ЭПИЛОГ Судьбы
ЭПИЛОГ
Судьбы
Земной путь Григория Ефимовича Распутина-Нового завершился, тело его было сожжено и прах развеян по ветру, но распутинская легенда продолжала жить. Об этой посмертной легенде можно было бы написать еще одну книгу. Написать о тех мемуарах, действительных и фальсифицированных, которые появились на свет после 17 декабря 1916 года. О книгах, фильмах, спектаклях, которые создавались и продолжают создаваться по всему миру. О стихах, поэмах, судебных процессах, исках, тиражах, песнях популярных рок-групп. Но это будет другая книга. А в этой, завершив повествование о судьбе Распутина, остается рассказать об остальных ее героях – тех, кто Распутина любил или ненавидел, кто с ним боролся или обращался к нему за помощью, пытался использовать его в своих интересах или верой и правдой ему служил. Этих людей, так или иначе с тобольским крестьянином связанных, было очень много – сотни, может быть, тысячи человек. Судьбы одних из них известны очень хорошо, судьбы других – гораздо хуже.
Царская Семья. Ее последний путь знают сегодня все. Был ли в решении Керенского отправить Семью отрекшегося от престола русского Царя в родные края Григория Распутина некий умысел или это простое совпадение, доподлинно неизвестно. Да, наверное, и не столь важно. Существует легенда, что Распутин предсказывал Государю этот путь и говорил, что Николай обязательно увидит его родину. Об этом писала Юлия Ден.
«Они должны приехать, – сердито проговорил крестьянин. Спустя несколько минут он произнес пророческие слова: – Волей или неволей они приедут в Тобольск и, прежде чем умереть, увидят мою родную деревню».
Так и вышло.
«…нам не говорят, куда мы едем (узнаем только в поезде) и на какой срок, но мы думаем, это туда, куда ты недавно ездила – святой зовет нас туда и наш друг.
Не правда ли странно, и ты знаешь это место <…> главное, что мы еще в России (это главное), что здесь тихо, недалеко от раки св. Иоанна. Не удивительно, что мы именно здесь», – писала Императрица своей верной подруге Анне Александровне Вырубовой, которая за год до этого побывала в Покровском, Тобольске и Верхотурье.
И, пожалуй, только при прочтении этих строк и обнаружении связи между Царской Семьей и последним святым, при Империи канонизированном, становится понятной та боль, которую испытывала, и то возмущение, которое высказывала Александра Федоровна, когда Синод отказывался прославлять Иоанна Тобольского, ожидая конца войны.
«Выяснилось окончательно: их везут в Тобольск <…> Государь очень побледнел и похудел. Императрица владеет собой и продолжает надеяться! Несмотря ни на что, рада ехать в домашнюю сферу "их дорогого друга". И Аня – святая, перед которой следует преклониться. Ничего не изменилось в ее менталитете, – записала в дневнике обер-гофмейстерина Е. А. Нарышкина. – Какое испытание и какое унижение! А они все переносят со стойкостью и кротостью святых».
«Выехав 14-го августа в 6 часов утра, 17-го вечером мы прибыли в Тюмень – на станцию железной дороги, наиболее приближенную к Тобольску. Через несколько часов после этого мы грузились на пароход "Русь". На другой день мы плыли мимо деревни – места рождения Распутина, и Семья, собравшаяся на мостике, могла созерцать дом старца, который ярко выделялся посреди изб. Это событие не было для них неожиданностью, так как Распутин это предсказал, и это стечение обстоятельств, казалось, еще раз подтверждало его пророческие слова», – писал в мемуарах Пьер Жильяр.
1917 год. «6 августа. Забыл упомянуть, что вчера перед обедом проходили мимо села Покровского – родина Григория», – как всегда скупо, отметил Государь по дороге из Царского Села в Тобольск.
1918 год. «14 апреля. В с. Покровском была перепряжка, долго стояли как раз против дома Григория и видели всю его семью, глядевшую в окна», – писал он на пути из Тобольска в Екатеринбург.
Между этими двумя записями семь месяцев жизни в доме тобольского губернатора, безропотное ожидание своей участи, домашние уроки детям, чтение книг, молитвы, нечастое посещение церковных служб, смена времен года и смена властей. И горькие записи в дневнике маленького Цесаревича, к которому вернулась его болезнь:
«Весь день прошел как вчера». «Весь день прошел как вчера». «22 градуса мороза, ураган. Все так же скучно». «Днем вертел маленькую палочку в руке, смотрел, как Папа работал на крыше, счищал снег, и как носят дрова в дом. Скука!!!»
Тринадцатилетний мальчик тяготился этим заточением едва ли не более всех…
В апреле 1918-го Царская Семья была разделена: Государь с Государыней были вывезены из Тобольска раньше, а дети и слуги присоединились к ним позднее.
22 мая, в день Николая Чудотворца, их увидела на пристани в Тюмени Матрена Распутина.
«Какое счастье выпало на мою долю. Сегодня я видела детей случайно совершенно, – записала она в дневнике. – Пошла на пристань за билетами, вижу – стоит пароход, никого не пустили. Я пробралась к кассе чудом, и вдруг в окне парохода Настя и маленький увидели меня, страшно были рады».
Вспоминала о Распутине, его окружении и родне и Государыня. Об этом свидетельствуют как показания сосланных с нею людей, так и ее собственные письма.
