XII Возвращение в Индию

XII

Возвращение в Индию

Освободившись от военных, обязанностей, я почувствовал, что моя дальнейшая деятельность должна протекать не в Южной Африке, а в Индии. Нельзя сказать, что в Южной Африке мне нечего было делать. Но я боялся, что моя деятельность сведется в основном к работе для заработка.

Друзья на родине также настаивали на моем возвращении, и я сам чувствовал, что смогу принести больше пользы в Индии. А для работы в Южной Африке оставались м-р Хан и м-р Мансухлал Наазар. Поэтому я просил товарищей по работе освободить меня. После долгого сопротивления они согласились, наконец, удовлетворить мою просьбу, но при условии, что я вернусь в Южную Африку, если в течение года понадоблюсь общине. Я считал это трудным условием, но привязанность к общине заставила меня принять его.

Господь связал меня

Нитями любви

Я его раб.

Так пела Мирабай. Нить любви, связавшая меня с общиной, также была крепка и нерасторжима. Глас народа — глас божий, а в данном случае голос друзей был голосом истины, и я не мог не внять ему. Я принял условие и получил разрешение уехать.

В тот период я был тесно связан только с Наталем. Индийцы Наталя буквально купали меня в нектаре любви. Повсюду они организовывали прощальные собрания и подносили мне ценные подарки.

Подарки мне делали и раньше — перед отъездом в Индию в 1899 году, но на этот раз меня просто засыпали ими. Среди подарков, разумеется, были изделия из золота, серебра, бриллиантов.

Имел ли я право принимать эти подарки? А приняв их, смогу ли я убедить себя, что бескорыстно служил общине? Все подарки, за исключением немногих, полученных от моих клиентов, были преподнесены мне за служение общине, и таким образом стиралась грань между клиентами и товарищами по работе, так как клиенты также помогали мне в моей общественной деятельности.

Одним из подарков было золотое ожерелье, стоимостью 50 гиней, предназначавшееся для моей жены. Но даже и оно было преподнесено мне за общественную деятельность, и его нельзя было отделить от других.

Я провел бессонную ночь после того вечера, когда мне поднесли все эти вещи. Взволнованно ходил по комнате и не мог найти никакого решения. Мне трудно было отказаться от подарков, стоивших сотни рупий, но еще труднее было оставить их у себя.

Допустим даже, я приму их, но как быть тогда с детьми, женой? Я приучал их к мысли, что жизнь должна быть отдана служению обществу и что само это служение есть награда.

У меня не было дорогостоющих украшений в доме. Мы все более упрощали нашу жизнь. В таком случае разве могли мы позволить себе покупку золотых часов? Разве могли мы носить золотые цепочки и кольца с бриллиантами? Уже тогда я призывал всех бороться против увлечения драгоценностями. Как же теперь мне поступить с драгоценностями, свалившимися на меня?

Я решил, что не могу принять подарки, и составил письмо, в котором писал, что все подарки передаю в распоряжение общины и назначаю парса Рустомджи и других доверенными лицами. Утром, посоветовавшись с женой и детьми, я окончательно избавился от этого кошмара.

Я знал, что убедить жену будет довольно трудно, а с детьми получится иначе, поэтому я и решил заручиться их поддержкой в качестве своих адвокатов.

Дети сразу же согласились на мое предложение.

— Нам не нужны эти дорогие подарки, мы вернем их общине, а если когданибудь нам понадобятся такие вещи, мы сможем купить их, — сказали они.

Я был в восторге.

— Так вы поговорите с мамой? — спросил я детей.

— Конечно, — ответили они. — Это наше дело. Ведь ей не нужны украшения. Она, вероятно, захочет оставить их для нас, но, если мы скажем, что они не нужны нам, почему бы ей не расстаться с ними?

На словах все было гораздо проще, чем на деле.

— Тебе они, вероятно, не нужны, — сказала жена. — Возможно, что детям они тоже не нужны. Ведь детей ты уговорил и они теперь пляшут под твою дудку. Я могу понять, ты не разрешаешь носить украшения мне. Ну, а невестки? Имто обязательно понадобятся драгоценности. И потом, кто знает, что случится завтра? Я ни за что не расстанусь с подарками, преподнесенными с такой любовью.

Аргументы следовали один за другим, подкрепленные в конце слезами. Но дети были непоколебимы. На меня же это вообще не произвело никакого впечатления.

Я сказал спокойно:

— Детям еще надо жениться. Мы ведь не хотим, чтобы они женились рано. А когда вырастут, они сами смогут позаботиться о себе. И мы, разумеется, не пожелаем нашим сыновьям невест, которые обожают драгоценности. Но все же, если понадобится, мы достанем украшения, я готов к этому.

Ты тогда попросишь меня.

— Попросить тебя? Теперь-то я узнала тебя. Ты отнял у меня мои собственные украшения, ты не успокоился бы до сих пор, если бы не сделал этого. Могу себе представить, как ты будешь дарить украшения невесткам! Ты, который уже теперь пытаешься превратить моих сыновей в садху! Нет, украшения не будут возвращены. И какое право ты имеешь на мое ожерелье?

— Но, — возразил я, — ожерелье подарено тебе за твое или за мое служение?

— Верно. Но твое служение в равной степени и мое. Я работаю на тебя день и ночь. Разве это не служение? Ты взвалил на меня все, ты заставил меня плакать горькими слезами, превратил в рабыню!

Удары были хорошо рассчитаны, и некоторые попали в цель. Но я был непреклонен. Коекак мне удалось вырвать у нее согласие. Все подарки, поднесенные мне в 1896 и 1901 годах, были возвращены. Была составлена доверенность, и драгоценности положены в банк для использования их в интересах общины в соответствии с моими пожеланиями или пожеланиями доверенных лиц.

Когда мне бывали нужны средства на общественные дела, я считал, что могу взять требуемую сумму из этого фонда, оставив нетронутым основной капитал. Деньги до сих пор находятся в банке, и сумма их постоянно растет за счет процентов. Мы пользовались ими по мере необходимости.

Впоследствии я никогда не жалел о том, что передал драгоценности общине, и по прошествии ряда лет жена тоже осознала мудрость моего поступка. Он спас нас от многих искушений.

Я твердо придерживаюсь мнения, что человек, посвятивший себя служению обществу, не должен принимать дорогих подарков.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.