Конец войны: Бегство от расстрельного взвода
Конец войны: Бегство от расстрельного взвода
Вторая мировая война закончилась 8 мая 1945 года. Победители оккупировали Германию. Я пробыл в госпитале Бургштедта до 25 мая 1945 года, когда американцы разрешили мне вернуться к родителям. Я знал, где живет медсестра Красного Креста Эрика Ленц, и отправился в Нештеттен, расположенный недалеко от Висбадена. Там я пробыл до июля 1945 года. Мы больше не обсуждали вопрос брака. Эрика сказала, что если бы Германия выиграла войну, то все было бы по-другому, но поскольку мы проиграли, то в моей помощи больше нуждается не она, а моя мать. Она посоветовала мне поговорить с одним американским полковником, у которого есть для меня какое-то предложение. Оказалось, что можно поехать в Конго и устроиться на работу в военизированную охрану на шахте по добыче золота и на алмазных копях. Предлагался контракт сроком на несколько лет. Однако проблема заключалась в том, что полковник ожидал от меня, что до Африки я поработаю на Дальнем Востоке снайпером-наемником. Я ответил ему, что не продаюсь. Когда он возразил мне, заявив, что мы, немцы, хотели «покорить весь мир», я ответил, что Соединенные Штаты помогли русским уничтожить нас, немцев, пытавшихся спасти Европу от красной угрозы. Американцы предали нас, и мы поплатились за это миллионами жизней. От войны больше всех выиграли США — они оказывали красным военно-материальную помощь, да и теперь готовы продолжать сотрудничество. Полковник посоветовал мне следующее: если я не подпишу контракт, то мне лучше поискать себе работу в Висбадене, потому что если я вернусь к матери в Лейпциг, то русские наверняка арестуют меня. Когда я ответил, что на фронте был простым солдатом, американец посоветовал мне не быть таким наивным — русские меня либо расстреляют, либо, если мне повезет, на долгие годы отправят на принудительные работы в Сибирь.
Я отправился к родителям в предместье Лейпцига. Они не могли вернуться в Восточную Пруссию, занятую русскими войсками. В это время моя мать воспитывала трех маленьких сирот, детей подруги детства. Я надеялся, что смогу вывезти их из советской оккупационной зоны, но на вторую же ночь был арестован русскими. Местные немецкие коммунисты выдали меня советским военным властям как бывшего снайпера Вермахта. Русские очень не любили снайперов вражеской армии и согласно советским указам их не рассматривали как пленных, а считали военными преступниками, которых следовало расстреливать сразу при поимке. Моя мать знала какого-то русского, с которым училась в школе в Лекечае, и через него попыталась договориться с подполковником СМЕРШа, советской военной контрразведки, о том, чтобы меня выпустили, поскольку я был ее единственным сыном. Русского устроила взятка в виде бутылки французского коньяка, подаренного мне генералом Грезером, и золотого кольца-печатки, которое когда-то принадлежало моему деду, а затем отцу. Больше всего мне было жалко кольца, потому что на нем был изображен герб деда-аристократа, графа, чьим незаконным сыном был мой отец. Никаких документов, подтверждающих происхождение отца, у меня не было.
Мы вспомнили, что в 1940 году, когда мне исполнилось шестнадцать лет, я получил удостоверение иностранца, которое позволило мне поселиться в Шлоссберге как лицу без гражданства. Хотя я впоследствии был признан натурализовавшимся немцем, удостоверение у меня сохранилось, и, как выяснилось, я сохранил его не зря, оно пригодилось мне. Подкупленный нами смершевец приказал оккупационной полиции поставить печать на удостоверение, продлив его действие. Таким образом, я снова стал лицом без гражданства. Кроме того, мне выдали фальшивую справку о том, что в годы войны я работал на ферме. Тот же самый русский подполковник также посоветовал матери, чтобы я как можно скорее скрылся из этих мест.
Мои родители и я вскоре оказались в одном из пересыльных лагерей, созданных советскими властями на территории Восточной Пруссии. После него мы попали еще в несколько других лагерей, где нас каждый раз допрашивали сотрудники НКВД, советской тайной полиции. Каждый раз меня спасало удостоверение лица без гражданства и справка о том, что я работал на ферме в годы войны. В августе 1945 года в саксонском городе Альтенбурге нас погрузили в теплушки железнодорожного состава и отправили в Брест-Литовск.
При пересечении советской границы всех мужчин, которые ранее не служили в советской армии, задержали для отбытия воинской службы в Советском Союзе. Слезы и мольбы моей матери не смогли растопить холодные сердца представителей советских военных властей. Меня забрали на службу в Красную армию!
