Активные мероприятия

Активные мероприятия

В отрезвляющей пьесе Бертольта Брехта “Мероприятие” есть такое место:

Какую низость ты бы ни совершил, чтобы

Вытравить низость?

Если бы ты мог в конце концов изменить мир,

То перед чем

Остановился бы ты ради этого?

Кто ты?

Погрузись в грязь,

Обнимай палача, но

Измени мир: он нуждается в этом!

Эти слова могут быть своего рода девизом того аспекта работы секретной службы, который классически именуется дезинформацией, а в X отделе моей службы его называли “активными мероприятиями”. При слове “дезинформация” многие неизбежно думают о лжи и сознательном введении в заблуждение, однако этот метод настолько же стар и многогранен, насколько и сами разведывательные службы, и не более порочен и аморален, чем любые действия разведки. Из-за негативных ассоциаций, вызываемых понятием “дезинформация”, она именуется также “черной пропагандой”, или “психологической войной”.

Наш X отдел поначалу возник из очень маленькой рабочей группы, которую мы создали в 50-е годы по инициативе Ивана Агаянца, одного из самых интеллигентных ветеранов КГБ. Она имела задачу средствами разведки воздействовать на общественное мнение в Федеративной республике. Хотя группа и стала самостоятельным отделом, она никогда так и не достигла численности и значимости, как другие отделы, поскольку я не питал иллюзий, зная об ограниченном потенциале и низкой действенности такой “идеологической” войны.

Подобного рода пропаганда была мне знакома из первых рук, когда летом 1943 года я в Москве был направлен на радиостанцию “Дойчер фольксзендер”, где мы по примеру Сефтона Делмера, организовавшего знаменитое солдатское радио Кале, выпускали в эфир смесь из подлинных известий и фальшивок, чтобы побудить немцев к сопротивлению и дискредитировать их руководство. Тогда я понял, что подобные передачи должны быть по содержанию как можно ближе к правде, чтобы возыметь свое действие.

Опыт, почерпнутый во время второй мировой войны, был развит обеими сторонами в холодной войне. Территория Германии как раз представляла собой арену для различных форм пропагандистской борьбы. В боннском министерстве обороны вскоре после его основания был создан отдел “психологической борьбы”, деятельность которого, естественно, носила наступательный, а не оборонительный характер. Я уже говорил о диверсиях с воздушными шарами и листовками Восточного бюро СДПГ и других организаций, которые управлялись секретными службами США. Американцы не скупились на средства для издания газет и строительства радиопередатчиков: в Берлине это была РИАС, которая перед 17 июня 1953 г. и в этот день прошла свое испытание, а позже в Мюнхене появились радиостанции “Свобода” и “Свободная Европа”, которые вещали на языках государств Варшавского договора.

Тем, что мы своевременно знали все стоящее внимания об отделе “психологической борьбы” — боннском аналоге-противнике нашего X отдела, — мы обязаны одному офицеру, который в начале 60-х годов завербовал в качестве информатора высокопоставленного сотрудника министерства обороны, сумев заверить его, будто он работает на американскую службу. После выхода на пенсию этот агент, якобы работая на американцев, стал председателем окружного отделения рабочей группы Христианско-социального союза по военно-политическим вопросам в Мюнхене и региональным уполномоченным боннской рабочей группы по вопросам обороны. Ему даже удалось завербовать бывшего руководящего сотрудника Восточного бюро СДПГ, который перешел в ультраправое крыло Христианско-демократического союза, поскольку решительно не принимал политику разрядки Брандта. Таким образом, заклятые противники нашей системы оперировали нашими деньгами и снабжали нас информацией, ничего при этом не подозревая. Впрочем, для нашего героя в 1984 году наступило неприятное пробуждение, когда он был арестован и обвинен в шпионаже в пользу ГДР на протяжении четырнадцати лет. Мы, правда, знали, что ему грозит провал, но ведь не могли же мы ему предложить переселиться в ГДР, поскольку он убаюкивал себя тем, что является агентом ЦРУ.

Главные задачи отдела активных мероприятий заключались в том, чтобы сделать явной подрывную активность противной стороны и одновременно целенаправленными фактами и документами в комбинации со сфабрикованными нами материалами лишить доверия те личности и структуры Федеративной республики, которые были враждебно настроены против ГДР.