«Тяжело быть отрезанной от всех дорогих, – обращалась она к Вырубовой 24 ноября 1917 года. – Я так рада, что Твой верный Берчик и Настя с Тобой, а где Зина и Маня? Отец Макарий, значит, тоже ушел в лучший мир? Но там он ближе к нам, чем на земле. Наши мысли будут встречаться в будущем месяце. Помнишь наше последнее путешествие и все, что случилось после. После этой годовщины, может быть, Господь смилуется над нами. Иза и девушки еще не приехали. Поцелуй от меня Прасковью и детей. Все целуют "Большого Бэби" и благословляют. Храни Бог. Не падай духом».
А в другой раз: «Я получила доброе письмо от Зины. Акилина в Киеве».
Многие имена здесь хорошо известны. Зина (Манштедт или Манчтет), Маня (Ребиндер) и Акилина (Лаптинская) входили в число самых ближайших распутинских поклонниц, Прасковья – жена, вернее, вдова Распутина. Отец Макарий, умерший в 1917 году, —тот самый монах из Верхотурья, который приезжал в Царское Село в 1909 году и которого ошибочно считали наставником Григория в молодости. Весной 1917 года им заинтересовалась демократическая власть.
«Поручаю своему товарищу Пигулевскому немедленно арестовать в Верхотурском ските Макария и заключить его под стражу, произведя самый тщательный обыск у него в келий. Имею на сей счет прямые указания товарища Скарятина. Начальник милиции в данном случае имеет беспрекословно повиноваться гр. Пигулевскому», – писал в своем приказе председатель комитета общественной безопасности города Верхотурье некто Беляев 19 апреля. Два месяца спустя Макарий скончался.
Примерно в это же время в Верхотурье была арестована и отправлена в Петроград Ольга Владимировна Лохтина.
Великая Княжна Татьяна Николаевна писала 9 декабря 1917 года Вырубовой, которую к тому времени выпустили из Петропавловской крепости: «Передай, душка, привет Маре, сестре, О. В.[67] Попроси помолиться, целую ее и всех, кто помнит».
Распутинский кружок распался со смертью Григория, но память о человеке, которого считала святым, Государыня хранила до своих последних дней. Вырубова сообщала в мемуарах о том, что Их Величества «до последней минуты верили в его молитву и еще из Тобольска мне писали, что Россия страдает за его убийство». Письмо с такими строками действительно существует.
«17-го все молитвы и мысли вместе, переживаем опять все <…> Вспоминаю Новгород и ужасное 17 число и за это тоже страдает Россия. Все должны страдать за все, что сделали, но никто этого не понимает», – написала Императрица своей фрейлине год спустя после убийства Распутина, еще надеясь на то, что «после годовщины <…> Господь умилосердится над родиной», но больше ни с кем она мыслями о своем покойном друге не делилась.
«Только однажды Она говорила со мной про Распутина, и слова Ее были маловажные. Мы ехали на пароходе в Тобольск и, когда проезжали мимо села Покровского, Она, глядя в окно, сказала мне: "Вот здесь Григорий Ефимович жил. В этой реке он рыбу ловил и Нам иногда в Царское привозил"», – рассказывал камердинер Николай Волков.
«Он прямо поразителен – такая крепость духа, хотя бесконечно страдает за страну, но поражаюсь, глядя на Него. Все остальные члены семьи такие храбрые и хорошие и никогда не жалуются, – такие, как бы Господь и наш Друг хотели бы», – писала Императрица Вырубовой о детях и самом дорогом для них обеих человеке – Императоре Николае Александровиче, соотнося их мужественное поведение ц,гипотетической оценкой Распутина.
Комендант Ипатьевского дома Я. М. Юровский в своей записке о расстреле Царской Семьи и сокрытии трупов указывал на то, что «на шее у каждой из девиц оказался портрет Распутина с текстом его молитвы, зашитые в ладанку».
Это обстоятельство уже в наши дни было подхвачено сторонниками Распутина как еще одно доказательство его святости. «Перед миллионами русских верующих во всей своей неприкрытой остроте встал вопрос о том, как совместить в сознании образ вечно пьяного и похабного мужика с остатками пищи в бороде и Царственных мучеников, Государя, Царицу, прекрасных и чистых Царственных дочерей, поистине агниц без пятна и порока, принявших смерть с образками и молитвой этого "пьяницы", спрятанными у самого сердца, – вопрошал Ф. Козырев и продолжал: – Кто был слеп – они, непорочные, мужественные, прекрасные, или мы… Вот центральный пункт всех споров о Распутине».
Вопрос, может быть, и резонный, но следует заметить, что фраза о портрете Распутина была, во-первых, вписана в машинопись от руки, а во-вторых, версий воспоминаний Юровского существует по крайней мере пять. Как писал Н. Г. Росс о записке, хранящейся в Государственном архиве Российской Федерации, в 601-м фонде, где и говорится о портретах Распутина, то «именно на этом экземпляре "Записки" находятся загадочные приписки от руки». И далее: «Теперь благодаря доктору исторических наук Ю. А. Буранову известно, что машинописный текст "Записок" собственноручно надписывал историк М. Н. Покровский».
В других материалах, например, в выступлении Юровского в феврале 1934 года на совещании старых большевиков по вопросу о пребывании Романовых на Урале, о ладанках с портретами и молитвами Распутина ничего не говорится, а потому нельзя исключить, что эта фраза была специально вставлена, с тем чтобы через Распутина лишний раз дискредитировать Царскую Семью – способ, вольно или невольно широко используемый и поныне, в том числе и теми, кто искренне желает послужить памяти о семье страстотерпцев, а на деле их только дискредитирует.
