ОДИН НА ВСЕХ

ОДИН НА ВСЕХ

С 1883 года жизнь отца Иоанна круто меняется. Если в первые двадцать пять – тридцать лет его служения перед ним стояла проблема поиска нуждавшихся в его помощи, для чего он отправлялся в бедные районы Кронштадта, а также обретения средств для устроения Дома трудолюбия, то в последующую четверть века его проблема была принципиально другой: как помогать, чтобы не отказать в помощи всем, кто обращался к нему за ней? Ведь счет алчущих спасения шел уже не на десятки и сотни, а тысячи и тысячи.

Надежда Киценко пишет, что одних только сохранившихся писем к отцу Иоанну с просьбами об исцелении себя или своих родственников, написанных с 1883 года по 1908 год, существует не меньше четырех тысяч. На самом деле не только подсчитать, но и представить себе их реальное количество невозможно. Известно лишь, что в какой-то момент почта Кронштадта была вынуждена открыть особое отделение для приема писем и телеграмм отцу Иоанну. Каждый день их доставляли на его квартиру мешками. В конце концов священник был вынужден создать штат людей, которые разбирали эти письма, а ответы на них печатались по единому образцу литографическим способом, куда отец Иоанн своей рукой вписывал имена просителей и ставил внизу свою подпись.

Но одними письменными просьбами об исцелении дело не ограничивалось. В Кронштадт хлынули тысячи паломников, желавших лично побеседовать с прославленным священником, получить его благословение, что-нибудь из его рук или хотя бы прикоснуться к его рясе. Из обычного или даже необычного протоиерея он превращается в объект культа, становится «Всенародным Батюшкой». Современник напишет о нем: «Вся Россия – это приход отца Иоанна».

Он начинает много ездить по стране. Вятка, Самара, Вологда, Саратов, Киев, Харьков и другие города. В Петербурге он бывает почти каждый день, когда живет в Кронштадте. Этот день как бы распадается надвое. Он встает в четыре часа утра, служит литургию в соборе, затем пересекает Финский залив по воде или по льду и посещает столичные дома, куда его наперебой зовут, возвращается в Кронштадт поздно вечером или ночью, молится в садике возле своей квартиры и ложится спать не раньше двух часов. Непонятно, чем и когда он питается. Во всех обеспеченных домах Петербурга, куда он приезжает служить молебны, для него, разумеется, накрываются столы, порой весьма обильные, но он успевает только съесть печенье или кусочек рыбы и отпить немного чая, редко – вина, чтобы помчаться в новый дом, где его ждут с последней надеждой.

Когда он отдыхает? В поездках. Когда он пересекает Финский залив на катере или в санях, у него есть час-другой для сна. Но и на катере, в каюте или на палубе его чаще видят молящимся, ибо молитва, по его убеждению, это «дыхание души». Молиться значит дышать. На посторонний взгляд, это жизнь на износ. Но при этом он всегда бодр и свеж и до самой глубокой старости выглядит гораздо моложе своих лет. На старика он становится похож буквально в последние три-четыре года своей долгой жизни.

Начиная с 1883 года феномен Иоанна Кронштадтского невозможно разумно анализировать. В него можно только верить или не верить. В этом главная проблема любого биографа, который не желает создавать очередное «житие» этого человека, когда каждый его поступок и всё, что происходило вокруг него, объясняется исключительно его святостью и Промыслом Божьим.

Определенно сказать можно только одно: с какого-то момента жизни отец Иоанн перестает быть просто человеком и священником. Он превращается в средоточие последних надежд миллионов «разнообразно» страдающих людей, каждый из которых непосредственно обращает свое горе и свои страдания к единственной личности и просит и даже требует от нее скорейшей помощи. Мало кто идет к нему за советом «как жить?». Подавляющее большинство видит в нем источник буквального и мгновенного «чуда», нечто вроде ожившей чудотворной иконы, нечто вроде живых святых мощей. И конечно, мало кто задумывается над тем, что переживает внутри себя эта «икона», которая тем не менее состоит из плоти и крови, нервов и мозга, которая сама может переживать и страдать.

В книге иеромонаха Михаила (Семенова) описан обычный день отца Иоанна в Кронштадте:

«Начинают звонить к заутрене.

