Один за всех

Один за всех

Но некоторые концерты сохранились в воспоминаниях об одном человеке, как бы соединившем в себе образ всех зрителей этого концерта. Вероятно, потому, что образ этот оказался самым обобщающим, память и отбросила все остальное.

Я не помню, в какой из предвоенных годов вместе с группой других актеров-москвичей я вылетел на самолете для участия в концертах, посвященных празднику пуска одного из заводов на Украине. Совсем не помню, что я там исполнял, но привез я с собой оттуда образ человека, которого сперва заметил в первом ряду партера – очень он заразительно смеялся.

На следующий день я был в прокатном цехе. Человек в закопченных брюках, без рубашки, черным железным крюком направлял быстрое движение раскаленной светящейся стальной ленты. На его обнаженном торсе было столько мускулов, сколько бывает только на рисунке в книге по пластической анатомии. У него было такое сосредоточенное лицо, что я никогда не узнал бы в нем моего зрителя, если бы он наскоро не улыбнулся мне. Именно наскоро, так как улыбаться ему было некогда.

А на другой день я был у него в гостях в комнате с добела вымытым полом, чистыми половичками и аккуратной белой скатертью обеденного стола. На хозяине костюм, под которым не видно мускулов, и только глаза да тяжелые кисти рук остались такими же, какими я их видел вчера.

И мне было приятно, что этот человек – мой зритель. Что о моем выступлении он говорит и весело и серьезно. Что я оказался нужным ему и таким, как он, на их празднике, что я в этом празднике участвовал.

Образ профессии, воплощенный в одного человека, часто сильнее, чем сумма наблюдений над отдельными людьми.

Я много выступал на концертах для врачей. Выступал в больницах, в медицинских институтах, в конференц-залах съездов. На одном из моих концертов среди зрителей был крупнейший хирург нашей страны Сергей Сергеевич Юдин. Не знаю, почему ему показалось, что я должен видеть его операции.

Я пришел в больницу и не успел опомниться, как на мне уже был белый халат, и шапочка, и маска, а сам я оказался стоящим в операционной вместе с профессором и студентами, одетыми так же, как и я, в костюм заговорщиков из детективного фильма. Только глаза блестят сквозь щели масок.

На столе, покрытый простынями, лежит невидимый человек, а мой бывший зритель длинными пальцами в резиновых перчатках деловито, неторопливо и очень быстро раздвигает кишки, что-то отрезает, что-то защипывает, укладывает на место желудок и, повернувшись к ассистентам, говорит: «Можете зашивать!»

А потом он ведет меня по палатам, и я вижу спасенных им людей. Людей, которые должны были умереть, а теперь будут жить. Маленьких детей, юношей, девушек, стариков... Каждому он говорит «ты», каждого называет по имени и каждого любит. И все они смотрят на врача влюбленными глазами надежды или благодарности, глазами детей. И становится понятно, на чем основана любовь детей к матери и матери к детям. На чем основана гордость матери.

И теперь, выходя на эстраду перед зрительным залом, в котором сидят врачи, я всегда вспоминаю Сергея Сергеевича Юдина и больных в его палатах.

Перед каждым выходом на сцену в любом концерте так или иначе волнуешься. Это неизбежно для всякого актера. Волнение бывает разной степени, разного характера и чаще всего это правильное, творческое волнение.

Иногда оно окрашено событием дня, праздником, которому посвящен концерт. Праздником страны, города, завода, учреждения. Приподнятость зрительного зала передается и нам, актерам. Разных людей, разные глаза и разные темпераменты встречаю я, выходя на эстраду: члены правительства; генералы и офицеры в парадной форме, с орденами и медалями; иностранцы, поминутно что-то спрашивающие у своих переводчиков, которым некогда переводить, потому что самим интересно смотреть; шахматисты, говорящие в антрактах о малопонятных мне цейтнотах и ферзевых гамбитах; разнонациональные спортсмены, еще не остывшие от прыжков, бега и метания диска, держащие в руках кубки, призы и грамоты, врученные им только что, перед самым концертом.

Иногда творческое волнение вытесняется волнением опасности. Опасности неудачи. Боишься слишком длинного зрительного зала, плохого освещения или позднего времени, заставляющего зрителя спешить на трамвай или в метро. Эти «технические» опасности вредно отражаются на выступлении, так как их трудно победить. Качество исполнения не приблизит далеко сидящих зрителей, не увеличит света фонарей и не отодвинет стрелки часов.