* * *

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

* * *

В мастерской на меня вдруг свалилось дело с гаражами под Дворцом культуры. Я была «за», и мы с Эвой провели обследование подвалов и подземелий. Честно говоря, в мои обязанности вовсе не входило самой ползать по кучам грунта в резиновых сапогах, рабочем халате и с шахтерской лампой, этим мог заняться кто-нибудь другой, но я люблю обследование, а гаражи просто меня заинтересовали. Мы выполнили работу, все было за то, чтобы гаражи строить, после чего собралась комиссия по утверждению инвестиционных проектов, состоявшая из девяти вялых хрычей, порешили: гаражи вовсе не нужны. На кой черт? Машины в центр можно и не пускать, а если уж ездят, нечего им останавливаться, и привет. Я готова прозакладывать все сокровища мира, ни один из этих тупых маразматиков в жизни не сидел за рулем. К счастью, в это время я уехала и не понеслась как разъяренная фурия выяснять отношения.

Ситуация в моем собственном доме складывалась невыносимая. Войтек вел себя скандально, одновременно декларируя великие чувства ко мне. Может статься, и питал таковые, да уж очень они были разнообразны, и я едва от них не очумела. Не имела ни времени, ни охоты на эту партизанскую войну, им ведомую с воодушевлением; нам следовало расстаться если не навсегда, то во всяком случае на время, и я обдумывала, не поехать ли на работу куда-нибудь в провинцию. По ходу размышлений пришло в голову, а почему бы не поехать в более привлекательное место, нежели, к примеру, Великая Роспша, есть ведь на свете Париж, Монреаль, Копенгаген...

Париж накрылся еще раньше из-за Ирэны и нежелания Соланж. Монреаль тоже отпал почти сразу – подвела Тереса. Не помню, что там затевалось, олимпиада не подходит, может, какие другие спортивные игры, а может, и всемирная выставка, во всяком случае работы для архитекторов хватало, кое-кто из приятелей уже там сидел, соблазняли и меня, дело стало за приглашением. Место работы ожидало. На мое письмо Тереса ответила исключительно предостережениями, поучениями и явным нежеланием, до сего дня ни я, ни она не понимаем, почему она так испугалась перспективы моего приезда в Канаду, переписка продолжалась долго, и работу на гипотетической выставке черти взяли. Остался Копенгаген.

Написала я Алиции отчаянное письмо, умоляя о приглашении, приглашение получила молниеносно. Возможно, Алиция спасла мне жизнь, а уж свободу несомненно, так как я почитала своим долгом убить Войтека во что бы то ни стало. В состоянии аффекта, конечно, но отсидеть пришлось бы изрядно. Из двух зол лучшее – уехать, бросив детей, тем более что Ежи исполнилось шестнадцать лет, парень был абсолютно самостоятельный, а Роберт остался под надзором семейства.

Уехала я на две недели, имея на тот момент двадцать две тысячи злотых долгу, а на ногах последние туфли, у которых отлетал каблук. В письме попросила Алицию принести на вокзал какую-нибудь обувь – вдруг каблук не выдержит и приеду босая, а носили мы один размер. Деньги за книги и фильм уже иссякли, а писать новые Войтек мешал всеми силами...

– Не желаю видеть такое выражение лица! – заявлял, когда я садилась за машинку. – Для меня у тебя такого выражения морды не бывает. Вот и испорчу тебе это настроение!

И портил. Я и сейчас вовсе не удивляюсь, что убийство считала единственным выходом. А сколько тогда этих преступлений обдумала!

Платила я за все, с чертовой «шкодой» в том числе. Дети имели нестандартные размеры, и готовые вещи им не подходили. Роберт был слишком толстый, а Ежи слишком высокий, и все приходилось шить на заказ. Пальто, свитер вроде бы можно удлинить, а какой толк, когда рукава едва прикрывают локти. Семейство меня добивало – обеды для детей тоже стоили немало, короче, и думать не приходится, что мое веселое расположение духа обусловлено было легкой жизнью. Все как раз наоборот.

С собой вывезла контрабанду в виде восемнадцати долларов с грошами плюс пять легальных и в купе сбросила сумочку таможеннику на голову – занимала, естественно, верхнее место, а он внезапно меня разбудил. Таможенник вежливо подобрал под скамейками разные мелочи, в том числе и фольговый пакетик с долларами, что меня ни в малейшей степени не смутило – просто совершенно забыла про эти доллары. Доехала до ГДР, села на датский паром в Варнемюнде и очутилась совсем в ином мире.

