Глава пятая Прочие создатели золота

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава пятая

Прочие создатели золота

Мы неоднократно слышали, что сама идея философского камня ошибочна, но все наши взгляды строились путём проб и ошибок, и то, что мы сегодня считаем истиной в химии, ещё до наступления завтра может быть признано заблуждением.

Юстус фон Либих. Письма о химии

Велик бог.

Сие есть жезл Гермеса: прикоснись им к чему пожелаешь, и, говорят, оно станет золотом.

Эпиктет, Арриан. Беседы, III, 20

Согласно Эжену Канселье, основное влияние на Фулканелли оказал Василий Валентин, явный фаворит среди алхимиков-практиков всех веков. Однако, несмотря на то что исследователи постоянно обращаются к работам Валентина, о подлинной личности адепта известно мало. Его алхимический псевдоним означает «могущественный князь», и, как мы рассмотрим позднее на примере Фулканелли, перед нами классический случай «человека, которого никогда не было».

Неизвестно доподлинно, жил ли Валентин в XII, XIII или XIV веке, но не далее как в 1515 году император Священной Римской империи Максимилиан I приказал произвести тщательные изыскания в бенедиктинских архивах в Риме, но не обнаружил ни следа существования этого таинственного монаха.

Считается, что он родился в 1394 году в Майнце, вступил в орден бенедиктинцев и стал каноником приорства святого Петра в германском городе Эрфурте. Многие специалисты по истории алхимии полагают, что это вымышленная фигура, возможно, символический глава некой отдельно взятой школы алхимической мысли, под чьим именем анонимные экспериментаторы публиковали свои работы. Однако «История Эрфурта» Иоганна Гудемуса, датируемая 1675 годом, утверждает, что к 1413 году Валентин уже был приором, и описывает его как человека, обладающего действительно глубокими знаниями о природе.

С точки зрения алхимии имя Валентина более всего ассоциируется с сурьмой — блестящим, серебристо-белым металлом, встречающимся в природе в виде антимонита, стибнита или сульфида сурьмы, а также в соединении с мышьяком, серебром, никелем и в окислах. Благодаря Валентину, который первым использовал сурьму в медицинских целях, её стали применять как рвотное, отхаркивающее и потогонное средство, хотя в высоких дозах это сильный яд. Кроме того, её с большим успехом использовали для лечения гемоглобинурийной лихорадки и сонной болезни.

Предположение, что Валентин дал сурьме именно такое название (антимоний) из-за сильного раздражающего действия, оказываемого ею на монахов, на которых он её проверял, забавно, но маловероятно. Валентин писал на верхне- и средненемецком языках, и на втором из них сурьма будет speissglas, что не несет никаких фонетических либо интерпретационных коннотаций с французским antimoine, предположительно подразумевающим жестокость по отношению к несчастным монахам.

Тем не менее, самая известная работа Валентина — именно «Триумфальная колесница сурьмы» («Currus Triumphalis Antimonii», Лейпциг, 1604 и 1611). Наряду с «Двенадцатью ключами» она остается его наиболее цитируемым сочинением. Считается, каждая буква и каждое слово «Колесницы» полны глубочайшего смысла — «вплоть до точек и запятых».

Считается, что Валентин смог получить Философский камень — потому что он его описывает: белый или красный, «камень и в то же время едва ли камень; в нём проявляется единая природа». Также он говорит: «Его цвет варьируется от прозрачно-красного до тёмно-коричневого, и от рубинового до гранатового, а ещё он невероятно тяжёлый».

В результате тщательнейших исследований Валентин открыл множество полезных химических реакций, в том числе:

— получение бренди в результате дистилляции вина и пива и последующее его очищение с помощью углекислого калия;

— получение соляной кислоты из морской соли и серной кислоты;

— получение меди из пирита (медного колчедана) путём его превращения сначала в медный купорос (сульфат меди) и последующего погружения куска железа в его жидкий раствор;

— получение сульфоэфира путём дистилляции смеси винного спирта и серной кислоты.

Есть множество историй о том, как писания Валентина увидели свет уже после его смерти. Подобно Раймонду Луллию, он, судя по всему, хотел, чтобы в течение жизни они оставались неопубликованными. «Тайные книги, или Последняя воля» были впервые изданы в Страсбурге в 1645 году, а на титульном листе лондонского издания 1671 года значилось:

«Последняя воля и завещание Василия Валентина, монаха ордена святого Бенедикта, которое он спрятал под мраморной плитой за алтарём кафедрального собора имперского города Эрфорда; оставив его там, дабы его нашёл тот, кого Божий Промысел сочтёт того достойным».

В предисловии Валентин говорит:

«Я не желаю, чтобы оно было похоронено вместе со мной и стало добычей и пищей червей, но пусть будет оставлено на земле и сохранено в тайне от лихих людей, и хочу я, чтобы было оно положено в тайном месте и никто не подошёл бы к нему близко, кроме того, кому Богом предназначено, другие же писания мои увидят свет скорее него».

Другие писания Валентина, гласит легенда, были спрятаны в колонне церкви приорства и обнаружены только спустя несколько лет после его смерти, когда молния ударила в здание и повредила каменную кладку. Правда ли это или нет, но это совпадает с его желанием, выраженным в завещании.

С точки зрения алхимии, Валентин привлёк внимание своих коллег-ищущих к третьему принципу — соли, несмотря на то что некоторые арабские авторы, писавшие до него, уже разрабатывали концепцию ртути, серы и соли как трёх начал алхимического искусства. Он говорил:

«Все вещи состоят из трёх субстанций — ртути, серы и соли… Но знайте, что Камень получают из одного, двух, трёх, четырёх и пяти. Из пяти — квинтэссенция его собственной субстанции, как она есть. Из четырёх мы постигаем четыре стихии. Из трёх — принципы всего сущего. Из одного и это есть первая сущность всего, эманировавшая из первого слова творения».

