ИСКУШЕНИЯ ОТЦА ИОАННА

ИСКУШЕНИЯ ОТЦА ИОАННА

Решившись на церковный подвиг ежедневного литургического служения в соединении с широкой общественно-благотворительной деятельностью, о которой мы еще скажем, отец Иоанн не имел для этого не только внешней поддержки, но и возможности как-то сравнить этот свой подвиг с опытом святых ли отцов, своих ли предков-священников или современных служителей церкви. Мы ничего не знаем о его духовных наставниках. Свидетельство о том, что у него был духовник для исповеди, мы найдем только в воспоминании тюремного священника П.П.Левитского. Это был протоиерей церкви военной тюрьмы Кронштадта отец Федор (Бриллиантов).

На отсутствие у отца Иоанна духовных руководителей обращает внимание митрополит Вениамин (Федченков), говоря о «соблазнительности» такого пути для других священников: «Отец Иоанн – совершенно особое детище, воспитанное Церковью, – без старцев, а самобытно».

Он же делает радикальное предположение, что единственным непосредственным духовным руководителем отца Иоанна был живший в IV–V веках н. э. великий христианский проповедник Иоанн Златоуст. «Как Апостол Павел наставлял Златоуста в толковании “Посланий”, так Златоуст направил и направлял отца Иоанна в его священствовании». Толкование на Евангелие от Матфея Иоанна Златоуста студент академии Иван Сергиев приобрел на свои первые деньги, полученные в качестве секретаря-переписчика. Сохранилось свидетельство, что иногда, читая эту книгу, Иван Сергиев забывался настолько, что начинал хлопать в ладоши. Весьма возможно, что судьба Иоанна Златоуста, который, будучи монахом, отказался от епископской кафедры и занял скромное место пресвитера в родной Антиохии, повлияла на жизненный выбор отца Иоанна.

Его походы к отбросам общества, странный поступок по отношению к супруге и, наконец, его упрямое стремление ежедневно служить литургии (при том что в середине шестидесятых годов, как это следует из его дневника, на исповедь к нему могла прийти одна-единственная женщина, а других желающих исповедаться и причаститься в тот день просто не было) говорили о том, что в церкви появился человек, убежденный в своем избранничестве, своей особой миссии.

В 1904 году, выступая в маленьком уездном городке Сарапуле перед местными батюшками, отец Иоанн, уже прославленный молитвенник и чудотворец, высказал мысль, которую вряд ли ожидали от него услышать. «О своем душевном состоянии могу я вам сказать, что исполняю древнее великое правило: познай самого себя. Это, собственно, содержание и всей моей жизни: и доселе я не перестаю “познавать самого себя”. Чрез это я познаю свою беспомощность во всех отношениях».

«Доколе мне оскорблять Господа? Доколе мне мучить себя? Доколе мне смущаться при чтении молитв?» Эти строки из раннего дневника батюшки свидетельствуют о многом.

Любопытно, что, как и Толстой, Иоанн Кронштадтский придавал огромное значение своим снам, видя в них отражение внутренних терзаний и сомнений. Так, в дневник 1858 года он записывает удивительный сон про мальчика, в котором, конечно же, проявилось внутреннее раздвоение личности самого автора.

«Сон: я служил обедню один, без диакона. Когда Святые Дары были уже освящены и я причастился, является маленький мальчик, довольно неопрятный, у престола; заводит речь о Святых Тайнах, отзывается о них нехорошо, как (о, ужас!) о каком-то сиропе, а не о Теле и Крови; сам берет лжицу и пробует их, снова повторяет то же – и уходит. В доказательство, что это Кровь и Тело Господа, я указал ему последствие после причащения – радость в душе, которой не было бы, если бы мы причащались какого-нибудь обыкновенного сиропа. Когда он уходил, я трижды проклял его…»

В конце этого сна появляется неожиданный свидетель – дьякон. Он всё это видел и слышал… Отец Иоанн говорит ему: «Не подослали ли этого дерзкого мальчика от себя раскольники?» Но это объяснение, конечно, нельзя принять всерьез. Скорее, оно интимно связано с тем, что сам отец Иоанн вышел из среды северного священства, где раскол был традиционно силен. Но главное – это ощущение своей безоружности перед лицом случайного свидетеля, дьякона.

Ведение личных дневников поощрялось в среде белого духовенства как средство самоконтроля и одновременно подготовки к проповедям. Но дневник отца Иоанна в этом плане представляет собой необычное явление. Иногда невозможно различить, где самодисциплина здесь оборачивается самоистязанием, а подготовка к внешней проповеди становится гневной отповедью, обращенной к себе. Он непрестанно ловит себя на малодушии, маловерии, на сомнениях в краеугольных понятиях церковной службы и просто христианской веры – например, в Троичность Божества.

«И хочешь верить в достоинство веры, да иногда не верится без усилий; и хочется не верить в то, что действительно ложно и гибельно, но с какой-то силою увлекаешься злым и лукавым сердцем от спасительной веры».

«Помни, что ты не больше, как порождение истекшей влаги… – и смиряйся».

И снова его мучают сны. В одном из них он смотрит на мощи святителя Митрофана, «с некоторой недоверчивостию» трогая их пальцем, – «и что же? земля эта обратилась в живых, ползающих, отвратительных гадов, которые все расползлись: они длинные, с острыми щупальцами на носу, кусались».

Это дает ему повод произнести в дневнике суровую отповедь самому себе: «Старайся всеми силами искоренить в себе непокорность неверия. А эта непокорность проявляется каждый раз почти, когда читаешь и слушаешь такое, что требует веры и что само в себе чудесно. Непослушание неверия обыкновенно старается объяснить и самые чудеса естественным образом. Будь внимателен к своим мыслям. Чудеса чудесами всегда и почитай, равно как и пророчества – пророчествами. Отнюдь не смей объяснять их естественным образом: это диавольское непослушание. И сколько сладости для сердца от послушания веры простой и искренней и сколько горечи, тяжести от гордого, лукавого непослушания неверия».