утром, придя завтракать, я увидела растерянного, извиняющегося Даля с большим букетом цветов. Узнав об этой истории, Григорий Михайлович Козинцев огорчился из-за моего невольного ночного страха, но Олега простил. Он вообще многое прощал Далю, потому что любил его…

Олег ухаживал за мной весь съемочный период, хотя у меня тогда был роман с одним женатым литовцем, которого, как мне казалось, я любила… В ноябре Олег пригласил меня в Москву, в «Современник». Я рискнула, поехала. С вокзала позвонила прямо в театр, попросила позвать Олега Даля. Услышав в трубке знакомый голос, представилась. «Какая Лиза?» – услышала в ответ. Я страшно обиделась. Так и уехала обратно в Ленинград, не посмотрев спектакль.

А в декабре он сам приехал в Питер. В фойе «Ленфильма» бросился ко мне как ни в чем не бывало. Выяснилось, что в тот раз я оторвала его от репетиции. Трогать Даля в такой момент – трагедия, но тогда я об этом еще не знала. В этот свой приезд он впервые остался ночевать у меня. Однако я все еще не была влюблена в него – сказывалась дистанция…

Олег сразу подружился с моей мамой, Ольгой Борисовной, и называл ее Олей, Олечкой. Ее отец, мой дед Борис Михайлович Эйхенбаум, был знаменитым литературоведом, профессором, учителем Тынянова, Шкловского, Андроникова. Когда деда не стало, я думала, что таких людей никогда больше не встречу. И вдруг в Олеге я открыла похожие черты…»

Роман Олега и Елизаветы длился несколько месяцев. 17 мая 1970 года Даль в очередной раз приехал в Ленинград, чтобы принять участие в озвучке «Короля Лира», а заодно встретиться со своей возлюбленной. В первый же день своего прибытия в Питер он полдня проторчал на «Ленфильме», а вечером приехал к Лизе. Надо же было такому случиться, но в то же время у нее находился еще один ее тогдашний ухажер – писатель Сергей Довлатов. Что было потом, лучше всего поведает сама Елизавета Даль:

«Как-то заглянул Олег, а у нас Сережа Довлатов сидел. Мы были уже давно знакомы, и он мне очень нравился. Это потом он стал таким грузным, а тогда… Олег, ростом под метр восемьдесят пять, рядом с Сережей смотрелся маленьким мальчиком, каким-то воздушным. Мы сидели, пили водку и разговаривали. Наступила ночь, мне очень хотелось спать, и только тут я поняла, что мои гости «пересиживают» друг друга…»

Выдворяя мужчин, Лиза поступила хитро – незаметно для Довлатова она шепнула Далю, чтобы он чуть погодя возвращался. Что тот и сделал. Правда, вернулся он в скверном настроении (поскольку не любил подобных женских хитростей), и тут же Лиза удостоилась его жесткого порицания: мол, она должна была открыто указать Довлатову на дверь. Лиза не стала с ним спорить и… оставила у себя ночевать. А в пять часов утра следующего дня Олег разбудил Ольгу Борисовну и официально попросил руки ее дочери. Мама согласилась. Еще через день Лиза проводила Даля в Москву, откуда он с театром «Современник» уехал на гастроли в Алма-Ату.

Вспоминает теща Даля О. Эйхенбаум: «Он пришел к нам домой после озвучивания. Я знала, что у них с Лизой были уже близкие отношения. В тот вечер он застал у нас Сергея Довлатова и сделал все, чтобы «пересидеть» гостя. На следующий день ему надо было вместе с театром улетать на гастроли в Алма-Ату. Они с Лизой вошли ко мне в пять утра, и он очень серьезно попросил руки моей дочери. А мне надо было в шесть вставать на работу. Я ему только заметила в ответ: «Мог бы еще часик подождать, ничего бы не случилось». Он мне понравился с первого раза. Удивительные глаза!.. Когда я его первый раз увидела, то сказала себе: «Ну вот, пропала моя Лиза!» Я знала, что он разошелся с Таней Лавровой и уже пять лет жил один. Они женаты-то были всего полгода. Я как-то спросила: «Почему вы так скоро разошлись?» Он ответил: «Она злая». У меня, кстати, поначалу не было ощущения, что он безумно влюблен в мою дочь. Однако совершенно очаровательные письма из Алма-Аты меня убедили в обратном. Перед отъездом он велел Лизе срочно оформить развод с первым мужем. Как только Олег приехал, они тут же пошли в ЗАГС…»

Официальная регистрация Олега и Елизаветы состоялась 27 ноября того же года. В ЗАГСе им выдали подобающие случаю свидетельства, причем свое Даль тут же «испортил», размашисто написав на нем: «Олег+Лиза=ЛЮБОВЬ». Говорят, регистраторы были крайне недовольны таким мальчишеским поступком брачащегося.