Знакомые с каббалой тотчас же проведут параллели между Валентиновой системой эманации «первого слова творения» и сефирот Древа Жизни, эманирующими из безграничного и непознаваемого Эйн Соф.

Неизвестно, кто был учителем или инициатором Валентина, но известно, что прежде, чем записать результаты своих исследований, он предпринимал паломничество к гробнице святого Иакова в Сантьяго-де-Компостелла, как Луллий и Фламель до него. В «Триумфальной колеснице»[136] он пишет о своём «многотрудном паломничестве», а также таинственно и многозначительно упоминает, не вдаваясь при этом ни в какие детали, что совершено оно было «во исполнение обета». Обета кому? Возможно, к нему в приорство наведывался некий неизвестный странствующий Учитель, тайно убедивший его сделать это.

Дата смерти Валентина неизвестна, как и его подлинная личность. Но его влияние, которое невозможно отрицать, остаётся значительным и по сей день. Современный алхимик Лапидус подчёркивает огромную важность роли сурьмы в Великом Делании. Он указывает, что первое слово «Тайной книги» Артефия, написанной в XII веке, — именно «сурьма». И поэтому, хотя Валентина по праву считают пионером медицинского применения сурьмы, первым, кто оценил её значение в рамках алхимического процесса, был, разумеется, не он.

Лапидус называет сурьму «металлом, который редко упоминался в алхимической литературе, а когда это всё-таки происходило, оставлялся без должного внимания, как если бы он не имел никакой ценности. Можно проштудировать сотни алхимических трудов и не встретить ни следа металла под названием сурьма. И тем не менее Артефий был настолько откровенен, что в первых же строках своей книги открыл читателям важнейшую тайну — что сурьма жизненно важна для Делания».[137]

Граф Бернард из Тревизо, или Бернард Тревизанский, как его часто называют, был сыном врача и родился в 1406 году в Тревизанской марке, входившей в состав Венецианской республики. История его поисков Философского камня и получения оного вызывает определённое доверие, в особенности по причине удивительной настойчивости, проявленной этим человеком перед лицом непрекращающихся трудностей и отчаяния, сопутствовавших ему довольно долгое время. Он приступил к алхимическим исследованиям в весьма нежном возрасте — в четырнадцать лет — и, по собственному признанию, не добился ни малейшего успеха, пока ему не стукнуло восемьдесят три. И даже тогда ему суждено было купаться в лучах триумфа всего лишь один год.

История Тревизана весьма недвусмысленно подчёркивает, что истинной и окончательной целью алхимических поисков является не трансмутация неблагородных металлов в золото и даже не продлевающий жизнь эликсир. Иначе зачем человеку было так долго стараться — и всё равно радоваться, даже несмотря на то, что успех пришёл к нему в совсем преклонном возрасте? Очевидно, состояние Совершенства или Высшего Просветления, достичь которого позволяет обретение Камня, совершенно невыразимо и превосходит столь профанные соображения как предполагаемая неотвратимость смерти.

Бернард Тревизанский по совету отца изучал Джабира и Аль-Рази в оригинале. Он тратил большие суммы денег на изучение то одной, то другой системы — и всё безрезультатно. Время от времени в процессе поисков он использовал различные вещества в качестве prima materia, но ни одно из них не подошло: ректифицированный спирт, морская соль, серебро и ртуть; скорлупа, белки или желтки яиц; сульфат железа восьмикратно очищенный уксусом; ртуть, серебро, сера и оливковое масло; золото, серебро и ртуть. Пытаясь вычислить правильный метод, он посетил Испанию, Италию, Англию, Шотландию, Голландию, Германию, Францию, Египет, Персию, Палестину, Грецию и Родос, где общался со священнослужителями, философами и просто шарлатанами.

Насколько нам известно, Тревизан не следовал указаниям никакого Учителя, когда, наконец, добыл Философский камень, но полагался лишь на молитву и Божественное руководство, с одной стороны, и на тщательное сравнительное изучение алхимических источников — с другой. Особое внимание он уделял тем местам, в которых разные авторы соглашались друг с другом или их мнения просто совпадали. Самая известная его работа — «Аллегория источника», содержащаяся в его «Трактате о натурфилософии металлов».

Эта «Аллегория» представляет собою подобное сну повествование, напоминающее легенду о Святом Граале, об алхимическом процессе, включающем в себя купание короля в тайном горячем источнике, спрятанном в дубовом дереве и запечатанном круглым белым камнем.

«Кто, прочитав книгу сию, не постигнет Камень сам по себе, — пишет Тревизан, — тот никогда не постигнет нашего Делания, сколь бы много он ни работал. Ибо в этой самой аллегории содержится всё Делание целиком, со своими практиками, сроками, цветами, порядками, способами, расположениями и последовательностями, о которых я поведал, руководствуясь исключительно благочестием, милосердием и состраданием к несчастным искателям этой драгоценнейшей тайны».

И хотя было бы сложно указать конкретную личность, просветившую Бернарда Тревизанского и наставившую его на путь к Просветлению, в «Аллегории источника» содержатся весьма важные ключи, свидетельствующие о возможном суфийском влиянии на Тревизана. Дело в последовательности цветов, которые автор аллегорически описывает как цвета одежд короля, купающегося в тайном источнике.