У дверей отца Иоанна ждут. Пестра и разнообразна толпа богомольцев: здесь важный барин, забывший свою чопорную спесь, а рядом больная старушка, шепчущая молитву и вся проникнутая верою в благодатную силу молитвы отца Иоанна. Тут же тоскливо задумчиво стоит, прижавшись к стене, бледная, худая женщина, в рваном пальтишке, плохо защищающем ее от порывов сильного ветра. Скорбное выражение горькой безвыходной нужды и горя отпечатлелось на ее посиневшем лице и ясно отразилось в ее глазах, с надеждой устремленных на дом отца Иоанна. Она терпеливо ожидает появления батюшки, чтобы взглянуть на лицо его, полное сострадания; одного ее взгляда на него достаточно кажется ей, чтобы утешить ее скорбящую душу, успокоить, согреть, спасти.

Вот он показался в дверях… Его быстро проводят и сажают в экипаж. Иначе ему не добраться до церкви через толпы “чающих движения воды”. Народ бросается за экипажем, его хватают за колеса. Тут и там крики: “Батюшка, благослови! Батюшка, помолись!”, и вся толпа, как один человек, бросается бежать вслед за его экипажем, повторяя свои возгласы и ловя на лету благословляющую руку. Народ бежит вплоть до калитки, устроенной позади собора, через которую отец Иоанн и входит прямо в алтарь…»

Если бы он входил в храм через главный вход, он не смог бы добраться до алтаря. Пытались вдоль стены храма решетками огородить проход для священника, но это мало помогало. «Рассказывали, был однажды такой случай: отец Иоанн хотел кого-то благословить через решетку, когда проходил в алтарь этим местом. Тотчас же схватили его руку и начали ее покрывать поцелуями, передавая друг другу.

– Передай мне, передай, – слышалось везде в народе».

В воспоминаниях очевидца событий Ивана Щеглова рассказывается о том, что происходило, когда Иоанн Кронштадтский попытался выйти из собора «через народ», а не служебной дверью.

«…Одна из боковых алтарных дверей приотворилась, и на пороге показался отец Иоанн. Что тут произошло – трудно даже себе и представить! Лишь только показался любимый пастырь, как весь народ неудержимой волной, тесня и давя друг друга, хлынул в его сторону, а стоявшие за решеткою (перед амвоном) вмиг очутились на амвоне и чуть не сбили отца Иоанна с ног.

При помощи псаломщика и двух сторожей Батюшка быстро перебрался на левый клирос и сделал шаг вперед, чтобы пройти с этой стороны. В одно мгновение та же толпа, точно ее толкнула какая-то стихийная сила, стремительно шарахнулась влево и, простирая вперед руки, перебивая друг друга, крича и плача, настойчиво скучилась у церковной решетки. О чем кричали, о чем молили – трудно было разобрать, потому что эти крики и мольбы сливались в один неясный, оглушительный вопль…

Отец Иоанн, затиснутый в угол, стоял покорно, прижавшись к стене. Пройти от алтаря до паперти оказалось делом долгим и даже небезопасным. Предвидя трудности этого пути, двое городовых, два сторожа и несколько человек из именитых купцов стали по обе стороны намеченного пути и протянули толстую веревку, за которую крепко уцепились руками.

Но лишь только отец Иоанн двинулся вперед, эта веревка с треском лопнула, городовые и купцы в одну минуту были отброшены в сторону, и толпа, смешавшись и сбивая с ног друг друга, плотной стеной окружила Батюшку. Теперь отец Иоанн вдруг как бы исчез, и некоторое время его было вовсе не видно. На минуту, когда кричащая и волнующаяся толпа колыхнулась в сторону, я увидел отца Иоанна. Смертельно бледный, сосредоточенно печальный, медленно, шаг за шагом, точно в безжалостных тисках подвигался он вперед, видимо с трудом освобождая руку для благословения. Чем ближе подвигался он к выходу, тем толпа становилась настойчивее, беспощаднее, крикливее. У меня дух захватило от этого зрелища, и я невольно закрыл глаза.

Когда я открыл их снова – отца Иоанна не было в церкви, да и народу тоже почти не было. На полу там и сям валялись обрывки веревки, перчатки, клочок вязаной косынки и другие следы недавнего урагана.

Глаза мои сочувственно встретились со взглядом старика сторожа.

– Господи, что же это такое? Неужели это всегда так?

Сторож вздохнул.