Более точным следует считать тот факт, что после расстрела Царской Семьи в подвале Ипатьевского дома было найдено 57 икон, принадлежавших царственным страстотерпцам, и три из них оказались подаренными Распутиным. Об этом сообщается в книге генерала М. К. Дитерихса «Убийство Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале», он же приводит отредактированные тексты надписей на этих иконах:
«а) на иконе с изображением лика Спаса Нерукотворного в 1908 году Распутин написал: "Здесь получишь утешение";
б) на иконе Благовещения Пресвятой Девы в 1910 году им написано: "Бог радует и утешает (о чем) извещает (как и об этом) событии (и в) знак дает цвет";
в) на иконе с изображением Божьей Матери "Достойно Есть" в 1913 году Распутиным написано: "Благословение достойной Имениннице Татьяне на большую любовь во христианстве, а не в форме".
Надписи приведены в исправленном виде; Распутин же пишет страшно безграмотно, соединяя иногда два-три слова в одно, а иногда, как это видно на второй иконе, пропускает слова, отчего разобрать его рукописи довольно трудно».
А далее следовал такой авторский комментарий: «Не касаясь совершенно в настоящей части этой книги значения Распутина как оружия, выдвинутого определенными партиями и кругами общества для своих гнусных политических целей, о чем будет речь в третьей, последней части этой книги, здесь, исходя из приведенных надписей Распутина, нельзя, вспоминая весь тот ужас грязи, которой общество заливало Царскую Семью в Ее отношении к Распутину, отказаться от желания напомнить честному русскому христианину слова Апостола Павла к Коринфянам: «Но боюсь, чтобы как змей хитростью своею прельстил Еву, так и ваши умы не повредились, уклонившись от простоты во Христе»».
Не менее резко высказались о личности Распутина и другие лица, причастные к расследованию обстоятельств убийства Царской Семьи: английский журналист Роберт Вильтон и русский следователь Н. А. Соколов. О следствии, проведенном Соколовым, и его выводах, изложенных в книге «Убийство царской семьи», скажем чуть позже, а пока отметим, что самое первое следствие, пытавшееся разобраться в личности и действиях сибирского странника, было проведено сразу же после Февральской революции Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства.
Тогда, весной 1917 года, фактически именно за связь с Распутиным было арестовано довольно много людей: Вырубова, Лохтина, Хвостов, Белецкий, Протопопов, Штюрмер, Горемыкин, Комиссаров, Воейков, Андроников…
Материалы этого следствия, озаглавленные «Падение царского режима», частично были опубликованы в 1924– 1927 годах под редакцией Павла Щеголева. Вышло семь томов. Их иногда называют сфальсифицированными, подобно тому как был сфальсифицирован Щеголевым же при участии Алексея Толстого дневник Анны Вырубовой. Ссылаются при этом на воспоминания одного из членов комиссии А. Ф. Романова.
«Романов советовал относиться к записям с сугубой осторожностью, так как "они никем не подписывались, обвиняемым не предъявлялись и редактировались четырьмя литераторами, в числе которых был и Блок, певец большевизма"», – утверждает С. В. Фомин.
На первый взгляд это замечание может показаться резонным, но вот что обращает на себя внимание. Вырубова, как известно, сразу же опротестовала публикацию дневника. «По слухам, дошедшим до меня, в Советской России появилась в печати книга "Дневник А. А. Вырубовой", якобы найденный у одного нашего старого слуги в Петербурге и переписанный некоею Л. В. Головиной… Считаю своим долгом добавить, что единственный наш старый слуга Берчик умер еще у нас в Петербурге в 1918 г., был нами же похоронен и ничего после себя не оставил», – заявила она в эмигрантской газете «Возрождение» 23 февраля 1928 года, а в интервью шведской «Хювюд стадсбладет» подчеркнула, что дневник является плодом «большевистской пропаганды для сенсации среди легковерных людей». Но ни одним словом она не обмолвилась о том, что фальшивыми были опубликованные в том же 1927 году ее показания ЧСК (которые, к слову сказать, косвенно свидетельствуют о том, что дневников в общепринятом смысле этого слова Вырубова не вела).
Это же самое относится и к очень многим из привлекавшихся по этому делу свидетелей, которые были еще живы и, находясь в эмиграции, не заявили об искажении их показаний. Ни генерал А. И. Спиридович, ни граф В. Н. Коковцов, ни министр А. Н. Наумов, ни П. Н. Милюков, ни А. И. Гучков… Ничего не заявляли о факте подлога председатель ЧСК Н. К. Муравьев и другие следователи, за исключением Романова, да и тот ведь прямо ничего не утверждал. Нет оснований полагать, что были сфабрикованы стенограммы допросов и тех, кого к тому времени уже не было в живых, – Хвостова, Белецкого, Манасевича-Мануйлова, Андроникова, Штюрмера, Протопопова, Родзянко.
Все эти люди вели себя на следствии очень по-разному. Одни раскаивались в связях с Распутиным, другие приписывали себе заслуги по борьбе с ним, третьи его роль всячески преуменьшали, четвертые ее выпячивали, но говорили о Распутине почти все. Вольно или невольно сибирский крестьянин оказался в материалах следствия главным действующим лицом и речь о нем заходила чаще, чем о ком бы то ни было.
Особую готовность сотрудничать с комиссией и именно в связи с личностью Распутина проявил С. П. Белецкий, чьи письменные показания заняли сотни страниц. «Вчера в третий раз Белецкий в крепости растекался в разоблачениях тайн того искусства, магом которого он был, так что и в понедельник мы будем опять его слушать, он уже надоел, до того услужлив и словоохотлив», – писал в письме матери Александр Блок, назначенный секретарем комиссии.
Бывший министр внутренних дел А. Н. Хвостов рассказывал о своей борьбе с сибирским крестьянином и попытках его физически уничтожить, а последний царский министр Протопопов в числе прочего утверждал, что Распутин возил Царице и Вырубовой деньги (причем фальшивые), которые он «берет за свои хлопоты о делах и наградах с разных людей».