По сюжету Тревизана, король приезжает к источнику и в строжайшем порядке начинает снимать свои облачения, передавая их одно за другим своим слугам, персонифицированным в виде богов или же планетарных духов Сатурна, Юпитера, Марса, Луны и Солнца. Последовательность цветов такова: золотой (верхнее одеяние), чёрный (бархатный дублет), белый (нижняя сорочка) и красный (кроваво-красная плоть короля). В алхимическом процессе это основные стадии работы в произвольно перемешанном порядке. Нормальная их последовательность: нигредо (черный цвет, разложение, смерть); альбедо (белый цвет, регенерация, возрождение); желтый цвет оживляющей ферментации и очищения и, наконец, рубедо (красный цвет, экзальтация и достижение окончательного совершенства).

Этот аллегорический процесс — зачастую намеренно приводимый писавшими об алхимии авторами в неправильном порядке — соответствует суфийской системе активации латаиф, органов высшего восприятия и осознания, о которых мы уже упоминали раньше.

Вот что говорит по этому поводу Идрис Шах:

«Последовательность цветов, приводимая алхимиками в западной литературе, может рассматриваться как система сосредоточения на определённых участках тела, если сравнить её с суфийской литературой, посвящённой духовным упражнениям».[138]

Цветовые соответствия латаиф таковы: желтый — Разум (калб), левая сторона тела; красный — Дух (рух), правая сторона тела; белый — Сознание (сирр), солнечное сплетение; чёрный — Интуиция (хафи), лоб. Если поместить их в обычном западном алхимическом порядке — черный, белый, жёлтый, красный, — то последовательное движение руки по этим четырём точкам даст знак крестного знамения. Разумеется, это не исключительно христианский жест, а куда более древняя мистическая практика, проводящая параллели между символическими цветами и тонкими энергетическими центрами тела, а также традиционными четырьмя стихиями, кардинальными точками и пифагорейским пониманием четвёрки как основы материи. (Термин «пифагорейский» я использую здесь исключительно ради узнавания концепции; я считаю греков не родоначальниками продвинутых математических систем, а лишь продолжателями дела египтян, укравшими у последних знания и славу.[139])

В любом случае я осмелюсь выдвинуть предположение, что пристальное внимание Тревизана к цветам в его «Аллегории источника» — как и украшения арок Никола Фламеля на кладбище Невинноубиенных — указывает, что на определённом этапе своих странствий и тот и другой прошли посвящение у суфийского Учителя.

Как и в случае с Василием Валентином, о посвящённом по имени Тритемий из Спонхейма, что на Рейне, известно прискорбно мало — только то, что он родился в 1462-м, а умер в 1516 году, изучал гипноз, телепатию, спиритизм, ангелологию, гадания, колдовство и алхимию, а также был весьма почтенным и учёным аббатом. Легенда гласит, что во время снежной бури Иоганн Тритемий нашёл убежище в бенедиктинском монастыре и был так впечатлён покоем, миром и уединением этого места, что решил присоединиться к братии и со временем поднялся до сана настоятеля.

Тритемий оказал самое непосредственное влияние — в неявной, впрочем, форме — на пришедших позднее великих оккультистов, в том числе и на знаменитого астролога, мистика и алхимика Елизаветинской эпохи доктора Джона Ди и его медиума Эдварда Келли. Тритемий, видимо, был не только алхимиком, но и специалистом по криптограммам и шифрам, что имеет первоочередное значение для работы во многих трудных областях оккультной философии — в том числе и каббалистической — и прикладной магии. На самом деле именно благодаря малоизвестной работе Тритемия под названием «Стеганография», обнаруженной Ди в книжной лавке в Антверпене в 1563 году, последний и смог за двенадцать дней завершить свой монументальный труд «Иероглифическая монада», над которым работал в течение семи лет.

«Стеганография» — весьма сложная дисциплина, связывающая числа с системами естественной магии и использующая символы и коды, понять которые, видимо, был в состоянии только сам Ди. Государственный деятель той эпохи сэр Уильям Сесил, с которым Ди вёл переписку, описывал эту книгу как «имеющую невыразимую ценность для безопасности королевства». Без сомнения, она оказалась для Ди значительным подспорьем в разведывательной и шпионской деятельности, осуществляемой им для Ее Величества Елизаветы I.

Современный историк магии Д. П. Уокер охарактеризовал эту работу Тритемия как «частично трактат по криптографии, в котором методы шифрования представлены как демоническая магия…». «Следует также отметить, — добавляет он, — что астрологическая магия Тритемия представляет собой не просто разновидность телепатии; это ещё и средство обретения универсального знания»[140] (курсив К. Р. Джонсона).

Именно благодаря влиянию Тритемия Джон Ди смог разработать собственную сложную систему криптографии, которой до сих пор пользуются современные маги и которая считается очень важным и эффективным магическим средством. Не так давно доктор Доналд С. Лэйкок, старший научный сотрудник отдела лингвистики Института тихоокеанских исследований Австралийского Национального университета издал «Полный Енохианский словарь».[141] Он содержит подробный анализ и алфавитный указатель так называемого ангельского или енохианского языка, полученного Ди и Келли, по их собственному утверждению, при помощи высших сил. У него есть своя грамматика и синтаксис, а кроме того, этот язык опроверг все попытки доказать его искусственную или же сфабрикованную природу.

Тритемий оказал непосредственное влияние ещё на одного оккультиста — самого, возможно, загадочного и знаменитого персонажа истории алхимии и медицины, человека, именовавшего себя Парацельсом. Он родился в Эйнзидельне, в Швейцарии, в 1493 году, рос и воспитывался в Виллахе, в Австрии, где его отец служил врачом, а его полное имя было Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гуггенхайм.