После регистрации зашли в ближайшее кафе-мороженое и распили там бутылку шампанского. Никакой свадьбы – с белоснежной фатой, куклой-пупсиком на капоте «Волги» и многочисленными гостями – не было и в помине: для обоих это был уже не первый брак. Даль успел пережить два развода, Елизавета – один.

А на следующий день Даль напился, что называется, до чертиков. Его жена была в ужасе, поскольку никогда прежде не видела его в таком состоянии. Нет, она знала, что он любит выпить, но чтобы так!.. Короче, радость от произошедшего накануне события была испорчена.

Вспоминает Елизавета Даль: «Почему я вышла за Олега, хотя и видела, что он сильно пьет? С ним было интересно. Мне было уже 32 года, и я думала, что справлюсь с его слабостью. Какое-то внутреннее чувство подсказывало: этого человека нельзя огорчать отказом…»

Вскоре после свадьбы Даль покинул Москву и переехал в Ленинград, где был принят в труппу Ленинградского драматического театра имени Ленинского комсомола. В течение двух сезонов играл Двойникова в спектакле «Выбор» по пьесе А. Арбузова, причем играл с полным отсутствием какого-либо интереса к роли. Сам он потом назвал эту пьесу «нелепейшей стряпней», а свое участие в ней охарактеризовал фразой: «Из г… конфетку не сделаешь!»

Каким был Олег Даль в ленинградский период? Его жена вспоминает: «Рядом с ним я постепенно стала другой. Он ничего не говорил, не учил меня, но я вдруг понимала – вот этого делать не нужно. Я раньше была неаккуратна – могла разбросать одежду, у меня ничего не лежало на своих местах. Но вдруг я увидела, как он складывает свои вещи, какой порядок у него на столе, на книжных полках! Когда я просила у него что-нибудь, он, не поворачиваясь, протягивал руку и не глядя брал нужную вещь! Он никогда ничего не искал. И вслед за ним я начала делать то же самое. Оказалось, что это очень просто…»

А вот что пишет о нашем герое писатель В. Конецкий, его сосед по дому на Петроградской стороне: «Познакомился я с Олегом довольно странным образом. Возвращаюсь как-то домой, а во дворе на трехколесном детском велосипеде катается мужчина. Колени в разные стороны на полметра торчат. Рядом стоит пацан лет шести-семи и плачет. Ну, думаю, ясно, этот дядька у него велосипед забрал.

Я говорю: «Слушай, парень, ты чего маленьких обижаешь?» Он мне в ответ: «А я шут. Мне все можно». Как потом оказалось, это был Олег Даль…

Он тогда жил в Питере, в нашем писательском доме, и квартира Олега и Лизы находилась ниже моей на один этаж: по прямой между нашими квартирами было метров двадцать…

Он только что счастливо женился. Тещу называл Старшей кенгуру, жену – Младшей кенгуру. Ни та, ни другая не обижались, даже радовались, когда он их так называл… Но в подпитии Олег старался избегать контактов с обеими «кенгуру», находя приют у меня. Причем время года, день недели, время суток для него значения не имели. Обычно я от души радовался неожиданным визитам артиста, ибо выпивка – штука заразительная, а я любил составлять ему компанию…

Однажды в половине третьего ночи раздался жутковатый по бесшабашной наглости и бесовской веселости звонок. Я добрался до двери. На пороге возник элегантный, пластичный, артистичный Даль…

Я повел его на кухню. Было ясно, что выдать артиста «кенгуру» или уложить спать – дело и безнадежное, и опасное. Достал бутылку сухого вина. Вдруг звонит телефон. Беру трубку. Слышу Старшую кенгуру. Голос не австралийский, а петербургский, чрезвычайно интеллигентный:

– Виктор Викторович, простите, решилась побеспокоить так поздно, потому что у вас свет горит. Еще не спите?

– Нет-нет, пожалуйста! Я работаю, не сплю.

– У вас Алика случайно нет?

Олег отрицательно машет руками, ногами, головой и бутылкой одновременно.

– Нет, мы и не договаривались нынче встречаться… Если придет?.. Конечно – в три шеи! Не за что! Спокойной ночи! – вешаю трубку. – Олег, ты можешь тише? Чего орешь, как сидорова коза?

– Когда это я орал?

