МОРЯЧОК

Лёше Моряку лет около пятидесяти, а быть может и меньше, возраст у людей нашей профессии определяется с трудом. Взяли его на место ушедшего Сани Трамвайщика. Редкое дело, Саню не уволили, он действительно ушёл сам. Решил бросить пьянку и вернуться в трампарк, сначала сцепщиком, а там, глядишь, и снова вагоновожатым. Подшился, отработал положенные две недели и уволился. На его место через пару дней пришёл Лёша Моряк.

Грузчики не часто и не охотно рассказывают, кем они были в прошлой жизни. Но Лёша не таков. Первым делом он представился:

— Мичман. На подлодке служил, на атомной. Сейчас в отставке, нашего брата в сорок пять на пенсию отправляют. Пенсия большая, всё тип-топ, только я так не могу. Мне дома у телевизора киснуть не интересно. Вот и пошёл к вам, подразмяться…

Мужики кивают: В грузчики по каким только причинам народ не попадает.

— Я пенсию жене отдаю, пусть тратит, а это себе, на пиво. Это моё, она и не спрашивает, сколько мне тут платить будут.

Мужики кивают: Это хорошо, когда жена не спрашивает…

— Я весь свет объездил, две кругосветки за плечами…

Мужики кивают.

Раньше наши беседы были обстоятельно неторопливы. Вспоминали, кому где и что досталось выпить на халяву, какая случалась пруха или непруха, как начальство, бывало, привязывалось к людям и портило жизнь. Теперь разговоров нет, есть Лёшин монолог.

— Глубина сорок метров, вроде бы и небольшая, а попробуй, выплыви. И вода холодная, Баренцево море это тебе не Карибы. Меня командир первым послал. Ты, говорит, мелкий, ты в торпедном аппарате не застрянешь. Главное, выплыви, а там уже подберут…

Но и у Лёшки основная тема, не как плавал и тонул, а что и где довелось выпить. Про блудливых адмиральских жён, которые требуют у мужа самых статных моряков якобы для выполнения работы по дому, а на самом деле для постельных утех, про всякого рода самодуров с большими звёздами на погонах. Героем всех рассказов неизменно был сам Лёша.

— Этого адмирала весь флот знал. Он, как в запой уйдёт, останавливает первого встречного моряка и заставляет с ним по ресторанам ходить. А меня в поезд с собой взял, и мы всю неделю из вагона-ресторана не вылазили. Во Владивосток приехали, он говорит: «Молодец, мичман, свободен!», а я отвечаю: «Товарищ адмирал, мне на службу надо возвращаться, а у меня ни денег, ни документов». Где служишь? — спрашивает. — В Северодвинске! А мы с ним во Владивостоке! В общем, привёл он меня в штаб флота, и мне там документы проездные выдали, командировочные и справку, что я выполнял особое задание командования.

Мужики кивают. Лишь однажды я, наклонился к Сане Хромому Глазу, который, пока не спился, плавал на рыболовецких судах, и тихо сказал:

— Вроде бы, я эту историю прежде слыхал…

— И я слыхал.

— А вот ещё… — Лёша Морячок неостановим.

Грузчики начинают работу в семь утра, за час до открытия универсама. Работа простая и привычная: убрать из зала опустевшие контейнера и поддоны, вывезти во двор ящики, прикатить фасовщицам потребное количество масла, сыра и варёной колбасы, приволочь из морозильника на оттайку десяток говяжьих полутуш. Ещё нужно зарядить на работу лоточника и сочную женщину (так называют продавщицу, которая неподалёку от касс торгует соками в разлив). Рыбница тоже ждёт на рыбную оттайку брикеты хека и минтая… Короче, с утра прохлаждаться некогда.

Но в этот день всё пошло наперекосяк. Едва бригада появилась из раздевалки, её встретил радостный вопль Нилки:

— Ой, вы поглядите на нашего моряка! Ну-ка расскажи, где ты плавал, в каком стакане. Ведь я думала, он и вправду на флоте служил, пенсию хорошую имеет, а вчера в отделе кадров его трудовую поглядела. Всю жизнь грузчиком по разным магазинам, вот ведь брехун!

Нилка хохотала, как умеют только громогласные хохлушки — звонко, неудержимо. И ничуть её не смущало, что никто веселья не поддерживает, грузчики смотрят мрачно и неприязненно.

Бурно отреагировал только сам Лёша. Лицо его скривилось, казалось, он сейчас заплачет, но вместо этого он закричал что-то бессвязное, о том, что Нилка не имеет права, что он будет жаловаться… Побежал наверх в отдел кадров, где ещё никого не было (кадровики и бухгалтеры начинали работу в девять). Тем не менее, Лёшка где-то разжился листом бумаги и тут же написал заявление об уходе, которое и вручил Нилке.

— Вот ещё!.. — отреагировала нимало не смущённая Нилка. — Сначала две недели отработай, а потом — проваливай!

Нилка — молодая баба яркой внешности, бездетная офицерская жена. Муж её из прапоров к сорока годам дослужился до лейтенантов. Полное Нилкино имя — Нинель. В качестве цербера, стоящего у задних дверей универсама, она была идеальна. Вот и всё, что я о ней знаю, а больше там и знать нечего. Человеческие чувства для эстакадницы — излишняя роскошь.

Перекуры в этот день проходили в угрюмом молчании. Лёшка сидел в сторонке, сопел, насторожено ждал насмешек. Грузчики молчали.

Подвальщик Боря, выбравшийся посидеть в компании, попробовал было отпустить в Лёшкин адрес пошлую шутку, но грузчики не отреагировали, лишь Толик Рецидивист спросил как бы между прочим:

— У тебя челюсть нормально зажила?

Боря всё понял и быстро скрылся в своей норе.

Когда работаешь через день, две недели пролетают как одна. К этому сроку Лёша забыл о написанном заявлении, а Нилка, понимая, что у неё и впрямь могут быть неприятности, хода бумаге не дала. И, наконец, настал момент, когда неспешный разговор ни о чём был прерван Лёшиной скороговоркой:

— Это что, у меня и не такое было. Мы тогда на Кубу пришли с дружественным визитом…

Мужики кивнули: Бывает…