ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Как Вуд разгадал тайну пурпурного золота царя Тутанхамона с помощью лака для ногтей

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Как Вуд разгадал тайну пурпурного золота царя Тутанхамона с помощью лака для ногтей

В странном альбоме посетителей в Ист Хэмптоне есть рисунок Эмброза Лэнсинга, куратора отдела египтологии в Городском музее Нью-Йорка. Рисунок имеет в себе очень мало египетского. Это — шутка в стиле «Птиц и цветов» Вуда, и она озаглавлена «Вуд и сурок» (The Wood and the Woodchuck). Рисунок изображает сурка, крадущего салат из парника, немного похожего на музейную витрину, и Вуда, подобным же образом добывающего знаменитые украшения пурпурного золота царя Тутанхамона из их витрин в Каирском Музее.

«Шутка есть шутка, — сказал доктор Вуд, — но ведь в конце концов мы не похитили украшения. Вы могли бы сказать, что мы изъяли их при потворстве со стороны куратора. Вы даже можете написать, если вам так нравится изображать меня в наихудшем свете, что мы тихонько взяли их, но…»

«Куратор Каирского музея Энгельбах сказал вам, — прервал я его, — „Ради бога, держите все в секрете, пока не уедете из Египта, и опасайтесь, чтобы Хоуард Картер[36] не узнал обо всем“». «Мне кажется, он не сказал „ради бога“ — ответил доктор Вуд, — но мы не хотели, чтобы Хоуард Картер узнал, чтобы не привести его в ярость. Ведь, в конце концов, это он выкопал их все. Он считал себя единственным представителем, исполнителем воли и агентом по рекламе царя Тута, и не терпел, чтобы другие вмешивались в это дело».

«Хорошо, — согласился я. — Вы не украли их. Я дам вам возможность рассказать со всеми подробностями, как вам удалось получить их — как бы это лучше сказать — „во временное пользование“».

Доктор Вуд заинтересовался пурпурным золотом во время поездки с женой в Египет в 1931 году, где они путешествовали вместе с Эмброзом Лэнсингом, который направлялся со своей женой Каролиной в Каир, чтобы руководить раскопками в Лиште. Золото это представляло загадку, которую египтологи, химики-металлурги и современные ювелиры не были в состоянии объяснить. Возник спор — является ли пурпурное золото продуктом искусства мастеров царя Тутанхамона, искусства, забытого за три тысячи лет, или это — результат химических изменений от долгого пребывания в земле.

Когда Вуд услышал все это и увидал сам орнаменты — розовые, красные и пурпурные, это задело его инстинкты ученого-детектива, и я считаю, что в дальнейших событиях больше всего виновато его непреодолимое любопытство. Ясно, что проблема была крайне увлекательна. Лэнсинг договорился с властями, чтобы Вуд получил все привилегии и права археолога. Многие из маленьких золотых украшений из гробницы были покрыты пурпурно-розовой пленкой, совершенно непохожей на то, что когда-либо видели на древних или современных украшениях или монетах.

Вуд почти сразу пришел к убеждению, что пурпурные блестки были делом искусства, а не химической случайности. Он заметил сходство цвета с некоторыми золотыми пленками, которые он приготовлял много лет назад, изучая оптические свойства весьма тонких металлических слоев, и чувствовал, что они получены при изготовлении украшений, так как на одной из туфель царя маленькие пурпурно-золотые розетки чередовались с «желто»-золотыми пластинками, создавая красивый узор. Однако не была исключена возможность, что розетки и пластинки были сделаны разными мастерами из металла, добытого в разных местностях, и один из сортов которого содержал примесь, которая, медленно окисляясь в течение столетий, создала пурпурную пленку.

Предметы, на которых находилась цветная пленка, были, как правило, маленькие украшения, иногда в форме цветка до 2 см диаметром, или круглого вогнутого диска, — которыми была украшена торжественная одежда царя, и подвески и украшения, носимые на голове; на некоторых из них цвет был особенно ярок — от красного до пурпурного и фиолетового.