Другие свидетели – Манасевич-Мануйлов, Андроников, Комиссаров – почти все так или иначе пытались демонизировать либо самого Распутина, либо «режим», которому были призваны служить, и исключение на этом фоне составили показания двух женщин – Ольги Лохтиной и Анны Вырубовой.
Лохтину – хотя, казалось бы, какое преступление совершила эта больная женщина, некогда приютившая Распутина? – как уже говорилось, арестовали в Верхотурье и привезли в Петроград. На вопрос следователя: «Вы к Распутину как относитесь, хорошо или нет?» – Лохтина коротко ответила: «Он меня исцелил» и добавила, что считает его «старцем, который опытом прошел всю жизнь и достиг всех христианских добродетелей». Ни на какие провокации и уловки следствия в отличие от многих обвиняемых и свидетелей она не поддалась.
«Дорогой О. В. привет»; «О. В. нежно целую, благодарю и прошу молитв», – вспоминала про нее Государыня в тобольской ссылке.
Но, пожалуй, больше других пришлось хлебнуть в заключении Анне Александровне Вырубовой, чья судьба стала и самой драматической.
«Сидит в кресле немного тяжело (она вся тяжеловата, и хромает сильно после неудачного сращения переломов), но держится прямо, и все рассказывает, рассказывает, с детскими жестами пухлых ручек <…> Рассказывает Аня… все о своих последних несчастьях, о крепости, об издевательствах в тюрьме.– Сколько раз Господь спасал от солдат… сама не вспомню, как…
Вид у нее, может быть, по привычке, деланно-искренний, деланно-детский».
Так насмешливо писала о Вырубовой Зинаида Гиппиус и еще более резко, с ненавистью отзывалась о ней в дневнике: «Русская "красна девица", волоокая и пышнотелая (чтобы Гришка ее не щипал – да никогда не поверю!), женщина до последнего волоска, очевидно тупо-упрямо-хитренькая. Типично русская психопатка у "старца". Охотно рассказывает, как в тюрьме по 6 человек солдат приходили ее насиловать, "как только Бог спас!"»
А между тем не приведи Господь было пережить Гиппиус то, что выпало в тюрьме на долю ближайшей подруги Императрицы. Ее считали развратной женщиной и любовницей Распутина; видевший ее в камере «лунный друг» Гиппиус Александр Блок[68] называл ее бранными словами. «Эта блаженная потаскушка и дура сидела со своими костылями на кровати. Ей 32 года, она могла бы быть даже красивой, но в ней есть что-то ужасное», – писал он матери.
Для медицинского освидетельствования Вырубовой и проверки слухов о ее порочности был приглашен доктор И. И. Манухин. Вот фрагменты его заключения: «…я обратил внимание свидетельствуемой на то обстоятельство, что она относительно легко показывает больные обнаженные ноги в присутствии караула, и попросил дать объяснение по этому поводу. У меня являлось предположение, что если стыдливость у нее открыто нарушается, то нельзя ли заподозрить в этом явлении какую-либо психопатологическую подкладку? Свидетельствуемая, в объяснении предложенного мною вопроса, обливаясь слезами, рассказала мне о том, какие муки испытывала она в первое время в Трубецком бастионе, когда лечивший ее врач должен был осматривать ее, иногда обнажая до пояса, в присутствии гарнизона, как в первые дни, когда не было надзирательницы, пришлось переменить ночную рубашку в присутствии караульного, как ее караульные поднимали с пола в полуобморочном состоянии и клали полуобнаженную на постель, как каждую минуту караульные могли смотреть за всем, что она делала в камере через окошечко и пр. Она говорит, что в первые дни своего заключения послала 4 прошения по этому поводу Министру Юстиции Керенскому; не получив от него ответов и слыша, что в этой обстановке со стыдом надо расстаться, она принуждена была обуздывать свой стыд, подчиняясь созданному режиму».
«Ужасно подумать, через что Вы прошли», – обращался к ней из ссылки Государь.
«…Дорогая моя мученица, я не могу писать, сердце слишком полно, я люблю тебя, благодарим тебя и благословляем и преклоняемся перед тобой, – писала Императрица. – Дитя мое, я горжусь тобой. Да, трудный урок, тяжелая школа страдания, но ты прекрасно прошла через экзамен. Благодарим тебя за все, что ты за нас говорила, что защищала нас и что все за нас и за Россию перестрадала. Господь один может воздать… Бог попустил эту страшную клевету, мучения – физические и моральные, которые ты перенесла».
Вырубова была предана Императрице всю свою долгую жизнь. После освобождения из-под следствия она продолжала поддерживать отношения с Царской Семьей, состояла в переписке с Государыней, еще несколько раз арестовывалась, на сей раз уже большевиками, потом при довольно странных обстоятельствах обрела свободу, жила в Петрограде на нелегальном положении и в декабре 1920 года бежала в Финляндию, где в 1923 году в Смоленском скиту Валаамского монастыря приняла постриг с именем Мария во имя святой равноапостольной Марии Магдалины. По состоянию здоровья ни в какую обитель Вырубова не поступила и оставалась монахиней в миру. Долгое время она проживала в Выборге, почти ни с кем из соотечественников не общаясь, но изредка водя знакомство с фельдмаршалом Маннергеймом, с которым познакомилась еще в 1908 году, когда Маннергейм был полковником царской армии. Между Вырубовой и Маннергеймом велась переписка, несколько раз они встречались, хотя общение это носило скорее вынужденный характер: Вырубова сильно бедствовала и просила у Маннергейма вспомоществования. Фельдмаршалу же было интересно узнать то же, что и всем – о Распутине.