Как и многие его предшественники, Парацельс не верил в книжное обучение и провёл большую часть своей недолгой жизни, путешествуя в поисках знания и опыта из первых рук. «Магия — вот учитель медицины, лучший, чем любые книги», — писал он.

Учился он сначала в Базеле, потом в Вюрцбурге у Тритемия. Свой псевдоним он взял в честь римского врача Цельса (25 г. до н. э. — 50 г. н. э.). Считается, что докторскую степень он защитил в Ферраре, в Италии, около 1515 года, а оставшуюся часть жизни провёл в путешествиях по разным городам и в беседах с простыми людьми об их недугах. Странствия приводили его на Сицилию, в Испанию и Португалию — в страны, испытавшие сильное влияние суфийских и еврейских учителей. Вероятно находясь именно в одном из этих древних центров обучения, он и решил отправиться на Восток, в Турцию. В Константинополе он получил посвящение — Идрис Шах утверждает, что в суфизм; Мэнли П. Холл — что «в высшие тайны алхимии коллегией исламских мудрецов, удостоивших его Высшей Тайны, выраженной в образе Камня Азот, „Философского Огня“ западных адептов».[142]

Парацельс побывал также в Париже и Лондоне (около 1519 года), в Стокгольме, Москве и Греции. На недолгое время он принял пост городского врача и профессора медицины в Базеле, предложенный ему после исцеления одного пациента, которое показалось людям чудом. Когда местные доктора разводили руками и предлагали немедленную ампутацию, Парацельс смог спасти поражённую гангреной правую ногу известного учёного и печатника Иоганна Фробениуса.

На протяжении всей своей карьеры Парацельс вызывал у своих коллег-медиков только ненависть — вероятно, вследствие своей не допускающей возражений прямоты, яростного темперамента и явного презрения к их методам и мнению признанных авторитетов. К вящему их негодованию, Парацельс воздерживался от употребления традиционной для врачебного сословия латыни и предпочитал родной язык.

Говорят, что в Базеле он как-то прочёл лекцию по медицине, а затем перед лицом собравшихся докторов и учёных сжёг в медной жаровне работы наиболее почитаемых классических авторов — таких как Гален и Авиценна. «Знайте же, о врачи, что в моей шапочке больше знаний, чем во всех ваших головах, вместе взятых, а в моей бороде больше опыта, чем во всех ваших академиях», — объявил он. К ужасу окружающих, Парацельс стал ходить чисто выбритым, в отличие от большинства учёных мужей того времени, что дало его врагам повод распускать слухи, что он лишён мужской силы.

В своём труде под названием «Paragranum» он развивал мысль, высказанную в той скандальной хвастливой речи в Базеле: «Авиценна, Гален, Разес, Монтанья и все остальные, не вы надо мною, но я над вами! Вы, люди из Парижа, Монпелье, Швабии, Мейсена и ещё с полдюжины других мест, не вы надо мною, но я над вами! Даже в самом дальнем углу не найдётся среди вас такого, на кого не помочатся собаки. Но я лишь буду королём, а королевство — моим».

Несмотря на позор и осуждение, порождённые его выступлениями, Парацельсу было чем хвалиться. Посещая копи Австрии, Венгрии и Германии, разговаривая с обычными людьми и с цыганами, от которых он многое узнал о лечебных свойствах трав, и действительно фундаментально изучил свойства металлов и руд, особенности металлургического производства, и профессиональные заболевания, широко распространённые в этих промышленных регионах. Парацельса не просто интересовало получение золота алхимическим путём — он искренне хотел избавить человечество от страданий и болезней и пытался найти способ сделать это через полевые исследования, а не сидя покорно в библиотеке и читая древние трактаты. Оставаясь приверженцем Герметической философии, он верил, что только природа может быть настоящим целителем и единственное, что может сделать врач, это запустить или ускорить естественный процесс.

Судя по всему, он обладал подлинным целительским даром. Парацельс полагал, что человек состоит из трёх начал — тела, души и духа, эквивалентами которых служили алхимические соль, сера и ртуть. Он писал:

«Знайте, что все семь металлов рождаются из тройной материи… Ртуть есть дух, Сера — душа, Соль же — тело… душа, которая воистину есть Сера… объединяет эти две противоположности, тело и дух, и превращает их в единое целое…»

Парацельс называл сущность жизни «мумией» и считал, что можно построить «микрокосмический магнит», чтобы притягивать эту сущность, с помощью естественных органических материалов, таких как кровь, пот, волосы, моча, экскременты, поскольку в них сохраняется что-то от этой сущности. Он считал, что, прикладывая эти «магниты» к телу, можно вывести из организма мумию, оказавшуюся испорченной. После использования органический магнит зарывался в землю и на этом месте сажалось растение, в которое и уходила испорченная мумия. Теоретически, когда растение вянет и умирает, вытягивая мумию из магнита, пациент выздоравливает.

Репутация, заработанная у тех, кого он исцелил — в противоположность клеветникам и критикам, — привела к тому, что Парацельс пользовался большим успехом. Везде, куда он приезжал, его сопровождала слава великого целителя.

В некоторых случаях Парацельс работал и с обычными металлическими магнитами — предвосхищая труды Франца Месмера на два века. Он полагал, что магниты могут уравновешивать и регулировать течение «нервной жидкости» в теле. Легенда гласит, что таким образом ему удавалось исцелять истерию и эпилепсию.

Возможно, самое важное, что сделал Парацельс для науки, — начал научное исследование применения металлов в медицинских целях, что послужило естественным развитием экспериментов Валентина с сурьмой. Хотя ранние алхимические авторы и обращали внимание на медицину, он первым на Западе записал свои теории и результаты исследования этих «квинтэссенций», получаемых путём растворения металлов в химических реагентах.