В вагоне поезда, набитом призывниками и медленно направлявшемся в сторону России, я стоял возле входа, который охранял вооруженный часовой. Когда мы отъехали от вокзала, в Брест-Литовск въехал другой поезд, двигавшийся на запад. Я выпрыгнул из вагона прямо перед вторым локомотивом и бросился бежать, устремившись к хвосту состава.
Я вернулся в Лейпциг. Моя мать все также воспитывала трех сирот из семьи Штеппат. Сама она была больна, и за ней ухаживала медсестра. Русский патруль обшаривал округу, разыскивая меня. Я натянул на себя пальто медсестры и, обмотав голову бинтом, сел вместе с детьми, изобразив из себя сиделку. Русские не заметили, точнее, не узнали меня. Каждую ночь через Лейпциг проходил товарный поезд, направлявшийся в столицу Литвы Вильнюс. Мы дали взятку машинисту локомотива, чтобы он тайно перевез нас за границу, потому что перейти ее официально мы не могли. Когда мы оказались в Литве, нас приютила моя тетка, жившая в Шетии. Я обязан жизнью ее мужу, местному государственному чиновнику. Он сделал мне фальшивое свидетельство о рождении, в котором местом моего появления на свет значилось местечко Паташяй и указывалось, что мой отец — литовец.
В Литве в те дни была напряженная обстановка. Мы перебрались в Пашеждряй, родной город моей матери, где нам помогли устроиться наши родственники. Жили мы очень скудно, и матери нередко приходилось просить милостыню на улицах, чтобы прокормить трех детей-сирот. Того, что я зарабатывал, не хватало, чтобы обеспечить всю семью. Зимой 1945 года в Литву перебралось немало немецких женщин и детей из Восточной Пруссии. Они были на грани голодной смерти и были вынуждены просить подаяние. Литовцы помогали им, чем могли. Это были обломки войны, те немногие из выживших после зверского истребления немцев на земле Восточной Пруссии. Вскоре я нашел работу на ферме Повелайтисов, которой управляла женщина. Ее муж участвовал в движении литовского сопротивления, боровшегося с советскими оккупационными властями, и был арестован за это.
В декабре 1945 года я отправился в Восточную Пруссию. Там повсюду царило ужасное запустение. Я перебрался через реку Шешуппе, которая еще не успела замерзнуть. Граница сильно охранялась, на ней нередко находили гибель бывшие немецкие солдаты, бежавшие из советского плена. Поскольку советские власти вели на территории Литвы военные действия с борцами сопротивления вплоть до 1953 года, беглых немцев арестовывали и расстреливали на месте. В Фихтенхоэ, в моей родной деревне, я пришел туда, где раньше находилась ферма Арно Бремера. Все строения — помещения для домашнего скота, сараи и силосная башня сохранились, но внутри них была ужасающая пустота и разорение. Остальная часть деревни была заброшена и превращена в руины.
Я осторожно пробрался в соседнюю деревню Хербстфельде, где увидел такую же картину жуткого запустения. Там никого не было, лишь злые одичавшие собаки залаяли на меня. Тогда я двинулся в сторону Виллюэна, надеясь найти там признаки жизни. Оказавшись у болота возле края леса, я увидел, что дорога заминирована. Я осторожно приблизился к нескольким домам и заглянул в них. Там все было разрушено. Оконные рамы отсутствовали, мебель разбита на куски. Несмотря на мины, я прошел через лес. Небольшие ямки в земле свидетельствовали о том, что в них зарыты мины. Наступи я хотя бы на одну из них — наверняка бы погиб или стал инвалидом.
Начало смеркаться. Вдалеке я заметил дым, поднимавшийся из трубы фермы. Я приблизился к дому лишь после того, как увидел, что из него вышла женщина с ведром, направившая за водой к ручью. Когда я подошел к ней, она от испуга уронила ведро. Женщина узнала меня, потому что видела, как я когда-то приезжал в деревню к моей сестре Иде. Она рассказала мне, что русские ушли совсем недавно. Они занимаются поисками оружия и ловят немецких солдат, возвращающихся домой.
Вместе с ней я вошел в дом. Там находилась еще одна женщина, муж которой лежал на кровати. В боях на Восточном фронте он лишился ступней обеих ног. Возле него лежала его умирающая двенадцатилетняя дочь. Ее зверски изнасиловали русские солдаты, которые избили родителей и заставили их наблюдать за этим жутким действием. Мать предлагала им себя вместо своего ребенка, но те посмеялись над ней и ввосьмером подвергли ее дочь насилию.