Сам воздух казался насыщенным чем-то таким, что не поддается определению, но что сотворило чудо – я почувствовала себя человеком. Личностью, а не составной частью массы, к тому же личностью, имеющей все возможные права. Могла делать, что мне нравится, и никто не запрещал, даже не интересовался зачем и почему. Могла позволить себе любые прихоти и капризы. Я ничего не делала, и вообще ничего не происходило особенного, но сама атмосфера наполняла меня блаженством.

Алиция про обувь, естественно, забыла, но мой каблук выдержал. Опоздала она на вокзал всего на пять минут, и, приняв во внимание мой багаж, мы поехали на Sanct Annae Plads, то есть на площадь Святой Анны, в такси. И в самом деле, я ничего не наврала, мы жили в прачечной у господина и госпожи фон Розен, на пятом этаже без лифта, с уборной на первом этаже.

А теперь прошу перечитать "Крокодила из страны Шарлотты" – в копенгагенской части там описана одна только правда и ничего, кроме правды. Прачечная состояла из трех помещений, двух поменьше по одну сторону лестничной клетки и одного побольше – по другую. В этих помещениях мы и жили, так как там была кухня и слив, большое помещение использовалось по мере надобности, например, в качестве душа – зарешеченные стоки в полу позволяли безнаказанно обливаться, во все стороны расплескивая воду.

С первых же дней появился Мартин, студент архитектуры, ему удалось поехать на заработки, и он сидел в Дании уже несколько недель; моложе меня на десять лет, моложе Алиции еще больше, он получил у нее убежище. Они оба нарезались привезенной мною «чистой выборовой», в чем я участия не приняла, ибо свалилась от усталости, к тому же меня донимала печень. На следующий день я была вознаграждена вполне: у них похмелье, а я как огурчик.

При случае хочу сразу объясниться: когда я написала "Крокодила ", Мартин впал в панику и категорически потребовал изменить его имя из-за мамуси. Мамуся в Польше и близко не представляла, что он делает в Копенгагене; пришлось принять мамусю во внимание и через весь текст, уже в корректуре, менять Мартина на Михала. А мамуся все равно догадалась, о ком речь, так что секрета уже не существует и могу открыто объявить: в "Крокодиле " действует не Михал, а именно Мартин.

Через пару дней по приезде я отправилась с визитом в архитектурную мастерскую Алиции, куда как раз зашел какой-то тип. На каком языке они говорили, не знаю, думаю, на смеси немецкого с английским. Алиция лучше знала немецкий, датчанин – английский, а я высказывалась с помощью польского словаря иностранных слов, и мне было все едино. Среди веселых хиханек и хаханек меня спросили, не соглашусь ли поработать; я похохотала в ответ: ха-ха, да, конечно, с удовольствием. И вдруг меня оповестили – могу начать сразу, не в мастерской Алиции, а у господина профессора Суенсона, таким образом я попала прямиком в рай, на Гаммель-странд, сорок четыре.

Первые минуты труда переполнили меня прямо-таки упоением и обратились в ничем не омраченный триумф. Работу получила сразу же – чертежи части проекта, в условиях, в Польше не виданных. Винтовой стул на колесиках, калька идеально прозрачная, всевозможные приспособления для затачивания карандашей и прочие люксы, одного мне недоставало – роликов. Работали с рейсшинами. Ролики у меня нашлись, не помню, привезла с собой или прислали позднее, привинтила их, возбуждая безумный интерес и большое недоверие персонала, скрупулезно проверяли, действительно ли параллельно, сверяли результаты. Через некоторое время вся мастерская перешла на ролики, присланные от нас частным образом. Одновременно все внимательно следили за моими первыми чертежами, к чему я отнеслась снисходительно: кого они проверяют, чертежника из наших мастерских?