В этой связи деятельность X отдела имела в моих глазах действительно важное значение, когда ему удавалось разоблачить и поставить к позорному столбу прежних нацистов и лишить доверия политически “вечно вчерашних” подстрекателей холодной войны. У меня никогда не было наивной веры в то, что булавочные уколы наших “активных мероприятий” могут оказать заметное влияние на политическую систему и экономику Федеративной республики, а тем более серьезно их дестабилизировать. И когда теперь самозваные блюстители морали искренне или лицемерно возмущаются по поводу того, что мы прослушивали телефонные разговоры западногерманских политиков, я в этой связи могу только повторить то, что сказал в интервью журналу “Шпигель”: политики сами должны знать, какие телефонные разговоры можно вести из автомобиля, а какие — нет. Надо быть более чем наивным, чтобы удивляться практике прослушивания у секретных служб. К этому я хотел бы добавить, что наши подслушивающие устройства не шли ни в какое сравнение с теми, что имели соответствующие службы США на немецкой территории, действующие и поныне.

Нам вскоре пришлось отказаться от наших попыток открыть в Федеративной республике собственные издания, поскольку это было выше наших возможностей. Вместо этого мы сконцентрировались на установлении контактов с журналистами, при этом, правда, входя в столкновение с другими подразделениями нашего министерства. Сотрудники контрразведки имели своей задачей ограничивать, насколько возможно, деятельность западных журналистов, в то время как сотрудники X отдела готовы были даже оказывать им помощь в поиске материала, чтобы установить контакты.

Поскольку мы, естественно, не могли определять, что из передаваемых журналистам материалов будет опубликовано, мы дополнительно основали фиктивные бюллетени ХДС и СДПГ, которые получили названия “Митте” и “СДПГ-Интерн”. Их сообщения составляли сотрудники X отдела, которые мастерски умели подражать стилю и манере письма отдельных политиков ФРГ. Для СвДП не было необходимости создавать фиктивный орган, поскольку там с нашей помощью возникла подлинная служба под названием “Х-Информационен”. Разнообразие идей наших сотрудников, естественно, ограничивалось критерием правдоподобного сообщения. Однако их деятельность обрела собственную динамику, которую едва ли можно было сдержать, и в свет порой выпускались вещи, которые выходили за рамки того, что должна себе позволять секретная служба. Так, например, я должен считать горькой иронией историю, что именно сотрудник X отдела, выдумавший и распространивший высказывания Ганса Мартина Шляйера, которые тот якобы сделал, когда его похитили, был одним из первых авторов разоблачений против своей же службы в бульварной прессе после 1989 года.

Отдел “психологической борьбы” боннского министерства обороны был отнюдь не единственным в борьбе против влияния ГДР, но он пользовался покровительством со стороны политических объединений и именитых политиков правого спектра и связанных с ними СМИ. Наряду с Герхардом Лёвенталем, с его телевизионной рубрикой, и периодическими изданиями газетного короля Акселя Шпрингера, которые вплоть до 80-х годов аббревиатуру ГДР продолжали печатать в кавычках, против социалистической Германии вел борьбу прежде всего иллюстрированный журнал “Квик”, главный редактор которого был нам знаком. Это был тот самый ван Нойхус, который с 1954 года до начала 60-х годов под псевдонимом Нанте работал в качестве агента на нас и, сверх того, был двойным агентом западногерманской разведки. Несмотря на неписаный закон никогда не выдавать агента — даже в том случае, если он с незапамятных времен перестал быть активным, — я все же в конце концов дал согласие на то, чтобы журналу “Штерн” была выдана квитанция с подписью Нойхуса, опираясь на которую гамбургский журнал мог предъявить ему аргументированное обвинение в шпионаже. Мне и сейчас сделанный мною тогда шаг кажется несколько проблематичным, так как он граничит с нарушением доверия, но тогда мне это представлялось необходимым, чтобы заткнуть рот Нойхусу. В своем листке он непрестанно нападал на “восточные договоры”, и мы даже начали опасаться, что они могут быть торпедированы.