После Финской кампании Вырубова перебралась в Хельсинки. Умерла 20 июля 1964 года в возрасте 80 лет. Она оставила воспоминания, более известные – ранние, опубликованные в 1922 году в Париже и с тех пор не раз переизданные, и менее известные, относящиеся к концу 30-х годов. Определенные акценты в оценке событий прошлого в этих текстах менялись, но так или иначе в памяти Вырубовой все дышало любовью к Царской Семье и печалью в связи с ее участью. Единственное (или точнее не единственное, но самое существенное), о чем Вырубова умолчала, – так это о своих неудачных попытках спасти семью последнего русского Императора. Известно, что почти никто из русских монархистов всерьез не занимался освобождением тобольских узников.
«Эта черная страница русской истории вызовет недоумение будущего историка, который задаст себе вопрос: как могли преданные слуги Монарха, придворные дворяне, офицеры, как могли честные русские люди, как мог весь русский народ безучастно присутствовать в течение более года при страшном крестном пути своего Монарха и Его Семьи, как не поднялись с Русской Земли защитники Царя, как не вооружился народ, почему не вступился он за своего царя, как вандейцы пошли биться за своего короля?» – писал впоследствии И. П. Якобий.
Существуют разные версии, почему честные русские люди не поднялись. Согласно одной из них, роковую роль в неудавшемся освобождении Царской Семьи сыграл зять Григория Распутина, муж его старшей дочери Матрены – Борис Соловьев, которому и Вырубова, и Государь с Государыней оттого и доверились, что он был связан с дорогим для них именем.
«…мы все видели одного, который мог быть брат Нашего Друга. Папа его издали заметил, высокий, без шапки, с красными валенками, как тут носят. Крестился, сделал земной поклон, бросил шапку на воздух и прыгнул от радости»; «Надеемся офицера завтра увидеть хоть издали»; «Офицер тоже в монастырь поедет, замерзнет, боюсь, по дороге», – именно о Борисе Соловьеве, ошибочно принятом Государыней за брата Распутина, шла речь в этих строках.
Сергей Марков, также причастный к попыткам освободить Государя и написавший в эмиграции книгу «Покинутая царская семья», приводит текст письма Александры Федоровны к Борису Соловьеву (правда, подлинников послания Царицы нет, так как Соловьев утверждает, что, скопировав письма Императрицы, оригиналы в целях конспирации сжег, и писала ли эти строки Императрица, сказать трудно): «По Вашему костюму торговца вижу, что сношения с нами не безопасны. Я благодарна Богу за исполнение отцовского и моего личного желания: Вы муж Матреши. Господь да благословит Ваш брак и пошлет Вам обоим счастие. Я верю, что Вы сбережете Матрешу и оградите от злых людей в злое время. Сообщите мне, что Вы думаете о нашем положении. Наше общее желание – это достигнуть возможности спокойно жить, как обыкновенная семья, вне политики, борьбы и интриг. Пишите откровенно, так как я с верой в Вашу искренность приму Ваше письмо. Я особенно рада, что это именно Вы приехали к нам. Обязательно познакомьтесь с о<тцом> Васильевым, это глубоко преданный нам человек <…>».
«Глубоко признателен за выраженные чувства и доверие. Вообще, положение очень тяжелое, может стать критическим. Уверен, что нужна помощь преданных друзей или чудо, чтобы все обошлось благополучно и исполнилось Ваше желание о покойной жизни. Искренне преданный Вам Б<орис>», – отвечал Соловьев.
Об отношении Соловьева к Царской Семье писал и С. В. Фомин: «9 апреля 1921 г. корнет С. В. Марков (1898– 1944), давая показания по делу о цареубийстве, сообщил о существовавших в 1918 г. у пользовавшегося доверием Царственных Мучеников зятя Г. Е. Распутина Б. Н. Соловьева (1893—1926) намерениях: "План Соловьева был таков. Земский Собор должен был снова призвать Государя на Престол. Государь бы отрекся тотчас же в пользу Наследника, а Сам стал Патриархом. Править Россией должен был Регентский (всесословный) Совет. Императрица ушла бы в монастырь. Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна еще в Тобольске с Ее Величеством просились в монастырь. Это я знаю кроме как от Соловьева также и из советских газет".
Итак, подведем некоторые итоги: Наследник становился Царем (с именем Алексий). Государь – Патриархом (с именем Никон). Государыня, принявшая монашеский постриг с именем Феодора, – Регентом при Своем Сыне Царе Алексии Николаевиче до достижения Им совершеннолетия. Всё это в целом – поразительное пресуществление Домашней Церкви Царственных Мучеников в Общероссийскую, а по месту Русского Государя в Мировой Иерархии, Вселенскую Симфонию Царя и Патриарха».
Ничего из этого не сбылось, да и достоверности в этой замечательной картине не больше, чем в сообщениях С. Нилуса о намерении Николая возглавить Русскую Церковь. И уж тем более непонятно, как мог стать Государь патриархом в 1918 году при уже избранном патриархе (при этом сам Марков показывал, что «с патриархом Тихоном у нас были связи. Он нас знал»), но так родилась еще одна легенда, в которой Григорию Распутину посмертно отводится еще одна роль – тестя «спасителя России».
На самом деле сказать что-либо определенное о личности и действиях избранника старшей дочери Григория Распутина довольно трудно, хотя по горячим следам изучения обстоятельств екатеринбургского расстрела роль этого человека оценивалась крайне негативно.