Успех был абсолютный, над моим творением чмокали и цокали с удивлением. Я чертила двор, выложенный каменными плитами, террасы и лестницы. Само собой, сообразила, что плиты надлежит пересчитать так, чтобы уместились все целиком, а в зависимости от этого следует установить и ширину швов между плитами. Полдвора уже вычертила, когда явился некто, кому, по-видимому, поручили меня опекать, и на листочке принес свои расчеты. Я взглянула и постучала пальцем по краю чертежа, где написала идентичные цифры. Посмотрел, удивился, похлопал меня по плечу с большим одобрением и как бы чуток ошеломленный, а в перерыве вся мастерская прилетела поглазеть на мой чертеж. В таком сумасшедшем темпе рассчитала эти плиты, да еще столько успела начертить – не верится, просто невозможно!

Я не поняла, в чем загвоздка, пока не объяснила Алиция. Датчане думают в три раза медленнее нас, а работать быстро вообще не могут. Зато – и эту великую правду я уже открыла сама – в противоположность нам думание уважают, платят за него и отводят на это время. Работают, не сравнить с нами, тщательней, организация труда у них безошибочна. Экономят со смекалкой, поэтому стены кухни и ванной чертят в масштабе 1:20, все плитки кафеля должны поместиться целиком, чтобы рабочему не пришлось их отбивать и подгонять Строительные работы ведутся с точностью до полумиллиметра, поэтому все ко всему подогнано, все, чему положено, двигается легко, одним пальцем, открывается и закрывается идеально. Я от зависти чуть не лопнула, ибо знала наше строительство...

Работа в Дании стала для меня радостью, за что я им должна бы платить, а не они мне. Получила я работу по счастливой случайности, и надо бы совсем ума лишиться, чтоб не воспользоваться возможностью. Отправила в Варшаву заявление с просьбой о годовом отпуске без сохранения содержания, на что получила ответ: не вернусь до тридцатого ноября – выкинут с работы. Не вернулась, выбросили меня с треском, из-за чего абсолютно не страдала и начала хлопотать о разрешении на работу в Дании. Не сама, через посредничество господина фон Розена, то есть нашего благодетеля.

Первые минуты в прогнившем капитализме потрясли меня мощно и многосторонне, только вот очередности потрясений не помню. Самое первое, сдается, потрясение испытала по поводу кронциркуля. Своих инструментов, естественно, не привезла, брала их взаймы у коллег в мастерской и отломила кончик острия у кронциркуля. У меня в глазах потемнело, скрыла прискорбный факт и помчалась в магазин, готовая отдать все деньги Алиции, потому как своих еще не получила, показала сломанный предмет, свято уверенная, что придется купить полный комплект циркулей, как это делается у нас, ну а дальше уже не понимала, что происходит. С версальской галантностью продавец достал комплект циркулей, из комплекта извлек кронциркуль, а из оного вытащил иголку, воткнул ее в мой циркуль, вручил с поклоном и попросил уплатить девять крон. Я готовилась выдать по меньшей мере сто крон и офонарела беспредельно. Явление не укладывалось в моей бедной нардемовской голове, а галантный продавец распахнул передо мной дверь и просил обращаться к нему и в дальнейшем – ничего не понимаю, безумие, не иначе!

Затем меня пригласили на прием, утроенный девушкой из нашей мастерской. Описание приема я прислала семейству и могу процитировать.

...Четыре молодые особы в нашей мастерской получили диплом и устроили празднество. Мое желание остаться и поработать мягко отклонили и пригласили в качестве иностранца для приправы вечера. Сперва дали завтрак в мастерской, продолжавшийся до конца работы, после чего пригласили к одной из дипломированных особ. Мне не очень-то хотелось идти, я ждала известий от господина фон Розена и малость нервничала, но Алиция строго приказала не впадать в панику и думать о чем-нибудь постороннем И я отправилась. Прямо с работы. У хозяйки дома муж и трехмесячный ребенок, скромная квартира из трех комнат – три комнаты с кухней, дай нам Боже такую квартиру. В мастерской подавали мясо в горшочке, чертовски острое, сыр, печенку, и, хоть я не люблю печенку, сознаюсь, эта была превосходная, на десерт торт с кофе. Дома – бутербродики с сыром и чем-то еще, величиной с почтовую марку. И везде, здесь и там, гомерическое количество пива! Сколько усилий мне стоило не пить это пиво, не поддается описанию! Я прикинула: на нос пришлось бутылок по десять, а если исключить меня – я выпила едва полбутылки, – то и того больше. А теперь о гостях... Все разместились где попало, хозяин дома на полу, каждый с бутылкой в руках, потому как и мебели и посуды не хватало. Костюмы... не поверите! Пришла хорошенькая девушка с лицом мадонны, гладко причесанная, субтильная – в свитере, верно, ее старшего брата, в жутких штанах из тика, тоже огромных, в тирольских башмаках на толстенной подошве, которые тут же сменила на растоптанные сандалии без каблуков. Хозяин дома пребывал в рабочей рубашке и в еще более ужасных штанах, для разнообразия вельветовых, растянутых и вытертых на заднице и коленях. Другая чувиха зато явилась в шпильках и в фиолетовом джерси платье для визитов. В самом начале приема пожаловал молодой монстр, бородатый, в клетчатой рубашке с закатанными рукавами, в еще более ужасных вельветовых штанах и в чем-то странном на ногах, похожем на деревянные концлагерные сабо. Монстр сразу же отправился в другую комнату и там громко проржал весь прием, уткнувшись в книгу. Я не выдержала, из любопытства заглянула – читал что-то вроде «Серенького козлика...»