– Эх, милый барин! Ежели бы всегда так… А то вот намедни, на Успение, нашло народу так, что как есть сшибли с ног Батюшку.

– Как сшибли?

– А так, сронили наземь и пошли по нем…

– А он что?

– Известно, агнец Божий, встал, перекрестился и пошел, не промолвив ни словечка».

Подобные сцены могли произойти везде. Православный писатель Владимир Ильинский вспоминал, как Иоанн Кронштадтский приезжал в столицу:

«Из Дома Трудолюбия отец Иоанн отправился на пароходную пристань и здесь сел на пароход, идущий в Петербург. Он занял отдельную каюту и не выходил из нее до самой остановки парохода… В Петербурге на берегу его также ждала большая толпа народа и, как только он ступил на землю, сейчас же, по обыкновению, охватила его тесным кольцом.

Провожавший отца Иоанна полицейский чин был оттерт, и отцу Иоанну пришлось прокладывать себе дорогу к карете собственными усилиями. И это было нелегко для него. Его не только давили люди своими телами, иные, быть может, поневоле стесняя его движения, но другие, особенно женщины, хватались за полы его рясы, цеплялись за рукава и таким образом намеренно удерживали его на месте. Я видел развевающиеся над головами окружавших его лиц то правый, то левый рукав его рясы. Это он вырывался из цепких рук излишне восторженных почитателей и – особенно – почитательниц. Можно было думать, что на небольшом пространстве, отделявшем пароход от кареты, он более уставал, чем за десять часов служения, бесед и благотворительности».

Вера женщин в отца Иоанна была исключительной не только в силу особенности женской психологии или отношения к религии. Женщины были меньше защищены в социальном плане, а с другой стороны – подвержены всевозможным женским болезням, которые или не могла лечить медицина того времени, или же она просто не доходила до низших социальных слоев, где эти болезни и были наиболее распространены.

Наконец, большинство из этих женщин были женами и матерями, страдающими за (или от) своих мужей, вынужденными растить детей, которые, в свою очередь, часто болели, а порой становились калеками от рождения или с раннего детства. Надежда Киценко приводит женские письма, которые нельзя цитировать без смущения, но без них невозможно и оценить до конца то чудовищное напряжение массового (но в каждом отдельном случае – индивидуального) горя, которое свалилось на отца Иоанна с началом его так называемой «всенародной славы».

Мать одиннадцатилетней девочки пишет о том, как ее дочь обезумела от страха, когда на нее в темноте напал пятнадцатилетний подросток. Она умоляет отца Иоанна: «Теперь она проводит день и ночь у меня на коленях и не дает мне отступить на шаг; другим не допускает подойти. Помолитесь, батюшка, хоть бы один конец ей или хоть она притихла и меня отпускала от себя хоть на часик, бывают же в семьях идиоты, я смирюсь с этим и не ропщу на Бога, согласна, Батюшка, каждый труд нести, но только не так».

Другая женская история в послании к отцу Иоанну гораздо более типична:

«Нахожусь я в несчастном семейном положении прибегаю к вашему покровительству и со слезами припадаю к Вашим стопам смиренная раба Александра Тимоф. Конашкина прося Вашей всесильной молитвы наставления и вразумления моего заблудшего мужа… <который> ужасно пьянствует напившись водки всегда начинает ругаться скверными срамными и матерными словами не стыдясь ни малых своих детей ни жены ни старых людей и даже на своих родных наприм. на сестер и братьев часто ругается скверными матерными словами. Моя же супружеская жизнь самая невыносимая, от пьяного я терплю всегда оскорбления и насилия оскверняя свое супружеское ложе не сознавая ни праздников ни постов ни меры времени. На пути кабаков он никогда не минает, как будто его тянет какая невидимая сила, когда же приезжает домой всегда пускается в брань в скверные песни в пляски работники часто скрываются не ужинавши детишки малые как птицы от хищного коршуна стараются скрыться куда либо в угол и льют слезы видя отцовские беспорядки».