Примечательно, что после своего разоблачения “Штерн” должен был в течение многих лет вести судебный процесс против Нойхуса и его издательства, который он выиграл только потому, что Нойхус не смог доказать, что он не шпион. Истина в юридическом смысле сама по себе, в таком случае мало что значит. То, что ван Нойхус после объединения выступал в специально созданных для новых федеральных земель бульварных газетенках в качестве эксперта по делам Штази и нашей разведки, можно считать только анекдотом на полях этой грязной истории…

Менее успешными, чем разоблачение Нойхуса, были наши усилия, целенаправленно распространяя смесь фактов и слухов, нанести ущерб таким политикам, как Франц-Йозеф Штраус, Альфред Дрегтер или Вернер Маркс. Штраус для подобных уловок был слишком крупной рыбой. Мы ничего не могли добиться, упрекая его в коррумпированности. А в других случаях затраты не стоили результата, так как, несмотря на кратковременное возмущение, они равнялись нулю. Мы должны были извлечь для себя урок: скандалы и скандальчики вокруг политиков, так же как и частная жизнь футболистов или актеров, были повседневной пищей бульварной прессы: сегодня у всех на устах, а завтра забыты.

По-другому обстояло дело с нашими акциями против бывших нацистов и с усилиями по поддержке движения за мир. Как я говорил, мы пытались, осторожно дозируя воздействие, прибрать к рукам западное движение за мир, не вступая при этом в открытые конфликты с собственным политическим руководством. В мероприятиях против старых нацистов подобных опасений у нас не было.

Уже в первые послевоенные годы многие чиновники гитлеровского рейха в Федеративной республике в период канцлерства Аденауэра оказались на службе и достигли высоких чинов, и так было на всех уровнях в партиях, армии, юстиции, государственном аппарате, а также в секретных службах. При этом в большинстве случаев речь шла не о так называемых мелких попутчиках. Статс-секретарь Аденауэра Глобке мог с полной уверенностью считаться символической фигурой в кругу подобных персон.

Под руководством профессора Альберта Нордена, пережившего “третий рейх” в США, мы организовали в 50-е годы в ГДР пресс-конференции, на которых было раскрыто нацистское прошлое политиков и государственных чиновников Федеративной республики. Тогда, как и позже, подобные акции часто приносили желаемый эффект: министр Теодор Оберлендер и министр-президент Ганс Фильбингер вынуждены были уйти в отставку, Георгу Кизингеру и Генриху Любке пришлось признать, что они приукрасили свои биографии. Нам даже удалось в 1972 году заставить преждевременно подать в отставку тогдашнего президента федерального Ведомства по охране конституции Губерта Шрюбберса, напомнив о его прошлом в период “третьего рейха”, а это был человек, который, подобно Рейнгарду Гелену, вскормил многие поколения ведущих чиновников в Федеративной республике и так же, как и Гелен, был заметной фигурой в нацистском государстве.

Наша поддержка супругов Кларсфельд привела нас к очередному конфликту с контрразведкой министерства госбезопасности, так как они уже давно числились в списках нежелательных лиц, протестуя против антисемитизма в социалистических государствах. Моей службе удалось добиться для них разрешения на въезд и допуска к архивам. Тем самым на них, как и на каждого, кто вступал в контакт с нашей службой, в X отделе были заведены личные дела и присвоены псевдонимы, о чем они не имели ни малейшего представления. Всякий, кто имел хотя бы приблизительное представление о делопроизводстве в госбезопасности и в моей службе, согласится со мной, что смешно только на этом основании считать супругов Кларсфельд приверженцами ГДР, а тем более Штази.

Не менее болезненными для меня, чем попытка заклеймить таких искренних борцов за справедливость, как супруги Кларсфельд, в роли пособников Штази были все время повторяющиеся усилия приписать моей службе опасные интриги неонацистской окраски, которые стихийно вспыхивают то в старых, то в новых федеральных землях.

Совершенно очевидно, что одно дело — направить внимание общественности на источник коричневого образа мыслей и на ростки подобных действий и совсем другое — поддерживать и поощрять коричневую заразу. Я предоставляю самому читателю решить, мог ли именно я, сын еврея, быть как раз тем, кто допускал или инициировал осквернение еврейских кладбищ и другие позорные неонацистские действия. Чтобы вырвать из памяти 40 лет существования ГДР как государства, антифашизм в нем обычно приписывается только указаниям сверху и искаженно изображается таким образом, чтобы поставить на одну доску злодеяния нацистов и те противоправные дела, которые имели место в ГДР.