– Да вот только что показывал, как ботало звякает на козе. И блеял, а на лестнице каждый звук слышно! Что твои «кенгуру» – дураки? Кто в три часа ночи на шестом этаже на Петроградской стороне может блеять? Кто, кроме тебя?..

Через какое-то время раздается звонок в квартиру.

Прячу пальто артиста на вешалке под свое, открываю.

Обе «кенгуру» на пороге.

– Простите, нам показалось… Алик не у вас?

– Откуда вы взяли? Я работаю…

– Ну, вот только сейчас тут паровоз шел, поезд. А «бе-е!» – это кто?

– Когда пишешь, черт знает какие иногда звуки издаешь, чтобы подобрать буквальное, адекватное выражение чему-нибудь нечленораздельному… поверьте… это бывает очень сложно… попробуйте сами…

– А можно к вам на минутку?

Обе уже «просочились». Старшая в кабинете шурует, младшая сует нос в туалет, в кухню, в стенной шкаф. Нет никого! Обе мчатся в спальню, а там, кроме материнской иконы, низкой тахты да рулона морских карт, никаких укрытий. Младшая все-таки и под тахту заглянула. Нет артиста! У меня тоже начинают глаза на лоб вылезать: куда он делся? Ноябрь на дворе, окна и дверь на балкон забиты, заклеены, форточки малюсенькие…

– Бога ради, простите, нам показалось…

– Нет-нет, ничего, я вас понимаю, пожалуйста, заходите…

Выкатились.

Почему-то на цыпочках обхожу квартиру. Жутко делается. Нет артиста! Примерещилось! Но вот пустая бутылка стоит, а я не пил! Или, может, это я пил?.. Вдруг какой-то странный трубно-сдавленный голос:

– У дверей послушал? Сумчатые совсем ускакали?

Черт! Артист в морские карты каким-то чудом завернулся и стоит (в рулоне!) за шкафом.

– Совсем? – переспрашивает. – Тогда, пожалуйста, будь другом, положи меня горизонтально: самому мне из этого твоего Тихого океана не вылезти…»

Надежды Елизаветы, что после женитьбы супруг умерит свое пристрастие к алкоголю, не оправдались: Даль пил иной раз даже больше, чем раньше. В июне 1972 года произошел и вовсе безобразный случай. Елизавета сопровождала мужа на гастролях в Горьком, а тот там пустился в загул. Пил так сильно, что однажды в пьяном виде даже вышел на сцену. А потом, уже в гостинице, стал угрожать ножом своей жене. Впрочем, послушаем ее собственный рассказ:

«В Горьком было очень жарко. Помню, я лежала на кровати в одном купальнике – у меня болел живот (видимо, чем-то отравилась). Олег стоял внизу, у входа в гостиницу, уже совсем нетрезвый – я слышала его голос. Вдруг зазвонила «междугородка», я высунулась в окно и позвала его, а сама опять прилегла на кровать. Он поднялся в бешенстве, подошел, стал водить мне по боку ножом и говорить, что сейчас меня зарежет… Ничего не соображал! Мне стало страшно. А он все бормотал: «Я тебя зарежу, мне ничего не будет, у меня справка есть…» Хотя ничего у него, я знаю, не было. Не помню, как он угомонился в тот вечер, но утром со мной уже не разговаривал. Был очень злой, купил водки, налил: «Пей». Я отказалась. Это его еще больше взбесило. Опять стал угрожать…

И я сорвалась, потому что не выносила пьяного Олега. Сняла обручальное кольцо, отдала ему. Сказала, что у меня больше нет сил. Позвонила на вокзал, заказала билет. В тот же вечер собрала вещи и уехала в Ленинград. Дома все рассказала маме…»

Спустя несколько дней в Ленинград вернулся и Даль – ему надо было пройти пробу на фильм «Плохой хороший человек». Сразу после проб ему вдруг стало плохо. О дальнейших событиях рассказывает теща артиста – Ольга Эйхенбаум:

«Раздался звонок в дверь – какие-то девочки с «Ленфильма» доставили его домой, прислонив к стене лестничной площадки. Я решила, что он в стельку пьян, а Лиза вообще не вышла к нему – просто ушла в мою комнату и закрылась.

Я втащила Олега в квартиру и уложила спать. Ходила, ходила возле него и вдруг почувствовала – что-то не то. Потрогала его лоб и подскочила:

– Лизка! Да у него температура за сорок!!!