В книге «Парацельс: избранные сочинения» Иоланда Джакоби пишет:

«Сейчас его считают первым современным учёным-медиком, предтечей микрохимии, антибиотиков, хирургии ранений, гомеопатии и целого ряда других ультрасовременных достижений».[143]

Он написал первый подробный трактат о причинах, симптомах и лечении сифилиса; учил, что эпилепсия — не безумие и не одержимость демонами, а обычная болезнь; стал первым, кто идентифицировал бронхиальные недуги шахтёров и горных рабочих как профессиональные заболевания; изучал такие терапевтические меры, как естественные минеральные ванны, свежий воздух и освещение в палатах больных, а также необходимость квалифицированного хирургического вмешательства вместо опасных кровопусканий, используемых цирюльниками-костоправами.

Однако остаётся вопрос: добился ли он успеха в алхимии и удалось ли ему создать Камень?

И кажется, ответ будет «да».

Как утверждает Майкл Ниэндор в книге «Orbis Terrae Partium Succinta Explicatio» (Лейпциг, 1586), Парацельсу действительно удалось осуществить трансмутацию. Ниэндор, современник Парацельса, описывает, как тот сначала нагрел фунт ртути в тигле. Когда металл начал источать дым, он взял кусочек воска, в который была завёрнута частица измельчённого Камня, и бросил его в ртуть. Накрыв тигель, он оставил его на полчаса. Затем спросил Ниэндора, на что похоже получившееся вещество.

«Я ответил, что оно жёлтого цвета и похоже на золото, — пишет Ниэндор. — Я достал его из тигля, и это было золото. Он сказал: „Отнеси его к золотых дел мастеру, который живёт над аптекой, и скажи, чтобы он мне за него заплатил“. Я сделал, как он сказал, и золотых дел мастер взвесил слиток. Там оказался фунт без половины унции. Тогда он пошёл за деньгами…»

Используя то, что он называл Врачебной Тинктурой, Парацельс, по его собственному утверждению, исцелял многие заболевания, в том числе проказу и водянку. Тинктура была не чем иным, как измельчённым в порошок Камнем, основной жизнетворной эссенцией, которую алхимики часто именуют «Азотом». Её символом был алый лев. Парацельс носил с собой некоторое её количество в полом «яблоке» на эфесе своего меча. Говорят, он поднимал больных со смертного одра, просто прописывая им щепотку порошка. Одной женщине он сказал вмешать его в тёплое пиво для своего мужа — и тот исцелился.

В своём труде «О физической тинктуре», опубликованном уже после смерти Парацельса в 1570 году, он писал:

«Это тинктура, посредством которой первые врачи со времён Египта и вплоть до наших дней жили по сто пятьдесят лет. Жизнь многих из них длилась несколько веков, как ясно показывает история, хотя это относится не ко всем; поскольку сила его столь чудесна, что в состоянии озарить тело… и усилить его до такой степени, что оно будет свободно ото всех болезней и, несмотря на урон, причинённый преклонным возрастом, вновь станет как в дни юности. Итак, tincture physicorum есть универсальное лекарственное средство, пожирающее любую болезнь, подобно тому, как огонь пожирает дерево. Количество его ничтожно, но сила необорима».

Чтобы понять взгляд Парацельса на алхимию, нужно попытаться проникнуть за используемую им терминологию и изучить арабские корни и их употребление. Как указывает Идрис Шах: «Из-за Реформации Парацельсу теперь приходилось быть более осторожным, поскольку он придерживался психологической системы, не соответствующей ни католическим, ни протестантским понятиям».[144]

Кроме того, Парацельс был в серьёзной немилости из-за несдержанности в словах и высокомерия. Удивительно ещё, что его реакционные коллеги-обыватели не надумали обвинить его в ереси.

Большой интерес вызывает один аспект жизни Парацельса, который его биографы неизменно находят загадочным — его репутацию горького пьяницы. Обычно людям бывает трудно понять, как человек, которого, согласно, по крайней мере, одному источнику, редко можно застать трезвым, может быть столь блестящим писателем и талантливейшим врачом. Разгадка, скорее всего, лежит в часто используемой суфийской аналогии между «вином» и внутренней мудростью. Когда он ходил по кабакам и толковал о вине, непосвящённые могли всерьёз подумать, что он имеет в виду именно спиртное. Но куда более вероятно, что он говорил о вине в том самом смысле, который подразумевает знаменитый суфийский афоризм: «Прежде чем в мире появились сады, виноград и вино, душа уже была пьяна вином бессмертия» (курсив К. Р. Джонсона). «А в результате его обвиняли в том, что он пьёт», — заключает Идрис Шах.[145]

«Вином», о котором так часто говорил Парацельс, была на самом деле «суть» или «внутренняя реальность» — иначе говоря, «Азот», происходящий от арабского «элъ-дхат» или «эз-зат», означающего то же самое.

Шах пишет:

«Камень в суфизме есть дхат, субстанция, которая столь могущественна, что трансформирует всё, что входит с ней в соприкосновение. Это сущность человека, содержащая частицу того, что мы называем Божественным. Это „сияние“, способное вознести человечество на следующую ступень».[146]

Далее Идрис Шах продолжает развивать интерпретацию алхимических субстанций в категориях суфизма, но нам придётся на некоторое время отвлечься от них. Суть в том, что Парацельс был фактически ещё одним странствующим Посвящённым, Учителем и целителем в правильном суфийском смысле слова. Как и для других подлинных ищущих, получение золота было для него лишь побочным эффектом следования по Пути — точно так же как чудеса Христа имели лишь косвенное отношение к его миссии на Земле.