Вуд тщательно исследовал золотые украшения из других гробниц, собранные в Каирском Музее, но ничего, похожего на пурпурное золото, не нашел, кроме короны царицы следующей династии, украшенной золотыми цветами, на которых во многих местах также была пурпурная пленка. После этого казалось вероятным, что секрет процесса передавали от отца к сыну, но в конце концов он был потерян.

Все это, вместе взятое, создавало целую проблему. Вуд сказал себе, Лэнсингу и их общему другу А. Льюкасу, который был главным химиком в Отделе древностей в Египте: «Мне кажется, я смог бы открыть их секрет, если бы получил несколько украшений для работы с ними». Льюкас был готов помочь ему, но дело было совсем не простое. Хоуард Картер совсем не собирался дарить свои сокровища в виде «игрушки» бродячему американскому профессору, который не был даже египтолог. Все они были заперты и даже привинчены в своей витрине музея в Каире.

«Единственно, что можно сделать, — сказал Лэнсинг, — это получить согласие куратора».

Когда заговор открыли куратору Энгельбаху, он согласился в интересах науки, но убедительно просил — «ради бога», или без него — чтобы об этом не узнал Картер, и был вполне удовлетворен, когда Льюкас сказал: «Мы будем держать это в тайне. Хоуард Картер ничего не должен знать, пока Вуду не удадутся его опыты».

Здесь было замешано не только тщеславие Картера. Если бы египетское правительство узнало, что Вуд собирается увезти хоть одну блестку, его обыскивали бы в таможне, пока не нашли бы их, и Картер устроил бы публичный скандал — не из-за «похищения», а из-за предстоявшего исследования без разрешения на то. Как они поступили, предоставляю рассказать самому Вуду:

«После того как Льюкас уговорил куратора, мы втроем вошли в зал музея в сопровождении двух сторожей в форме, каждый из которых имел независимый ключ. Озадаченные туристы стояли вокруг, пока они отпирали шесть замков и вывинчивали двенадцать винтов, удерживавших стекло. Когда витрина была открыта, куратор шепнул мне, чтобы я взял то, что мне нужно. Я начал собирать блестки, косясь на него, дожидаясь, когда он поднимет брови. После того, как я взял восьмую, я заметил первые симптомы и сказал: „Благодарю вас. Это достаточно“. Я вынимал их правой рукой и складывал в левую. Куратор сказал громко и сурово, без сомнения, чтобы разубедить глазеющих туристов и своих сторожей: „Теперь дайте их мне“. Он был артист по части „ловкости рук“ и сунул мне их обратно прежде, чем мы вышли из музея».

Главный заговорщик едва успел вернуться в свою гостиницу, как ему принесли записку — от Хоуарда Картера. Однако это было только приглашение посетить великого египтолога в его главной лабораторий в одной из гробниц, в Долине Царей. Вуд «попал в львиную пасть», и говорит: «Я чувствовал себя мальчиком, которого поймали за кражей яблок… и в то же время мне хотелось сказать, что украшения у меня».

История о том, как Вуд открыл потерянный секрет пурпурного золота, начав в Каире с лака для ногтей своей жены и кончив в лабораториях у Джона Гопкинса самыми странными научно-детективными опытами, составляет теперь блестящую страницу в египтологии и физико-химических исследованиях. Он не только открыл древний способ и доказал, что окраска — не случайное химическое изменение в результате времени и погребения, но и сумел повторить, с помощью самых простых технических средств, которые вполне могли быть известны мастерам три тысячи лет назад, все прекрасные тона окраски золота, меняющиеся от розового цвета зари к красному, пурпурному и до фиолетового. Вот вся история этого, шаг за шагом рассказанная его собственными словами:

«Первая моя задача была установить, являются ли цвета простым эффектом интерференции в тонких пленках (например, цвета мыльных пузырей), или же это — результат „резонансного“ действия мельчайших частиц, покрывающих поверхность золота. Это была обычная задача физической оптики. Так как интерференция требует встречи двух потоков света, отраженных от двух поверхностей тонкой пленки, первым шагом исследования было уничтожить отражение наружной поверхностью, покрыв ее прозрачным лаком. Этот опыт я проделал в Каире, с помощью лака для ногтей моей жены, единственного подходящего материала под рукой. Цвета не пропали, как это случилось бы, если окраска была бы интерференционной, и, после того, как целлулоид высох, я обнаружил, что его можно снять вместе с пленкой, под которой золото оставалось ярко желтым. Однако сама пленка была бесцветная — и в проходящем, и в отраженном свете. Это было все, что я смог установить на месте, но, по возвращении в Балтимору, я осадил на пленку металлическое золото катодным распылением и обнаружил, что пурпурная окраска появилась опять. Эти два эксперимента, казалось, говорили за то, что мы имели дело с чем-то более сложным, чем простая интерференция в тонких пленках.

Следующий шаг был установить природу пленки. Это было сделано следующим образом: кусочек целлулоида с пленкой поместили между двумя электродами из чистого золота и сфотографировали спектр очень короткого искрового разряда. В спектре были обнаружены линии железа. Затем пурпурная блестка была подвешена на очень тонкой стеклянной нити между полюсами электромагнита, и, когда включили ток, ее притянуло к одному из полюсов. Одну из желтых пластинок от туфли выбрасывало из поля, это показывало, что в ней нет железа, в то время как маленькую розетку притягивало. Эти два образца были возвращены в музей, так как они понадобились для реконструкции туфли. Однако они сослужили свою службу, показав, что пурпурные розетки содержат железо, а в желтых пластинках железа нет. Теперь было необходимо выяснить, как пленка — вероятно, окислов железа — могла образоваться, и была ли она создана намеренно или являлась результатом действия времени.

Я приготовил сплав чистого золота с одним процентом железа, расковал кусочек в форме диска и нагрел его над маленьким пламенем. При температуре немного ниже темно-красного каления образовалась прекрасная пурпурная пленка, в точности похожая по цвету на египетские блестки. Так как я не мог определить, как подействовали бы три тысячи лет нахождения на воздухе на мою пластинку, мне надо было искать других доказательств того, что цвет был обусловлен термической обработкой. Я удалил пурпурную пленку с одного участка маленькой блестки смесью азотной и соляной кислот и исследовал золото под микроскопом. Поверхность была протравлена кислотой и показывала явную кристаллическую структуру. Подобная обработка одного из моих дисков показала такую же структуру, которой не было у тех образцов, которые не подвергались нагреву после ковки. Чистое золото, прокатанное в стальных вальцах, показывает очень мелкую структуру при травлении, но если его нагреть, дает кристаллы как раз того размера и характера, как на египетских блестках. Это было первым доказательством того, что украшения были нагреты после изготовления.

Второе доказательство пришло в результате исследования другой характеристики поверхности блесток — неизменного присутствия мелких шаровидных крупинок золота, рельефно выделявшихся с обеих сторон украшения. Совершенно очевидно, что они могли образоваться только после того, как орнаменты были откованы. Одна или две крупинки имели форму „бутончиков“ — шарика на короткой ножке. Это заставляло предположить, что они были „извергнуты“ металлом, вроде того, как при нагревании серебра на углях паяльной трубкой, оно начинает „плевать“. Это происходит в результате освобождения растворенных газов в момент застывания шарика. Я не мог обнаружить подобное поведение у золота и некоторое время не был способен воспроизвести „крупинки“ на моих дисках.