При этом я должен сказать, что историю ГДР невозможно объяснить насаждаемым сверху антифашизмом и всеобщим тупым послушанием. Подобные логические конструкции совершенно упускают из виду ту вдохновенную мечту о новом, лучшем и более справедливом общественном строе, как это нам тогда действительно представлялось. Пусть наше политическое руководство тогда слишком поспешно и поголовно освободило всех граждан республики от причастности к вине “третьего рейха”, а наследие коричневых лет целиком возложило на Федеративную республику, все же остается истиной, что в ГДР существовала подлинная и искренняя вера в действительно новое начало.

Я очень хорошо припоминаю озабоченность отца тем, что за текущими делами будет предана забвению вина немецкого народа. Движимый этим беспокойством, он написал драму “Что человек посеет”, а также сценарий для студии ДЕФА “Совет богов”, в котором шла речь о зловещем союзе военных преступников с современной крупной индустрией.

Даже в последние годы существования ГДР, когда антифашистские заверения стали зачастую словесной шелухой, антифашизм все еще жил в искусстве, в высшей школе и университетах и не в последнюю очередь в диссидентских кружках. Эти люди и тогда еще были убеждены в том, что в ГДР можно создать лучшую немецкую альтернативу. Их трагедией было то, что они стали жертвой все резче проступавшего противоречия между их социалистическими идеалами и реальной социалистической действительностью.

В конце 70-х годов доверие министерства к моей службе остановилось на некоей точке замерзания — и не в последнюю очередь из-за активности X отдела. Этому способствовала одна из публикаций “Шпигеля”, где речь шла о манифесте так называемого Союза демократических коммунистов Германии, в котором проводилось резкое разграничение реформаторского коммунизма и сталинизма. Первой реакцией нашего политического руководства было незамедлительное закрытие восточноберлинского бюро “Шпигеля”, а затем последовало проведение во всех организациях СЕПГ массированной кампании против “размягчения”.

Едва появился этот манифест, я был вызван к Мильке. С серьезной миной он сообщил мне, что, как оказалось, во всем этом виноват Герман фон Берг, негласный сотрудник нашей разведки, и именно против него ведется расследование. Но я знал не только фон Берга, но и манеру Мильке блефовать. Мильке прав был только в том, что фон Берг действительно длительное время был связан с нашим X отделом, поскольку он, будучи заместителем руководителя пресс-службы при Совете министров ГДР, располагал хорошими связями с политиками Федеративной республики и Западного Берлина, а также с наиболее информированными журналистами, в том числе и из “Шпигеля”. На мой вопрос, что доказывает авторство сомнительного манифеста, Мильке ответил столь же железным молчанием, как и присутствовавший при этом его заместитель Бруно Беатер.

Лишь спустя некоторое время я смог составить картину того, что произошло. Фон Берг был под постоянным завистливым наблюдением своего бывшего начальника, доверенного лица Беатера, и поэтому попал под подозрение как возможный автор манифеста. Сотрудники контрразведки, которым было поручено заняться этой историей, увезли фон Берга на конспиративную квартиру, где, держа его в полной изоляции, подвергли допросу. Кое-что все-таки просочилось в прессу, и “Шпигель”, а также и другие СМИ не опровергли авторство Берга.

Все же я смог добиться согласия Мильке, ссылаясь на политическую миссию фон Берга по отношению к Брандту, не возбуждать против него процесса. Это навело Мильке на мысль, что после освобождения фон Берга из-под домашнего ареста моя служба должна как-то умиротворить его, чтобы он, чего доброго, не сбежал на Запад и не растрезвонил там, как с ним обошлись. В конечном счете этого нельзя было предотвратить, хотя нам и удалось уговорить фон Берга остаться в стране на относительно длительное время. Когда его невозможно стало больше удерживать от подачи заявления о выезде, он согласился не разглашать факт сотрудничества с нами. Он сдержал слово даже тогда, когда, будучи уже в Федеративной республике, выступил с резкими нападками на политику руководства ГДР.

Однако каким образом появился на свет сомнительный манифест, остается и поныне тайной, хранимой фон Бергом и “Шпигелем”.