Как уже говорилось, порошок, используемый в процессе трансмутации, можно также применять в гомеопатических дозах в качестве эликсира. И поскольку Парацельса считают родоначальником гомеопатии и известно, что он всё время носил с собой порошок Камня в полой рукоятке меча, это может пролить свет на обстоятельства его смерти, которые были весьма загадочны. Парацельс умер в 1541 году в возрасте всего сорока семи лет в зальцбургском кабаке «Белая лошадь». Детали кончины довольно неопределённы, но существует предположение, что его могли отравить агенты врагов. Однако весьма вероятной представляется и другая возможность: Парацельс умер от передозировки своей собственной тинктуры.

Суть гомеопатии в том, что проглатываемое пациентом средство — независимо от того, является ли оно природной минеральной солью или металлической тинктурой, вроде питьевого золота, — доводится до очень высокой концентрации, дабы увеличить силу, а затем разводится в огромных количествах воды. Мы уже видели, как Парацельс полагался на «чудодейственную силу» алхимических тинктур, а поскольку он повсюду носил с собой свой красный порошок, весьма вероятно, что он просто ошибся в дозировке — и отравил себя сам. Эта гипотеза, по крайней мере, объясняет, почему смерть пришла к нему так рано, невзирая на его целительский дар и мастерство, и почему она окружена такой тайной и неопределённостью.

«Давайте отринем все церемонии, заклинания, посвящения, — писал Парацельс в своей „Оккультной философии“, — и все прочие, подобные им, заблуждения и отдадим наше сердце, волю и смелость истинному камню… Если мы откажемся от эгоизма, двери распахнутся для нас и таинственное явит себя».

Около 1600 года в истории алхимии наступила точка поворота. Словно некие высшие силы издали примерно такую директиву: «Итак, дамы и господа, принципы Искусства были успешно внедрены в культуру человечества благодаря непрекращающейся цепи Посвящённых. Многие из них до сих пор тайно работают среди людей. А теперь давайте покажем непосвящённым, что мы — не миф и всё это время трудились не зря».

Примерно с того времени практические демонстрации получения золота алхимическими методами стали проводиться повсеместно — словно действительно по приказу свыше, призывавшему дать достойный ответ всем скептикам и критикам Искусства.

Пропагандистская кампания велась в совершенно свободном порядке, хотя посреди всего этого разнообразия и можно подчас обнаружить сходные методологические модели. Во-первых, по целому ряду источников, сам алхимик непременно должен был странствовать по городам и весям, время от времени устраивая публичные демонстрации своего искусства. Алхимик, напомним, это человек, который может изготовить Философский камень, или, как его ещё называли, порошок проекции. Осуществив эту операцию, он, дабы обеспечить себе инкогнито или возможность спокойно и безопасно исчезнуть — что, впрочем, не было обязательной частью сценария, — мог затем передать частицу порошка какому-нибудь постороннему лицу и предоставить ему самостоятельно совершать трансмутации. Или же, не раскрывая секрета изготовления субстанции, он отдавал порошок кому-нибудь из своих преданных учеников и отпускал его нести вести об Искусстве миру.

Истории известно два возможных варианта дальнейшего развития событий. Либо ученик, которому доверили толику драгоценнейшей субстанции, отправлялся в странствия, там и сям превращая горшочек ртути в серебро или тигель свинца — в золото и наслаждаясь при этом покровительством монархов и богатых аристократов. В один прекрасный миг запас порошка у него кончался, и, даже если он никогда не пытался выдать себя за настоящего адепта, невозможность и дальше производить золото по заказу или открывать избранным тайну производства Камня ставила его в крайне неудобное положение.

Кроме того, в исторических анналах время от времени появляются документальные сообщения об осуществлённой там-то и там-то трансмутации, подкреплённые показаниями двух или более достойных всяческого доверия свидетелей. Тщательное изучение обстоятельств дела наводит на мысль, что это результат направленной политики по выведению алхимии из тени — по крайней мере, частично. Иначе объяснить это явление не получается.

Разумеется, не все Адепты удалялись в тайные убежища, дабы в тиши и покое наслаждаться обретённым бессмертием, но некоторым действительно удавалось — как уже в наше время Фулканелли — исчезнуть, не оставив следа. Давайте рассмотрим несколько примеров.

Александр Сетон, судя по всему, полностью отвечает нашим критериям. (Он известен под такими именами, как Suchten, Sethonius, Suthoneus, Suethonius, Seehthonius, Sidon, Sidonius и даже Scottus, — видимо, из-за своего шотландского происхождения.) Считалось, что у Сетона была усадьба на морском побережье Шотландии неподалёку от Эдинбурга, возможно в Порт-Сетоне. В 1601 году о прибрежные скалы разбился голландский корабль, и Сетону удалось спасти кое-кого из команды, в том числе капитана судна Джеймса Хауссена. Сетон дал морякам приют, а затем посодействовал их возвращению на родину. На следующий год он навестил Хауссена у него дома в Эйкхайзене и пробыл у него несколько недель. В это время он подтвердил свою репутацию алхимика и произвёл некоторое количество трансмутаций.

Затем Сетон отправился в Амстердам, а Хауссен рассказал местному врачу по фамилии ван дер Линден о произведённых операциях и даже презентовал кусочек алхимического золота, при изготовлении которого 13 марта 1602 года лично присутствовал. Внук врача, Жан-Антуан ван дер Линден показал это золото своему знакомому Жоржу Морхоффу, который живо интересовался алхимией, а тот, в свою очередь, написал о нём историку аббату Ленге дю Фреснуа. Так Сетон попал в анналы истории. На этом этапе «свидетельства» об успешной трансмутации основываются исключительно на словесных показаниях Хауссена и обоих ван дер Линденов. Однако во время своих путешествий Сетон продолжал совершать трансмутации и каждый раз устраивал дело так, что при этом присутствовали независимые свидётели, в том числе и скептики, которые почти наверняка составят подробный отчёт обо всём, что видели.