Здесь важны не датские обычаи, а мои впечатления. Мне и в голову бы не пришло, что торжественный прием по поводу получения диплома может так выглядеть! А ведь это просто доказывает умственную ограниченность...

При случае сообщаю: я тогда не пила ни вина, ни пива – меня здорово доставала печень. Даже заподозрила, не рак ли, слава Богу, оказался не рак, а самый обыкновенный невроз. Боли переносила адские, что пережила – все мое.

Следующим потрясением оказались сласти. В Дании популярен, и сейчас тоже, деликатес черного цвета, изредка случается другой окраски, вкуса смолы с салицилом, заправленных сахаром. Смолы я, правда, никогда не пробовала, но именно так себе представляю. В деликатес добавляется нечто под названием салмиак (объяснить не могу, сама не знаю) – этакое едучее с привкусом мяты, в целом неописуемо кошмарное. Нарвалась я на оный деликатес в условиях в высшей степени неблагоприятных.

В день рождения шефа, профессора Суенсона, тоже получила приглашение. Вся мастерская собралась в апартаментах господина профессора и его жены, господин профессор получил в подарок велосипед, на коем госпожа профессорша каталась среди мебели вокруг стола, но не в этом дело. Пиршество началось с аперитива, подали мерзкий сладкий шерри с закусью в виде конфет в черно-шоколадную полоску. Не представляя, на что нарвусь, я взяла конфету и отправила в рот.

Этой минуты никогда не забуду. Апартаменты господина профессора занимали целый этаж, где уборная, я не знала, спросить не решалась, с заклеенным ртом промямлила бы что-нибудь невразумительное, от конфеты у меня потемнело в глазах, с отчаянием оглянулась – куда выплюнуть, в цветы?.. Цветов не было, конец света!

Мобилизовав всю силу воли, я проглотила снадобье, деревянным шагом продефилировала к столу и с горя хлебанула пива. Вывод все тот же: что переживем, все наше...

Позднее мой сын очень даже полюбил эту гадость. С ужасом наблюдала, как таскает в карманах ком черной клейковины и с удовольствием отщипывает по кусочку. Меня просто мутило.

На том же приеме у шефа я пережила очередную встряску. Из всех красиво оформленных блюд нечто мне показалось фруктовым салатом со взбитыми сливками. Положила себе на тарелку, к счастью, немного, попробовала. Салат? Да, возможно, и даже фруктовый, но несколько оригинальный: остро наперченный, а к нему действительно сладкие взбитые сливки! Этим сопоставлением мои возможности исчерпались.

Датская торговля то и дело оглушала меня. Я заранее приступила к закупкам рождественских подарков для семейства, уже купила автомобильчики для Роберта – могла наконец доставить ребенку такое счастье, забежала еще в один магазин – он закрывался – и снова пережила потрясающие минуты. Вперлась нерешительная баба, сама не ведающая, что хочет, морочила продавца, когда магазин уже закрыт, привередничала, а он держался так, словно встретил величайшее счастье жизни: нет ничего прекраснее меня – болтает по-французски, разбрасывает уже уложенный товар! Хорошо еще, что хоть что-то у него купила!