Проблема разрешалась довольно фантастическим способом. Я снимал искровые спектры вещества блесток, и не нашел в них практически никаких линии, кроме золота и железа, причем последнее было видно вполне ясно. Более внимательный осмотр обнаружил очень слабые линии, которые нельзя было приписать ни одному из металлов, и две из них я приписал мышьяку. Затем я нагрел маленький кусочек одного из украшений в трубочке из кварца до температуры гораздо выше точки плавления золота в очень медленном потоке водорода и обнаружил на стенке в менее нагретом участке осадок из желтого и черного кольца — последнее в стороне от золота. Я стал подозревать присутствие серы и мышьяка, а природный сернистый мышьяк (желтая краска „аурпигмент“) действительно ввозился в Египет во времена восемнадцатой династии и употреблялся для украшения гробниц. Можно было предположить, что ювелир царя пытался сплавить золото с желтой краской, чтобы улучшить его цвет, или получить больше золота. Я написал Льюкасу просьбу прислать несколько крупинок этого вещества, и он прислал мне несколько маленьких комочков, найденных в мешке в гробнице Тутанхамона. Я расплавил маленький кусочек вещества, обернув его перед этим в тонкую золотую пластинку, и когда жидкий шарик охладился, он „выплюнул“ маленькую крупинку, точь-в-точь как серебро. Но тонкая пластинка, откованная из шарика и затем нагретая, не обнаруживала больше никакой склонности „плеваться“. Теперь стало очевидно, что золото и аурпигмент должны быть сплавлены вместе и охлаждены под давлением, чтобы получить материал, который бы „плевался“ после холодной обработки. Поэтому я нагрел оба вещества в маленькой запаянной кварцевой трубочке, сделав круглый золотой шарик. Некоторое количество серы и мышьяка освободилось в виде пара под давлением и светилось ярко-красным светом в темной трубочке (так как кварц не излучает света до очень высоких температур). После охлаждения, трубка была открыта, и из шарика прокатана пластинка. Когда я нагрел ее до темно-красного каления, на ней высыпал целый рой замечательных „бутончиков“.

После этого можно было предположить, что необходимое давление для того, чтобы в золоте осталось достаточно серы и мышьяка, могло быть результатом плавления большой массы его в тигле, ибо из барельефов в Саккара мы знаем, что у египтян были плавильные печи, продуваемые воздухом из человеческих легких. Но здесь возникала другая, и более вероятная, альтернатива, именно, что блестки были изготовлены из местных золотых самородков, которые содержат примесь железа. Эти самородки, образовавшись глубоко в земле под большим давлением, могли легко содержать соединения серы и мышьяка, или подобных им газообразующих веществ в достаточном количестве чтобы образовать „бутончики“ на украшениях. Поэтому из маленьких естественных самородков из разных местностей были выбиты пластинки, и при нагревании большинство из них извергало маленькие крупинки. Но ни один из них не дал пурпурной пленки, и тогда я написал Льюкасу просьбу прислать образцы местного египетского золота. Единственный образец, который он прислал, давал „бутончики“, но без пурпурной пленки. Однако, это золото было заключено в кварц, и непригодно поэтому для непосредственного изготовления украшений. Очень возможно, что из Абиссинии ввозилось россыпное золото, — там до сих пор промывают его. Было бы крайне интересно узнать, появится ли пурпурная окраска на пластинках, выкованных из самородков из этого или других золотых приисков древнего Египта. В целом, я склонен к той точке зрения, что блестки были сделаны из самородков местного золота, содержавших следы железа, и одну из них случайно уронили в огонь, или положили туда для отжига — и открыли пурпурную окраску.

В 1932 году происходили полные исследования всех золотых залежей Абиссинии, и я написал Е. А. Кольсону, президенту банка в Аддис-Абебе, прося прислать по маленькому самородку из разных местностей. Он присылал их мне от времени до времени, и все давали „бутончики“, но без окраски. Я объяснил ему, что находка образцов, содержащих железо, может привести к обнаружению богатых залежей, разрабатывавшихся в древности. Но Муссолини испортил все дело как раз, когда оно стало налаживаться,[37] а Кольсон вскоре после этого умер».

Несколько украшений, сделанных Вудом, находятся теперь в Каирском Музее вместе с настоящими египетскими. Его разрешение египетской тайны напечатано в британском Journal of Egyptian Archaeology и в архивах Общества исследования Египта.