«Кто он был и откуда появился – неизвестно; никто не знал его ни в Тобольске, ни в среде Царской Семьи, ни среди придворных, оставшихся при Ней, как самых Ей близких людей по всей предыдущей жизни, – писал М. К. Дитерихс. – В то время, когда Царская Семья проживала в Тобольске, Соловьев устроился в Тюмень, откуда до Тобольска зимой ездили на лошадях, а летом на пароходах. Таким образом, Тюмень перехватывала пути из Европейской России на Тобольск. Здесь, в Тюмени, Соловьев установил как бы заставу для всех лиц, пытавшихся пробраться в Тобольск, в целях повидаться там с заключенными Членами Августейшей Семьи. Соловьев говорил, что стоит во главе организации, поставившей целью своей деятельности охранение интересов заключенной в Тобольске Царской Семьи путем наблюдения за условиями жизни Государя, Государыни, Наследника и Великих Княжон, снабжения их различными необходимыми для улучшения стола и домашней обстановки продуктами и вещами и, наконец, принятия мер к устранению вредных для Царской Семьи людей.
Все сочувствовавшие задачам и целям указанной организации должны были являться к нему, прежде чем приступить к оказанию в той или иной форме помощи Царской Семье; в противном случае, говорил Соловьев, "я налагаю вето" на распоряжение и деятельность лиц, "работающих без моего ведома, и ослушников предаю советским властям". Так, по его собственным словам, им были преданы большевикам два офицера гвардейской кавалерии и одна дама, которые и были будто бы расстреляны.
Действительно ли имело место это подлое предательство Соловьева, или врал он ради запугивания новичков и личных выгод – дело совести этой темной личности, но почему Соловьев, не известный никому из заключенных в Тобольске, считал себя вправе быть чуть ли не вершителем судьбы несчастных Узников – остается всецело на совести тех лиц руководившего центра, которые его послали с такими задачами, руководили им и вовремя укрылись в Берлине».
«Крупные советские хищники доставляли работу остальным, меньшего размаха. Эти шакалы приняли участие в Романовском деле до и после Екатеринбургского преступления, – утверждал Роберт Вильтон. – На первом месте роль Бориса Соловьева. Офицер видного полка, он перед самой революцией был прикомандирован ко 2-му пулеметному полку, прославившемуся потом услугами, оказанными красным.
С первых же дней революции Соловьев появляется в Таврическом дворце, в качестве адъютанта генерала Потапова, известного председателя военного отдела Думского комитета. Печальная работа, выполненная этим генералом, который, по-видимому, был занят тем, как бы скорее разрушить Русскую Армию и власть, достаточна известна.
Через несколько месяцев Соловьев, став вновь ревностным монархистом, женился на Матрене Распутиной, дочери "старца". Это было в сентябре, 15 дней после отъезда Царской Семьи в Тобольск. Странное совпадение: молодые отправляются в свадебное путешествие по следам сосланных.
Остановившись у вдовы Распутина в Покровском, зять вскоре избирает своим главным местопребыванием Тюмень, город, удобный для наблюдения за всеми, кто едет в Тобольск или из него уезжает.
Соловьев совершает несколько таинственных поездок в город, где находится Царская Семья.
Несколько офицеров, пытающихся проехать туда, им арестовываются. Никто не должен приближаться к Тобольску без его позволения, заявляет он. И действительно, по его вине было донесено на двух офицеров красным и они были расстреляны.
Что означало это поведение? Нельзя сомневаться, что Соловьев пользовался покровительством вполне надежным. Установлено, что ему покровительствовал немецкий офицер Фишер, который тогда распоряжался среди тюменских большевиков как хотел.
Как известно, у Царской Семьи не было больше денег. Соловьев через одного банкира получал средства для Романовых. По этому поводу священник Васильев обвинял Соловьева в лихоимстве; последний обвинял в том же Васильева.
Но Соловьев привез в Тобольск также и секретные германо-большевицкие письма. За 15 дней до прибытия в Тобольск Яковлева, Соловьев знал уже, что Государь и Наследник будут отправлены в Москву. Это установлено документами.
Его сожителем в Тюмени был другой офицер по имени Вахтер. В самый день проезда Государя через Тюмень в направлении на Екатеринбург Вахтер выехал на запад. Вскоре его видели в Киеве, потом в Берлине. Там он объявил, что Семья "спасена", наперекор предшествовавшим известиям, сообщавшим о "казни" Романовых.
Соловьев оставался в Тюмени до отъезда всей Семьи. Когда его задача закончилась, он переселился на восток, разъезжая взад и вперед между Омском и Владивостоком. По распоряжению Соколова он был арестован с женою в Чите. Опрос этих лиц дал уже ценные указания. Соколов рассчитывал добиться от них дальнейших сведений, но по желанию близкой атаману Семенову особы они были освобождены. Соколов склонился перед грубой силой. Ослепленный Семенов не противодействовал. <…>
Борис Соловьев состоял с влиятельными берлинскими кругами в наилучших отношениях. Личность темная, внушающая более чем подозрение, он всегда был в тесных сношениях с Анной Вырубовой и мистическими шарлатанами, окружавшими Распутина; он упорно распространял легенду о том, что Государь спасся, перелетев на самолете в Тибет к далай-ламе. Явление поразительное: ему, по-видимому, удалось внушить доверие к этой выдумке среди видных лиц русского общества и среди немецких консерваторов; последним, впрочем, на руку уверять, что Государь не умер, так как нравственная ответственность за ужасный конец Николая II и Его Семьи лежит на правительстве Императора Вильгельма. <…>
История Соловьева связана с Распутиным. Известно, какие выгоды немцы извлекли из влияния, которое имел "старец" еще задолго до войны и как оно было ценно для них во время последней. Однако жизнь Распутина висела на волоске, и необходимо было иметь на месте на всякий случай заместителя. Эта роль была поручена Борису Соловьеву, по-видимому, еще до начала войны, так как следы его замечены в берлинском предместье Шарлоттенбурге; отсюда он будто бы отправился в теософическое училище в Адьяре (Adyar) в Индии, чтобы усовершенствоваться в оккультных науках. В Берлине никакими средствами не брезговали, лишь бы достичь цели. Соловьев во всяком случае достаточно подвинут в оккультизме, чтобы успешно пользоваться им для своего ремесла – шпионажа».