К батюшке обращаются с проблемами, о которых было бы немыслимо написать к другому священнику:

«Лицо дочери моей Эмилии от золотухи очистилось, но меня беспокоит то, что у нее очень много выходит мокроты носом и низом, хотя ей еще только в мае будет 13 лет…»

В воспоминаниях художника С.В.Животовского, однажды сопровождавшего Иоанна Кронштадтского на пути в родную Суру, приводится совершенно пронзительная история:

«В одном месте во время нашей остановки у небольшого поселка, где мы брали дрова, вместе с другими крестьянами вошла к нам на пароход женщина, неся на спине какое-то странное существо, плотно прижимавшееся к ней. Обезьянка – не обезьянка, но и на человека походит мало. Сгорбившееся туловище на длинных кривых ногах и с такими же длинными и тонкими руками плотно прижималось к спине матери. Большая продолговатая голова с впалыми щеками свесилась вперед и, казалось, готова была оторваться от тонкой с огромным кадыком шеи. Оказалось, этому странному существу 19 лет. Мать опустила его на палубу парохода у ног отца Иоанна.

– Помолись, родимый, о нем. Давно он к тебе просится. Так ничего не понимает, потому – убогий он, но к тебе вот давно всё просится, – обратилась она к Батюшке.

Маленькое убогое существо подняло свои безумные глаза кверху и улыбнулось отцу Иоанну.

Батюшка взял в руки его голову и начал гладить и ласкать его.

– С испугу это с ним приключилось, – пояснила мать. – Мальчиком, по пятому годку, испугали его на пожаре. С тех пор вот и захирел, и поглупел…

После благословения отца Иоанна маленькое существо заметно оживилось. Оно радовалось. Радовалось, смутно понимая, что его приласкал тот самый, всегда и со всеми добрый кронштадтский Батюшка, отец Иоанн, о котором в его селе и в его семье с детства так часто упоминали.

Когда наш пароход отчалил от берега, за толпою баб, вошедших по колена в воду, я видел сидящего на берегу Степушку – так звали испуганного мальчика, – совсем веселого. Он подбрасывал кверху камешки и радовался, как радуются маленькие дети. Бабы окружили его и с любопытством смотрели то на него, то на наш удаляющийся пароход. Очевидно, со Степушкой произошло нечто, чего обыкновенно с ним не бывает».

Трудно и даже невозможно рационально анализировать эти письма и встречи, которых в жизни отца Иоанна были тысячи. Ясно, что ничего подобного не могло случиться в жизни Льва Толстого, хотя культ вокруг его имени возникает в те же восьмидесятые годы и существует при его жизни примерно те же самые двадцать пять лет. Если писателю и приходили такие письма, то мы не знаем ответов на них. Философия и религия Толстого были рассчитаны на разумных и духовно сильных людей, а не на матерей с «испуганными мальчиками». Что мог он сказать им? «Творите добро?» «Любите ближнего»? «Не противьтесь злу силою»?

Но и что мог Иоанн Кронштадтский – один на всех? Нам известны множество фактов исцелений по его молитвам, даже заочным. В книге И.К.Сурского собрано огромное количество свидетельств женщин, жен и матерей, чья жизнь и жизнь их семей существенно менялись после встречи или хотя бы переписки с «великим священником земли русской», как называл отца Иоанна публицист и общественный деятель М.О.Меньшиков. Но мы ничего не знаем о тех, чья жизнь не изменилась после этого и таким образом, возможно, была утрачена последняя надежда. Мы ничего не знаем о жизни тех простых людей, которым не удалось лично добраться до священника, ибо в какой-то момент, по словам Надежды Киценко, «спрос на него превысил предложение». В воспоминаниях Владимира Ильинского о приезде отца Иоанна в столицу описан символический случай:

«Когда отец Иоанн сел наконец в карету и поехал, толпа и тут некоторое время двигалась следом за ним; а одна женщина бежала за каретой, когда лошади увозили отца Иоанна полной рысью. Мне хорошо была видна с парохода ее фигура. Высокая, с вытянутыми вперед руками, она бежала длинными шагами. Платье на ней далеко отдавалось назад. Платок развевался сзади. Вся ее внешность выражала стремительный порыв. Трудно было решить, чего тут больше: болезненной ли истеричности, когда человек теряет способность правильно расценивать впечатления, тяжелых ли душевных мук, оставшихся неисцеленными, или – быть может – глубоких нравственных запросов, для которых наконец найдена точка опоры? Над женщиной смеялись, но мне она казалась типичным выражением состояния, переживаемого сотнями тысяч и миллионами людей нашего времени, нравственно растерянных, страдающих и ищущих то с надеждой, а то и без всякой надежды, с одной мукою отчаяния…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.