Семья Пэгер жила в восьми километрах от Виллюэна возле озера. Они рассказали о многочисленных подобных случаях и плакали, вспоминая зверства, которые учиняли русские в их краю. По стране прокатилась большевистская красная сыпь, от которой, казалось, никогда не удастся вылечиться. От Пэгеров я узнал, что в марте 1945 года группу немецких военнопленных расстреляли на берегу озера. Теперь русские взорвали на нем лед, чтобы уничтожить следы этого злодеяния. Ночь я провел у Пэгеров. Они не хотели, чтобы я отправился в Виллюэн.
На следующий день на дороге Шлоссберг-Нойштадт, ведущей в сторону Литвы, я заметил масштабные передвижения советских войск. Мне следовало добраться до Виллюэна, чтобы спрятаться прежде, чем попытаться вернуться в Фихтенхоэ. Там, где в Шлоссберге раньше стояла церковь, русские установили памятник своим погибшим солдатам. От немецкого военного кладбища ничего не осталось. Оно все заросло сорняками, надгробия исчезли. При взгляде на это место я окончательно отказался от мысли начать новую жизнь вместе с моей семьей в районе Шлоссберга. Место это обезлюдело, от былой немецкой жизни не осталось и следа. От Эйдкюнена до Тильзита все было подвергнуто бессмысленному разрушению. Шлоссберг находился в самом сердце этой мертвой зоны. Шешуппе еще не замерзла, и мне пришлось переплывать на другой берег в ледяной воде. Я вернулся к родителям в Пашеждряй. Мы отказались от мечты начать жизнь на нашей бывшей родине, Восточной Пруссии, — это было просто невозможно.
15 декабря 1945 года к нам пришло НКВД. Русские забирали молодых мужчин для отправки в советский военкомат в Гришкабудес. Я попал в облаву. Врачи признали меня годным к военной службе. Меня задержали и на ночь заперли в кузове грузовика. Затем под охраной отвезли в советскую артиллерийскую часть, находившуюся в Восточной Пруссии, в Гумбиннене. Нам приказали одеться в старую, вонючую красноармейскую форму. Охрану так и не убрали. Я опасался, что ночью, во сне, могу заговорить по-немецки и тем самым выдам себя. Задумав бежать, я стал внимательно присматриваться к окружающей местности. Перед принятием присяги нам выдали другую форму. На следующий день нашу часть должны были отправить на Дальний Восток, на окраину Советского Союза. Наступило время решительных действий.
Ночью я тайком выбрался из армейской палатки. На углу стоял замерзший часовой. Я побежал что было сил. Он заметил меня и выстрелил в меня. Я почувствовал, что пуля попала мне в спину недалеко от позвоночника. Я бросился наутек, спасая свою жизнь. Тут же была поднята тревога. Я продолжал бежать, чувствуя, как кровь струится из раны. Бинта у меня не было. Моей самой главной задачей было перейти бывшую линию фронта с нерасчищенными минными полями. Это заставило меня дождаться наступления утра. За это время я потерял много крови и очень ослаб. Днем мне пришлось прятаться, чтобы не попасться на глаза русским солдатам. Я нашел полуразрушенный дом без оконных рам, в котором царило полное запустение. Чтобы отдохнуть, я забился в дальний угол погреба. В противоположном углу лежал труп женщины. Она была убита выстрелом в голову, ее ноги были раздвинуты, одежда порвана. Женщину, по всей видимости, изнасиловали русские солдаты, а потом убили.
Мучения несчастной оборвала пуля, выпущенная в голову. Когда наступила ночь, я торопливо покинул это жуткое место.
На третий день я оказался на берегу Шешуппе. По поверхности реки проплывали хрупкие льдинки. Я разделся и вошел в отчаянно холодную воду. Мне нужно было добраться до деревни Сенлакай, располагавшуюся в восьми километрах от Фихтенхоэ, где жила моя тетка и где меня знали. Добравшись до фермы, я потерял сознание. Юстинус Баукус вытащил пулю из моей спины и запечатал рану, прижав к ней раскаленный добела утюг. Через три недели я почувствовал себя достаточно здоровым, чтобы вернуться к родителям в Пашеждряй. Меня предупредили, что я рискую угодить под арест как дезертир. Мне не оставалось ничего другого, как присоединиться к литовскому сопротивлению, боровшемуся с большевиками. Меня приняли в отряд, спрятали и подлечили.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.