Правда, Вильтон, согласно последним данным, имел отношение к группе англичан, принимавших участие в убийстве Распутина, и, свалив всю вину на немцев и Соловьева, мог преследовать свои цели либо выполнять чужие задания. Но даже показания благожелательно настроенного по отношению к Соловьеву С. Маркова с лихвой рисуют более чем сомнительный облик человека, призванного спасти от смерти православного Монарха:
«Б. Н. Соловьев – дворянин Симбирской губернии. Кончил гимназию и был совсем беден. Оккультизмом давно увлекался и поехал с каким-то испытателем в Индию и пробыл там год… Безусловно достиг каких-то степеней… Было у него много знаков; помню крест с воткнутым в его середину кинжалом. Делал он эти знаки на стене внезапно, объясняя это, чтобы оградиться от чьего-нибудь невидимого присутствия…
При мне в тюрьме он выжал из карандаша три капли. На квартире (в Тюмени) при Седове он усыпил свою жену, и она рассказала нам о положении Государя и Семьи в Екатеринбурге, что строят забор, сколько в доме Ипатьева комнат и др. Она, конечно, медиум. Он считает, что брак в оккультном отношении удачный. О теософии и йогах говорит он много. К йогам он относится хорошо. Распутина он считает самородком, находится между белой и черной магией».
В материалах следственного дела имеется также проникнутый мистическими настроениями дневник Бориса Соловьева, из которого следует, что его автор был человеком действительно весьма экзальтированным, подобно тестю соединяющим молитву с похотью, но при этом в отличие от него глубоко неудовлетворенным материальной стороной жизни: «…все думают, что у зятя Г. Распутина деньги – куры не клюют, а я должен по сто руб. – тяжело».
Очень жестко оценивал роль Бориса Соловьева в провале попыток освободить Царскую Семью и именно из-за родственного отношения Соловьева к Распутину следователь Н. А. Соколов.
«Распутин воспринимался ими как олицетворение идей: религиозной, национальной и принципа самодержавия. <…>
Свое отношение к Распутину они неминуемо переносили на всех тех, кто носил на себе печать его признания.
Все эти люди имели для них не менее роковое значение, чем и сам Распутин. Мы скоро увидим, что преемник Распутина, порожденный той же самой средой, существовал и в Тобольске и обусловил их гибель».
И несколькими страницами ниже:
«Распутина не было, но его кружок и руководители существовали. По-прежнему царила в нем сплошная истерия. По-прежнему там пребывала самый вредный его член Вырубова.
Поселившись в Тюмени, Соловьев вошел в сношение с Императрицей. Он был посредником распутинского кружка и Императрицы, доставляя в Тобольск и в Петроград письма.
Я указывал в свое время, что в Тобольске проживали две горничных Государыни: Уткина и Романова. Они не значились в списках прислуги, приехали в Тобольск уже после приезда царской семьи и жили отдельно на частной квартире.
Обе они были распутинианки, а одна из них впоследствии вышла замуж за большевика. Через них Соловьев и имел сношения с Императрицей.
Характерная деталь. С ними вместе жила преданнейшая Государыне ее камер-юнгфера Занотти. Она не знала о сношениях Императрицы с Соловьевым: от нее это скрывалось.
Следствие вскрыло, кто был тот "хороший русский человек", который обманывал Императрицу и усыплял ее лживыми надеждами на мнимое спасение. Это был Соловьев. Не нужно доказывать, почему ему верили. Ведь он – зять Распутина».
Соколов опросил нескольких свидетелей, причастных к попыткам освободить Царскую Семью, и все они указали на предательскую роль Бориса Соловьева, а также связанного с ним С. В. Маркова. В связи с этим следователь пришел к выводу о том, что «Соловьев своей деятельностью в пределах Тобольской губернии пресекал попытки лиц, имевших целью спасение жизни Августейшей Семьи, причем заведомо ложно уверял Государыню Императрицу в существовании организации из гг. офицеров, возглавляемой им, Соловьевым и имевшей в виду спасение Августейшей Семьи <…> вся роль Соловьева в целом, как она установлена на следствии, представляется дальнейшим развитием того же явления, в центре которого была личность Распутина».
Николай Алексеевич Соколов умер в местечке Сальбери во Франции от разрыва сердца (иногда пишут, что смерть его последовала при невыясненных обстоятельствах) в 1924 году, так и не увидев своего труда опубликованным. Борис Соловьев, которого Соколов допрашивал в Чите и безуспешно пытался привлечь к ответственности, скончался в 1926 году в полной нищете в Париже. А «маленький» Марков опубликовал в Вене год спустя после его смерти книгу «Покинутая царская семья», где Соловьев выведен в облике довольно странном, но все же отнюдь не в роли германского либо большевистского агента, каким его нарисовал, опираясь на показания свидетелей, Соколов.
