XVIII

XVIII

Черчилля, несмотря на семьдесят лет, по-прежнему носило по свету, и он норовил выбирать места поопаснее.

Во время визита в Афины в декабре 1944 г. eго отвезли с аэродрома в британское посольство на броневике, во втором броневике ехали сопровождающие. Обстановка в городе была такой, что, когда лорд Моран захотел осмотреть Акpополь, ему выделили двух офицеров-парашютистов в качестве сопровождающих. На замечание доктора по поводу того, какой прекрасный вид на Афины открывается сверху, один из парашютистов с энтузиазмом согласился: «Вид прекрасный. Отсюда можно простреливать весь город!» В поездке Черчилль спросил у своего секретаря, есть ли у него пистолет, и, получив отрицательный ответ, с гордостью продемонстрировал свой собственный. Секретарь подумал и одолжил у водителя его автомат.

Трудно себе представить, что ситуация в Греции, какой бы серьезной она ни была, непременно требовала личного присутствия на месте главы правительства Великобритании. К тому же являвшегося одновременно министром обороны своей страны и неофициальным, пусть и без формально оформленных прав, но фактически главнокомандующим всеми вооруженными силами Британской империи.

Но, по-видимому, эта игра в войну доставляла ему такое же чувство радостного возбуждения, которое он испытывал в бытность свою юным кавалеристом, когда он кинулся рубиться с «дервишами» под Омдурманом, в Судане.

Едва вернувшись домой с конференции в Ялте, он немедленно отправился на фронт, повидаться с Эйзенхауэром и с Монтгомери – союзные войска подходили к Рейну и в нескольких местах его уже форсировали. Он даже уговорил Монтгомери съездить с ним на «немецкий берег Рейна» – германские войска, собственно, от реки уже отступили, но прочной англо-американской линии на правом берегу еще не было. Монтгомери подозвал какое-то суденышко из паромной службы и действительно пересек реку вдвоем с премьером. Поскольку на том берегу еще стреляли и снаряды иной раз падали в воду, Черчилль был в восторге. Наверное, сейчас сказали бы, что у него адреналиновая зависимость.

Однако, помимо таких совершенно мальчишеских радостей, у него были дела и посерьезнее. Он настойчиво уговаривал Эйзенхауэра поспешить с наступлением и по возможности выйти к Берлину раньше русских.

Генерал был вежлив, отвечал, что беседа с Черчиллем «значительно изменила его приоритеты», но Берлин брать совершенно очевидно не собирался. Перспектива вести сражение в огромном городе, застроенном прочными каменными зданиями, с бесконечным количеством укрытий и подвалов и где трудно использовать огневую мощь артиллерии и авиации, его совсем не прельщала.

Он сообщил Черчиллю, что «Берлин в настоящий момент не имеет военного значения» и что наиболее серьезной проблемой может стать консолидация немецкого сопротивления в Альпах, на что указывал ряд признаков – упорная оборона Будапешта, продолжающаяся оккупация части Северной Италии. Так что следует беспокоиться скорее о Мюнхене и обо всей Баварии, чем о Берлине. На просьбу Черчилля посмотреть на вещи пошире, с политической точки зрения, Эйзенхауэр отвечал, что он – простой солдат и говорить может только как военный.

Честно говоря, в искренности генерала Эйзенхауэра следовало бы усомниться. «Простой солдат» не удержался бы долго на своем посту главнокомандующего союзными войками в Европе, ему надо было точно учитывать не только военные факторы, но и тонкие веяния политики – только вот Черчилль смотрел на ситуацию с точки зрения геополитики, а Эйзенхауэр – с точки зрения политики внутренней, сугубо американской.

Разговор генерала Эйзенхауэра с Черчиллем состоялся в марте 1945 года.

И Эйзенхауэр знал, что президент Рузвельт все военные вопросы решает так, как ему советует генерал Маршалл, который к тому же приходится Эйзенхауэру прямым начальником. Он знал, что генерал Маршалл брать Берлин не хочет, а хочет две вещи: во-первых, окончить войну как можно скорее, во-вторых, свести возможные потери в личном составе к абсолютному минимуму.

Ожесточенная битва на развалинах Берлина в эти политические обстоятельства никак не вписывалась, а что до экспансивного английского премьера, то говорить с ним следует мягко, но следовать его указаниям вовсе не необходимо.

К тому же Сталин известил и Черчилля, и Эйзенхауэра, что с точкой зрения командующего союзными англо-американcкими войсками он вполне согласен и что с его точки зрения, «Берлин действительно не имеет больше военнoго значения».

Если что и сближало бывшего гусара, внука седьмого герцога Мальборо, и бывшего семинариста, сына грузинского сапожника, так это было то, что они оба политические факторы ставили выше чисто военных.