Весной 1979 года Мильке создал независимую комиссию, которая должна была заняться деятельностью Главного отдела IX министерства, а именно Следственного отдела, который находился под его непосредственным руководством и который он всегда ставил в пример другим. И хотя все проводилось строго секретно, просачивалось то одно, то другое, и таким образом я впервые услышал, что существует понятие АСП — “агент со специальным поручением”. Что при этом имелось в виду?

Время от времени случалось, что служащие Национальной народной армии, дезертировавшие на Запад, возвращались, поскольку их иллюзии о золотом Западе не выдерживали трезвого сравнения с реальностью. Их положение было плачевным: с одной стороны, пропаганда выжимала все возможное из их возвращения, с другой — не было доверия к их лояльности и политической надежности. После возвращения их арестовывали и на допросах вытряхивали до кишок. Особенно важно было установить, не пытались ли их завербовать западные секретные службы и, если да, с каким заданием.

В южном пограничном округе ГДР, в Зуле, где результаты подобных допросов в большинстве случаев были весьма незначительными, изобретательные следователи ухватились за идею побудить своих подследственных с помощью обещания смягчить арестантский режим и разных посулов к выдумке детективных историй. Так возникла паутина лжи об “агентах со специальным поручением”, которые якобы были выпестованы американскими спецслужбами в лагерях для беженцев. В течение ряда лет пропагандистская война между ГДР и Федеративной республикой и постоянный страх перед “малой”, или “скрытой”, войной породили атмосферу, в которой подобные лживые сказки без стеснения распространялись и заглатывались, хотя само название АСП звучало сомнительно на языке ГДР и отнюдь не звучало по-английски.

Лавина хлынула, и вскоре ее уже нельзя было остановить. Один за другим заключенные становились АСП. К моему немалому смущению, Мильке однажды в моем присутствии передал Андропову наряду с важной информацией таинственные документы о вражеской подводной мини-лодке, открытой его контрразведкой, подчеркнув, что именно контрразведкой, а не разведкой. Лишь много позже я узнал, что пресловутая подводная лодка родилась в мозгу одного особенно одаренного фантазией АСП-арестанта и оттуда, пройдя по всей служебной лестнице, достигла стола министра. Эксперты военной разведки и ВМС по поводу данных, содержащихся в документах о подводной лодке, только покачивали головами, но это во внимание принято не было. Вполне возможно, что ответственные в Главном отделе IX к тому времени поняли, что высидели “утку”, но не нашли в себе мужества остановить это дело. Между тем эти “агенты” набирали внутреннюю динамику полным ходом; о них уже писали “научные” работы и распространялись учебные материалы.

Конец этому наваждению положил адвокат Вольфганг Фогель. При защите одного обвиняемого ему бросились в глаза странные вещи, и он сумел вытянуть из своего подзащитного истину об этих агентах со специальным поручением. Так как у Фогеля через полковника Гейнца Вольперта был прямой выход на Мильке, он смог добиться, чтобы тот его выслушал.

Это и было причиной в высшей степени секретных проверок Главного отдела IX. Результатом была служебная конференция, на которой Мильке самокритично, хотя ему это далось нелегко, назвал своими именами чудовищные факты и манипуляции и строго осудил отдел. Он особо остановился на злоупотреблениях служебным положением в отношении арестантов и высказался в том смысле, что в случае сомнения дело надо решать в пользу обвиняемого. Подобные выводы были не свойственны ему, и только стандартное кредо, которым он закончил свое выступление: “с врагами и нужно обращаться как с врагами”, — свидетельствовало, что он остался прежним.

Кадровые выводы из скандала ограничились нескольким ми перемещениями непосредственно виновных в другие подразделения. Тем не менее казалось, что и сама конференция, и то обстоятельство, что Мильке не смахнул со стола жалобу адвоката, однозначно свидетельствовали о том, что министерство безопасности в своей деятельности впредь будет строже придерживаться правовых норм. В самом деле, в последующее время многие решения относительно интеллигенции и разрешений на выезд в тех случаях, когда прежде ставился бы вопрос об аресте, принимались с непривычной неуверенностью. ГДР должна была тем временем смягчить репрессии, если хотела, чтобы как внутри, так и на международной арене к ней питали политическое доверие. Это поддерживало во мне и и во многих других еще не угасшую надежду на то, что в нашей стране возьмут верх политический разум и чувство реальности.