Она тут же примчалась и сидела потом около него весь день и всю ночь. Как затем выяснилось, у Олега началось воспаление легких. В ту ночь у него был страшный бред, причем какой-то «цифровой»: он все время что-то умножал, считал, делил… Накануне у соседей сверху был пожар, и в связи с этим у нас не работал телефон. К ночи Олегу стало так плохо, что Лизе пришлось бежать на улицу к телефону-автомату (к соседям уже не пойдешь – поздно!). Долго набирала номер «Скорой помощи». Дозвонилась, сказала, что у мужа температура за сорок. Ее спросили:

– А сколько ему лет?

– Тридцать один.

– Ничего, до утра доживет. Утром звоните.

К утру температура немного спала. После этого он неделю пролежал лицом к стене, не разговаривая ни со мной, ни с Лизой. Мы ставили около него тарелки, он немножко ел, пил кофе, я убирала посуду… За эту неделю его страшной депрессии мы извелись совершенно. Я постоянно заходила к нему, садилась возле и начинала его гладить, а он… продолжал молчать. Потом вдруг произнес какое-то слово, за которое я сразу же зацепилась: «немота» исчезла, и постепенно он из этого состояния вышел. Но легкие в тот раз сорвал раз и навсегда – до конца жизни так и маялся от их слабости…»

После этого Олег и Елизавета помирились и про недавнюю размолвку в Горьком долго не вспоминали. А затем все завертелось по-новой. По словам Елизаветы: «Три года после свадьбы прошли словно в кошмарном сне: в пьяном виде он был агрессивен, груб, иногда даже пускал в ход кулаки. Пил со случайными людьми у пивнушек, в скверах. Потом и вовсе стал все пропивать или просто раздавать. Олег был очень добрым человеком, но из-за его доброты нам с мамой, случалось, не на что было завтракать. В конце концов мы расстались. Как я думала, навсегда.

Но вскоре (это было 1 апреля 1973 года) раздался телефонный звонок: «Лизонька, я «зашился». Все в порядке…» – «Эта тема не для розыгрыша», – ответила я и положила трубку. На следующий день Олег прикатил в Ленинград. Едва закрыв за собой дверь, показал наклейку из пластыря, прикрывающую вшитую ампулу.

Следующие два года прошли под знаком нашего безмятежного счастья и успешной Олежкиной работы…»

После «зашивки» Даль и в самом деле изменился: стал более выдержан и внимателен к жене, теще. Если иногда и срывался, то тут же старался загладить свою вину. Елизавета Даль вспоминает: «Когда мы с Олегом жили уже в Москве, а моя мама – в Ленинграде, мне приходилось мотаться туда-сюда. Однажды я улетала в Ленинград на два-три дня. Олег уже с утра был недоволен, со мной не разговаривал. Такси ждет – он бреется. Ни до свидания, ни поцеловать. Я – в слезы. Так и села в машину, скрывая глаза за темными очками.

Приехала в аэропорт голодная, потому что утром кусок не лез в горло. Беру в буфете кефир и булку, откусываю кусок хлеба, поворачиваюсь к кефиру, глоток которого я вроде бы уже сделала, а стакана нет. Стою и думаю: либо я сошла с ума, либо стакан упал, либо… Поднимаю глаза и вижу… Олега! Улыбается, а глаза влажные. Я не могла вымолвить ни слова, настолько меня это потрясло. Оказывается, он понял, что в таком состоянии меня нельзя отпускать, махнул рукой на репетицию (дело для него святое), схватил такси и понесся следом за мной. Помню, я тогда сказала ему: «Обижай меня почаще, чтобы потом случались такие минуты». И ведь не просто утешил, а стащил стакан с кефиром, рассмешил и сделал счастливой…»

Однажды мы поняли, что хотим ребенка. Я пошла к врачу, и мне сказали, что все в порядке. Но почему-то не получалось. Был момент, когда мы были готовы даже к усыновлению. Но моя подруга, детский врач, отговорила нас, и Олег замолчал. Он обожал детей, но понимал, что, если появится ребенок, наши отношения будут уже не те…

Олег был почему-то отлучен от своей семьи, мама его совершенно не понимала. Как-то она сказала мне: «А за что его уважать? Что за профессия – кривляться перед людьми?» В молодости она была учительницей начальных классов, а потом вообще не работала.