Из Голландии Сетон отправился в Италию и Швейцарию, где познакомился с профессором Якобом Цвингером из Базельского университета и профессором Вольфгангом Динхаймом из Фрибурга. Динхайм впоследствии описал «Александра Сетониуса, родом с острова посреди моря» как весьма духовного обликом человека, невысокого и плотного, с красным лицом и бородкой, подстриженной во французском стиле.

И Цвингер, и Динхайм оба крайне скептически относились к алхимии, но Сетон убедил их поучаствовать в демонстрации. Цвингер принёс из дома свинец, тигель позаимствовали у местного ювелира, а серу купили по дороге в дом третьего из участников, где, собственно, и договорились произвести трансмутацию. Таким образом, шанс мошенничества был сведён к нулю. Сетон вообще не прикасался к ингредиентам и только принёс маленький бумажный пакетик, содержавший щепотку порошка проекции.

Когда свинец расплавили в тигле и смешали с серой, Сетон передал одному из учёных пакет с желтоватым порошком и велел высыпать его в смесь. Пятнадцать минут спустя объятые сомнениями профессора с изумлением увидали, как расплавленная масса в тигле превращается в золото. Ювелир, которого пригласили апробировать продукт, признал, что это было «арабское золото превосходной чистоты».

«Где же вы теперь со всей вашей педантичностью? — сказал им Сетон. — Узрите истину в свершившемся факте». После чего он дал своим свидетелям на память по куску полученного золота.

Цвингер и Динхайм впоследствии зафиксировали последовательность операций и изложили её в «Переписке с доктором Шебингером», опубликованной Эммануилом Кёнигом в его «Эфемеридах».

Потом Сетон поехал в Германию и посетил Страсбург, Кёльн и Франкфурт, где обнаружил множество шарлатанов и скептиков и продолжил свои демонстрации, чтобы доказать истинность алхимического искусства. В Оффенбахе, пригороде Франкфурта, ему хватило одного грана порошка, чтобы трансмутировать шесть унций три грамма ртути и поташа в равное количество золота. При этом присутствовало несколько свидетелей, в том числе и местный купец по фамилии Кох. Провизор оценил результаты эксперимента как чистое двадцатитрёхкаратное золото. Отчет об этом событии помещен в труде Теобальда де Хогеланда «Historiae aliquot Transmutationis Mettalicae pro defensione Alchemiae contra Hostium Rabiem»,[147] изданном в Кельне в 1604 году.

В самом Кёльне Сетон изготовил тигель золота при пяти свидетелях, среди которых был известный хирург по имени Георг. В другой раз он взял у присутствовавшего при эксперименте рабочего щипцы и превратил их в золото.

Другие трансмутации были осуществлены в Роттердаме, Амстердаме, Франкфурте, Кёльне, Базеле и Гамбурге. По сути, эти мероприятия стали для него столь обычным делом, что, женившись на девушке из Мюнхена и не желая прерывать свой медовый месяц, он отправил вместо себя к Христиану II, курфюрсту Саксонскому, прослышавшему о знаменитом шотландце, своего слугу Уильяма Гамильтона вместо себя. Гамильтон осуществил трансмутацию в присутствии всего двора курфюрста в полном составе. Как сообщают «Алхимические древности» Галденфалка, золото было проверено и признано настоящим.

Христиан II пожелал познакомиться с Сетоном лично. Алхимик повиновался и передал ему из рук в руки малую толику порошка, но отказался раскрыть секрет изготовления Камня, за что был немедленно брошен в тюрьму. В полном противоречии со своим гуманным именем, Христиан втыкал в него железные булавки, пытал расплавленным свинцом, бил и прижигал горящими головнями, однако признания так и не добился. В результате Сетона оставили в одиночном заключении.

Вызволил его оттуда студент и будущий алхимик польского происхождения Михаэль Сендивогий, который подкупил и напоил охрану. Сетона перенесли в ожидавший неподалёку портшез — ходить он уже не мог — и, подхватив по дороге его жену, переправили в дом Сендивогия в Кракове. Несмотря на это благодеяние, Сетон так и не открыл своему спасителю тайну изготовления Камня.

«Ты видишь, что я перенёс, — сказал он ему. — Мои нервы на пределе, суставы вывернуты. Я истощён до крайности, моё тело почти при смерти — но даже чтобы исцелиться, я не открыл бы секретов философии».

Через несколько месяцев, 1 января 1604 года Сетон умер от заработанных в тюрьме недугов, а Сендивогий, которому было тогда тридцать восемь лет, унаследовал от него порошок проекции. Как утверждают некоторые авторы, в надежде, что она может знать тайну Камня, он даже женился на вдове Сетона. Как и следовало ожидать, она ничего не знала. Однако у неё была рукопись Сетона под названием «Новый свет алхимии».

Сендивогий, получив вожделенный порошок, стал выдавать себя за Адепта и опубликовал в Праге труд Сетона под именем Космополита. На обложке книги он поместил анаграмму, в которую включил своё настоящее имя: Autore me qui DIVILESCHI GENUS AMO (Я семь автор, любящий священное семя Леха, коим основано польское королевство). Позднее он опубликовал второй трактат, посвящённый сере, снова зашифровав своё имя в анаграмме: Angelus doce mihi jus (Ангел учит меня тому, что право).