Памятуя о финансовой ситуации, оставленной дома, я с самого начала старалась выслать какие-нибудь деньги. В мастерской получала лишь скромные авансы, весь заработок могли выплатить лишь после получения разрешения на работу, поэтому в основном ехала на сбережениях Алиции. Быстро сориентировалась, что торговые расчеты гораздо выгоднее банковских, через банк получалось десять злотых за крону, а вот за товар... Хо-хо! Одни только теплые рейтузы приносили целое состояние: в Копенгагене стоили восемь с половиной крон, а у нас по триста пятьдесят или даже четыреста пятьдесят злотых, губки для мытья машин здесь по кроне восемьдесят, а там по пятьдесят злотых! Две посылки здесь около ста крон, а мои там получат более четырех тысяч...

В письмах из Дании до сих пор сохранились мои волосы, которые вырвала с отчаяния на своей голове. Среди моей дорогой родни не нашлось ни одного человека, умеющего продавать. Насчет матери иллюзий сразу не питала, Люцина скорее раздала бы эти рейтузы даром на любом перекрестке, лишь бы посмотреть на выражение лиц одаренных людей. Войтек, ясно, продал бы, но денежки пустил бы на собственные нужды, старший сын еще слишком молод, не знаю, как отец и тетя Ядя, но, кажется, их не допускали к кормушке. Я ужасно жалела, что умерла бабушка, – вот кто обожал торговать! Все первые недели в Дании ушли на отчаянные попытки стимулировать семейство – результаты были никудышные. Не удалось мне обогатиться.

Равно тяжко было допроситься услуги мне. Я умоляла прислать холесол, рафахолин, сигареты, порошки от головной боли, водку для подарков, посылка приходила одна и один раз в несколько месяцев – дьявол их попутал или что?.. Алиция попросила Янека сделать ей фотокарточки для паспорта, в Варшаве остался негатив, всего-то дел – проявить карточки; через полгода он прислал двенадцать штук формата почтовых открыток Алиция яростно добивалась от меня, откуда ей взять двенадцать хахалей, коих следует одарить портретами, я предложила завести-таки одиннадцать штук, потому как одно фото заберу я...

Зарплату в мастерской мне увеличили раньше, чем получила разрешение на работу. Сперва платили двенадцать крон в час, через несколько недель пришел зам шефа и подсунул мне под нос сумму в четырнадцать крон, записанную на газете. Меня глубоко растрогали связанные с этим формальности...

Один из наилучших номеров в моей жизни я исполнила в Дании на Рождество.

Нас с Алицией пригласили в изысканные апартаменты господ фон Розен, одним или двумя этажами ниже. Сейчас мне представляется, двумя, а на глаз помню окна ниже одним этажом, потому за точность головой не поручусь. Мы предполагали, что нас пригласят, и я заблаговременно потребовала прислать из Польши подарок. Наверное, изрядно скандалила, ибо подарок прибыл вовремя – серебряный подсвечник на три свечи, такой красивый, что мне захотелось оставить его себе. К сожалению, свечи в нем были наши, отечественные, восковые.

Алиция обладала врожденным чувством такта, я – нет, поэтому в ее обязанность входило соблюдать этикет. Мы оделись в элегантные черные платья, недоставало лишь украшений. Цепочка, браслет и кольцо у меня были, у Алиции кое-какие украшения тоже нашлись, но на нас двоих пришлась лишь одна пара клипс. Мы подумывали, не прицепить ли себе на нос по одной и заверить, в Польше, мол, такой обычай – на Рождество клипса в носу. Пришлось от идеи отказаться – украшение на носу явно нам не шло.

В Дании строго соблюдалась пунктуальность: нельзя ни опоздать, ни прийти слишком рано. У нас задача весьма облегчалась тем, что в окно мы видели прихожую господ фон Розен и могли в подходящую минуту проскользнуть среди гостей – Боже упаси, не первые, но и не последние.

– Где смысл и логика, – критиковала я такой абсурд. – Смотри, стоят в очереди с пальто в руках, словно в театральной раздевалке. Минут пятнадцать будут раздеваться!

– Мы же без пальто, – резонно возразила Алиция. – Какое тебе дело, сейчас самый удобный момент. Не пялься ты в окно, пошли!