У него была еще сестра Ираида, электронщик по образованию. Олег не мог с ней даже по телефону разговаривать, мне трубку передавал. Сестра была недовольна тем, что он снимается в сказках: «Сыграй секретаря парткома – хоть звание получишь…»

В мае 1975 года семье Даля удалось наконец воссоединиться: обменяв Ленинград на Москву, они втроем (с мамой Лизы) въехали в квартиру в конце Ленинского проспекта. И хотя новая жилплощадь была крохотной и неудобной, сам факт долгожданного объединения заставлял новоселов радоваться этому событию. Однако периоды счастья сменялись новыми загулами Даля. 24 января 1976 года, будучи на дне рождения у В. Шкловского, Даль нарушил свой «сухой» закон, а уже в начале марта его уволили из «Современника» за систематические нарушения трудовой дисциплины. Олегу удалось устроиться в Театр на Малой Бронной. В мае 1978 года Даль заявил директору театра Николаю Дупаку, что, если ему не улучшат жилищные условия, он уйдет. Так семье артиста удалось получить новую квартиру – на Смоленском бульваре. И хотя квартира располагалась высоковато – на 17-м этаже, Даль радовался этому событию как ребенок: квартира была четырехкомнатной, и у него впервые в жизни появился наконец собственный кабинет!

Каким Даль был в повседневной жизни? Рассказывает Елизавета Даль: «Особой заботой у Олега всегда пользовалась обувь. Ни разу не видела, чтобы он ходил в грязных или некрасивых ботинках. Собирая мужа в очередную поездку, я никогда не забывала положить в чемодан гуталин. Если в номере гостиницы не оказывалось сапожной щетки, Олег использовал полотенце, а потом повторял всем горничным и дежурным: «Плохая гостиница, плохая гостиница»…

Когда он возвращался из поездок от Бюро кинопропаганды, то всегда одним и тем же жестом вынимал из внутреннего кармана пачку денег и веером швырял ее на пол. Мы с мамой смеялись: нечто подобное мы уже видели в нашей жизни – часто так поступал дед. А ведь во встречи со зрителями Олег вкладывал огромный труд, он никогда не халтурил, все делал всерьез, сердцем…

Встречи со зрителями Олег любил. У него была своя небольшая программа с кинороликами, он часто читал отрывки Виктора Конецкого, никогда не пел. Перед выступлением обычно говорил: «На все вопросы клянусь отвечать правду». И всегда выполнял обещанное. Его однажды спросили, есть ли у него дети. Олег честно ответил: «Я не знаю». За это ему сильно попало от общества «Знание», которое устраивало эту встречу: «Как это так, не знать, сколько у тебя детей? Это просто безнравственно!»

В новой квартире Даль прожил чуть меньше трех лет. В начале марта 1981 года он уехал в Киев на пробы к фильму «Яблоко на ладони» и умер в гостиничном номере, неосмотрительно выпив спиртное (а пить было нельзя – он был тогда в очередной «зашивке»). Похоронили актера в Москве, на Ваганьковском кладбище.

Рассказывает Елизавета Даль: «Когда Олег умер, у нас начались долгие судебные разбирательства с его сестрой из-за квартиры. Эта история длилась два года. Нам помогали, много денег мы заплатили адвокатам. На сберкнижке мужа осталось 1300 рублей, и на эти деньги мы с мамой смогли прожить год. Я не хотела работать на «Мосфильме», где много знакомых, и пошла на студию «Союзспортфильм». Там я проработала 11 лет. Сейчас живем с мамой на наши две пенсии. Мы живы только благодаря Благотворительному фонду Насти Вертинской. Летом 1997 года она даже отправляла нас отдыхать в санаторий, в Эстонию…»

В конце 90-х умерла мама Елизаветы Ольга Эйхенбаум. Вдова Даля продолжала жить в доме на Смоленском бульваре, свято храня память о муже: в его кабинете все оставалось так, как было при жизни. Кроме того, Елизавета выпустила два тома воспоминаний о Дале. Скончалась она 21 мая 2003 года. Вот как об этом рассказывает Лариса Мезенцева, которая последние несколько лет жила с Елизаветой:

«Лиза была очень больна: ее мучили бронхиальная астма и ишемия. Мы покупали нужные лекарства, но ее пенсии и моей зарплаты, даже если б мы год ничего не ели, не хватило бы, чтобы оплатить Лизе хорошее лечение. Ее смерть была неожиданной, внезапной. Утром, уходя на работу, я спросила: «Ну, как ты?» Она ответила: «Знаешь, сегодня мне много лучше!» Я спокойно отработала, а когда вернулась, нашла ее уже мертвой. Она ушла за несколько часов до моего возвращения домой…»

Поскольку родственников у Елизаветы не осталось, она завещала все свое имущество, в том числе и четырехкомнатную квартиру, Ларисе – единственному близкому человеку. Но прежде взяла слово, что та оставит кабинет ее мужа, Олега Даля, таким, каким он был при его жизни.