В эмигрантской прессе началась полемика. За Соловьева и за Маркова вступился историк С. Мельгунов. Писал об этом сюжете и И. П. Якобий: «Если к этому мы прибавим, что Соловьев умер в эмиграции от чахотки в совершенной бедности, то едва ли может остаться сомнение в том, что его "провокаторская" деятельность является легендой. Зачем эта легенда выдумана? Ответ на этот вопрос очень простой. Она выдумана для оправдания бездействия тех, кто взялся за дело спасения Царской Семьи <…> Почему же выбор такого козла отпущения пал именно на Соловьева? Потому только, что он был женат на дочери Распутина и что вокруг этого имени создалась какая-то мрачная легенда предательства». Очень неоднозначно, каждый на свой лад, толкуют роль Соловьева современные монархисты, и для того чтобы разобраться с этим сюжетом, пришлось бы провести еще одно исследование. Но несомненна одна вещь. Даже если зловещую роль Бориса Соловьева впоследствии сильно преувеличили именно на том основании, что он был в глазах русской эмиграции зятем одиозной личности и принадлежал к вырубовскому кружку, нет сомнений, что Григорий Распутин одним именем своим уже из-за гроба оказался причастен к тому, что трагическая развязка в подвале Ипатьевского дома не была предотвращена, а возникшая в связи с Распутиным легенда стала одной из причин того равнодушия, с каким не только русские монархисты, но и вся страна отнеслась к участи последнего русского Императора и его Семьи и не проявила должной воли, чтобы Государя освободить (все, что делалось и Вырубовой, и Соловьевым, и обоими Марковыми, было независимо от их подлинных намерений – дилетантством), но проявила достаточно воли, чтобы любым попыткам спасения воспрепятствовать.
Писал об этом в своих мемуарах, хотя и чересчур публицистично, присланный Временным правительством охранять Царскую Семью комиссар В. С. Панкратов:
«В прессе распространились слухи о том, что перед домом губернатора происходят "патриотические" демонстрации громадных толп, что к этому дому совершаются паломничества и т. д. Все эти слухи с самого начала оказались ложными. Никогда никаких патриотических демонстраций и паломничеств не было и быть не могло. Быть может, они имели бы место, если бы не пресловутый Григорий Распутин, который еще в 1915 г. своим поведением и циничным хвастовством о близости к царской семье дискредитировал эту семью. Этот беспардонный проходимец в последнюю свою поездку в Тобольск вел себя так бесстыдно, так безобразно, что снял последние остатки ореола с царской семьи <…> Никакие прокламации, никакие листовки революционных партий не могли так дискредитировать бывшую семью царя, как этот придворный любимец и все те, кто, пользуясь его покровительством, добивался высокого положения, закрывая глаза на все гнусности Распутина.
Повторяю, что никакого паломничества со стороны, тоболян с коленопреклонениями и без оных никогда не происходило. Все, что можно было заметить и наблюдать, так это простое любопытство, и то в ближайшие месяцы, и вздохи сожаления нередко с нелестным упоминанием "Гришки Распутина"».
Так было в Тобольске, так было и в Екатеринбурге. «Необычные по цинизму надписи и изображения с неизменной темой: о Распутине. Как глубоко ошибаются те, кто думают, что яд этого чудовища не проник в народные массы», – писал Соколов.
Прозрение, скорбь, покаяние и, наконец, прославление Царственных Мучеников – все это пришло много позднее и вместе с этим встал вопрос, как соединить их святость с той странной и темной ролью, которую Распутин в их судьбе и в судьбе всей страны сыграл. Русская эмиграция, равно как и советская историография от Валентина Пикуля до Марка Касвинова, в этом пункте поразительно сходились и ставили Царской Семье в вину ее связь с сибирским крестьянином. В эмиграции писали о том, как «распутинщина убила "душу монархии"», и намекали на то, как-де слабоволие Государя и болезненность Государыни привели к «надругательству над русской служилой честью», и, наконец, предавались описанию того, как «солдатский сапог растоптал монархию». Эта традиция жива и поныне, но еще в 1939 году не аристократом, не думским деятелем, не царедворцем, а заключенным, убежавшим из советского лагеря, были написаны, пожалуй, самые лучшие строки о Григории Распутине и Царской Семье:
«По тхоржевско-холливудскому сценарию выходит так, что и Империю, и Монархию погубил-де пьяный мужик. Распутинская борода – а также и прочие вторичные и первичные признаки таинственного старца заслонили собою и историю России, и преступления правящего слоя, и военный разгром, и тяжкую внутреннюю борьбу, и безлюдье, и бесчестность – всё заслонили. Осталась одна пьяная борода, решившая судьбы России. Чем не Холливуд?
Это банально-дурацкое, тхоржевско-холливудское, детективно-сенсационное представление о роли Распутина слишком уж настойчиво и назойливо вдалбливается в сознание всего мира – в том числе и в сознание русской эмиграции. Это представление – насквозь лживо. Для всех виновников гибели Империи и Монархии Распутин – это неоценимая находка. Это козел отпущения, на спину которого можно перевалить свои собственные грехи. Это – щит, под прикрытием которого так просто и так легко болтать о болезненности Императрицы и о слабоволии Императора: сами-де виноваты, зачем были болезненными, зачем были слабовольными».
Под этими строками Ивана Лукьяновича Солоневича подписался бы сегодня, пожалуй, любой из монархистов, но вот что писал Солоневич дальше: «Если мы начнем слой за слоем смывать с Распутина его холливудский грим – то под этим гримом обнаружится: пьяный, развратный и необычайно умный мужик. Этот мужик был, действительно, целителем, и он, действительно, поддерживал своим гипнозом жизнь Наследника. Разговоры о его влиянии чрезвычайно сильно преувеличены. Основного – сепаратного мира – он так добиться и не смог. Жаль».
Жаль – действительно. Только никаких доказательств того, что Распутин реально к заключению сепаратного мира стремился, не существует. Это просто очередная легенда и сколько еще таких легенд в истории остается…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.