Оставшаяся часть карьеры Сендивогия напоминает путь типичного неофита, не прошедшего посвящение. Он путешествовал по миру, производя трансмутации при помощи сетоновского порошка и получая в награду от зачарованных аристократов земли, дома и деньги, пока не закончился порошок. Будучи не в силах восполнить его запас, он опустился до мошенничества — начал покрывать серебром кусочки золота, чтобы сделать вид, будто получает его путём химических реакций.

Некоторые комментаторы полагают, что Сетон всё-таки передал Сендивогию секрет Камня и что последний вёл себя таким образом, только чтобы избежать трагической судьбы своего Учителя. Однако это предположение основано исключительно на словах его друга Яна Бодовского, который утверждал, что Сендивогий часто путешествовал инкогнито под видом слуги, спрятав запас порошка в полой ступеньке экипажа. («Жизнь Сендивогия в описании Яна Бодовского»). В любом случае действия Сендивогия очень мало похожи на поступки истинного Посвящённого — попытки выдать чужие работы за свои, экстравагантная жизнь и откровенное мошенничество. Судя по дальнейшей жизни Сендивогия, можно с достаточной определённостью утверждать, что Посвящённым он не был. Легенда гласит, что к нему в замок в Гроверне, что на границе Польши и Силезии, однажды наведались два таинственных незнакомца, прослышавшие о его славе алхимика. Они были членами Братства Розы и Креста и предложили Сендивогию вступить в их ряды, но тот отказался.

Будь он действительно посвящённым в тайны Пути, а не просто счастливчиком, по удачному стечению обстоятельств получившим в наследство от подлинного Адепта порошок проекции, Сендивогий, скорее всего, с благодарностью отнёсся бы к предложению вступить в тайное общество, членство в котором сулило ещё более захватывающие тайны. Вместо этого он предпочёл идти собственным путём и в 1646 году бесславно умереть в Парме в возрасте восьмидесяти четырёх лет.

После кончины мастера Сетона, в XVII веке в Европе — и Америке — всё же остался, по крайней мере, ещё один Посвящённый. Все свидетельства говорят в пользу того, что этот человек упорно продолжал выполнять «незримые указания» и пропагандировать реальность трансмутации.

Его имя, место рождения и дата смерти неизвестны, однако все знаки указывают, что он был одним из Высших Посвящённых алхимической традиции, которые появляются на арене истории, быть может, раз в столетие. Специалистам по истории алхимии он известен как Иреней Филалет.

Но прежде всего позвольте опровергнуть наиболее часто встречающееся отождествление этого человека с Томасом Воэном — клириком из Уэльса и автором трактатов по алхимии, братом поэта-мистика Генри Воэна. Жак Садуль, тщательнейшим образом изучивший этот вопрос, указывает, что Томас Воэн умер в 1666 году, «задолго до окончательного исчезновения Филалета с исторической сцены».[148]

А. Е. Уэйт считает, что Воэн умер годом ранее, в феврале 1665-го, и предполагает, что смерть наступила в результате одного из его химических экспериментов. Мэри Энн Этвуд, в свою очередь, высказывает мнение, что она оказалась результатом передозировки эликсира. Идентифицировать Воэна с великим странствующим адептом стали, без сомнения, по той причине, что он писал под сходно звучащим алхимическим псевдонимом Евгений — а вовсе не Иреней — Филалет. Воэн окончил Колледж Иисуса в Оксфорде и служил викарием церкви Святой Бригиты в Ллансейнтфрейде, что в Бреконшире.

Давайте теперь вернёмся к «подлинному Филалету», как называл неизвестного адепта Жак Садуль. Многие авторы считают, что он родился в 1612 году, поскольку в самой своей знаменитой работе «Открытый вход в скрытый дворец короля», увидевшей свет в 1645 году, он пишет: «Я — философ, Адепт, не называющий себя никаким иным именем, кроме как Филалетом, что есть псевдоним, означающий „любящий истину“. В лето искупления мира 1645 исполнилось мне тридцать три года от роду…»

Быстрый подсчёт даёт нам дату рождения Филалета — 1612 год. Но независимо от любви к истине Филалет, вполне возможно, не совсем искренен. Ибо, как указывает Жак Садуль, в первых изданиях книги значится «двадцать три», а не «тридцать три», следовательно, автор родился в 1622, а не 1612 году. Однако Садуль совершенно справедливо замечает, что в последующих изданиях дата могла быть изменена публикаторами книги, просто не верившими, что столь юный человек может быть Адептом.

Филалет едва ли лично произвёл это исправление, считает Садуль, потому что ко времени появления последующих редакций алхимик уже бесследно исчез.

Особенный интерес в произведённом Жаком Садулем анализе этой проблемы вызывает предположение, что автор вообще мог не иметь в виду возраст. Цифра двадцать три могла в действительности означать время, понадобившееся Филалету на осуществление Великого Делания. Тридцать три же, учитывая, что автор был христианским мистиком, могло вообще быть символической цифрой, означающей достижение совершенства, которого и Христос достиг в исполнении своей земной миссии в возрасте тридцати трёх лет. Это допущение становится тем более вероятным, если принять во внимание, что философская система Филалета, содержащаяся в его книгах, весьма близка по сути своей к розенкрейцерской. У розенкрейцеров же, как и у франкмасонов, имелась последовательность степеней посвящения внутри ордена. И оба эти наполовину тайных мистических братства, напомним, произошли от суфийского ордена Строителей, придававшего особое значение нумерологической интерпретации числа «тридцать три».

Цитируя английского биографа, Садуль указывает период правления короля Карла I — примерно между 1625 и 1649 годами — как время взросления и становления Филалета.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.