Столовая фон Розенов занимала площадь с большой овин, за столом сидело двадцать четыре человека, к сожалению, мы с Алицией оказались на разных концах. Рождественское блюдо – гусь с многочисленными приправами (гусей, конечно, было несколько, одного не хватило бы), прислуживала молодежь со столиками на колесах, а на самом столе красовались в основном всякие предметы сервировки и украшения. Впервые здесь я столкнулась с распространенным в Дании обычаем – передавать блюда друг другу из рук в руки. Хочет человек кушанье или нет, значения не имеет, блюдо следовало взять, иначе особа, держащая его пред тобой, застынет так на веки вечные. Не случилось и минуты, чтобы хоть один из вкушавших не держал в руках какой-либо части сервировки. О другом кошмарном обычае Алиция мне сообщила: не брать на тарелку сразу много, ибо повторение неизбежно. Человек, воспитанный в высшей степени, накладывает на тарелку трижды, минимум хорошего тона требует двух раз. Доесть полагалось все.

По одну сторону от меня сидел хозяин дома, с которым я разговаривала на трех языках одновременно – по-французски, по-немецки и по-английски, если по-французски не хватало слова, я беззаботно заменяла его немецким или английским, разумеется, ненароком вспомнив. Поэтому, наверное, господин фон Розен производил впечатление человека, слегка оглушенного. По другую сторону моей соседкой оказалась совершенно глухая тетушка хозяина дома, с которой можно было спокойно беседовать хоть по-польски, причем мы обе сохраняли весьма приятное выражение лица. Гуси удались на славу, и все шло хорошо до десерта.

На десерт подали миндальный крем, огромные снежные вершины на специальных тарелочках. Я бросила взгляд на Алицию: она рубала этот крем как машина, брала снова и снова и все пожирала. Я удивилась – ведь она не любила сладкое, предпочитала, как известно, селедку. Глядя на нее, я сделала вывод – так, видно, принято, и последовала ее примеру. У меня на зубах хрустнул миндаль, что вполне естественно, ибо крем миндальный и, конечно, мне попалась миндалинка. Наконец крем пожрали весь, и наступило легкое замешательство, которого я не уразумела, поскольку замешательство проявилось по-датски.

Алиция не успела мне объяснить заранее.

А дело в том, что в Англии на Поклонение Волхвов, в Дании на Рождество Христово выбирают миндального короля. Королем становится тот, кто обнаружит у себя в креме миндальное зерно. Миндалины никто не обнаружил, и на хозяев дома пало подозрение: миндалину вообще не положили в крем, a de facto [12] никто этого миндаля не обнаружил по простому поводу – я его слопала. Хрустнул ведь на зубах. Насчет обычая понятия не имела, во-первых, а во-вторых, не стану же ковырять во рту в чужом аристократическом доме! Ужас, полный позор, дикарка с востока...

– Смотри, кретинка, что сожрала! – кольнула меня огорченная Алиция и кивнула на подарок миндальному королю.

На каминной доске стоял целый внушительный комплект серебряной антикварной столовой утвари. Поелику миндального короля не обнаружили, комплект разыграли, и естественно, я уже фигу выиграла. Мой промах мы от датского общества старательно сокрыли, Алиция до сих пор упирается всеми лапами, будто насчет миндального короля предупреждала меня заблаговременно. А я тоже упираюсь: нет, не предупреждала, может, и хотела, да забыла.

После ужина общество перекочевало в салон с елкой, где приступили к раздаче подарков. Мы получили пепельницы из королевского фарфора, Алиция бежевую, а я голубую и пришла в полный восторг – обожаю пепельницы, но ни в жизнь не решилась бы утолить свою маниакальную страсть столь дорогим предметом. После раздачи подарков пришла очередь моего второго позора, на сей раз скрыть его не удалось.

Красивый подсвечник из Польши, как уже сообщалось, оснащен был свечами отечественного производства. Весь вечер мы с господином фон Розеном провели в попытках возжечь проклятые свечи все разом. Три вместе не желали гореть, хоть тресни, какая-нибудь одна да гасла, мы зажигали ее, гасла другая, господин фон Розен добивался эффекта из вежливости, а я с отчаяния. И только под конец приема я обнаружила; во всем доме электричество было погашено, отличное освещение достигалось исключительно свечами. Так я впервые в жизни уверовала, что королевские замки действительно сияли от света свечей.