* * *
* * *
А теперь новая проблема: ума не приложу, куда поместить дело об изнасиловании.
Понятно, под боком у Войтека я получала кучу сведений о разных разностях – преступлениях, следствиях, дознаниях и тому подобных бесценных для меня материалах. Среди прочего в мою биографию ворвалось дело об изнасиловании, якобы имевшее место в Плоцке и весьма меня взволновавшее.
В то время еще необкатанной «шкодой» я поехала в Плоцк, где Войтек пребывал по делам службы, и обратно отправилась в восемь вечера. Была, по-видимому, еще ранняя весна, упал густой туман. Да еще какой!.. Святители Господни, я капота собственной машины не видела! Некоторое время для ориентировки ехала задрав голову – пялилась на верхушки деревьев, – туман стлался низко, а часть трассы проходила среди высокой зелени. Потом деревья кончились и ориентиров не осталось. Хоть горючими слезами обливайся: необкатанная тачка, я едва пилю, двадцать пять километров в час, ничего не вижу, сплошное молоко. Выйти, что ли, и пихать машину сзади или волочь на веревке, а вернее всего разжечь на обочине костерок и дожидаться утра. Повеситься можно. Утешилась я немного при виде встречной машины – тоже едва тащилась, да уж больно сомнительное утешение. Катилась я из Плоцка пять с половиной часов! Но не о поездке речь.
В Плоцке слушалось дело об изнасиловании. Войтек выступал обвинителем, поссорились мы зверски. Если это изнасилование, то я королева Изабелла Испанская, обрасти мне морской травой, если не так! (В скобках поясняю: что такое морская трава, ведать не ведаю.)
Обвиняемый еще до этого дела участвовал в ограблении банка, однако инкриминировать ему удалось лишь нелегальное ношение оружия. Просидел всего полгода и сделался солью на ранах милиции. Когда к ментам прилетела панна с заявлением, мол, это самое чудовище ее изнасиловало, плоцкая милиция впала в эйфорию и отправила парня за решетку, не размышляя долго.
Вся моя любовь к милиции отнюдь не помешала выявить закулисную подноготную. Милиция – тоже человек, имеет право ошибаться и отсутствием человеческих чувств похвалиться не может. Сгоряча нарубили дров, а полное взаимодействие с прокуратурой вынуждало идти стройными рядами плечом к плечу. Коли правонарушитель сидит, буде возможно, следует припаять нечто оправдывающее это сидение, дабы не извиняться, не паскудить статистику и, не приведи Господи, не выплачивать еще какое-нибудь возмещение за моральный ущерб. Сел за изнасилование – значит, просто обязан оказаться насильником, пусть вся медицина вкупе признает его, к примеру, хоть импотентом.
Дай нам Боже только таких насильников. Худенький блондинчик среднего роста и приятного вида, имеющий к тому же славу Казановы города Плоцка. Суд вершился при закрытых дверях, я, конечно же, имела соответствующее разрешение. И от записывания слушаний рука у меня распухла!
Минутку, кажется, мне удастся все расположить хронологически. Войтек в Плоцке функционировал долго, кажется, осуществлял надзор за воеводской прокуратурой. Весной случился тот туман, и я возвращалась необкатанной «шкодой», потом перерезала себе руку, потом сняли гипс, а после, уже осенью, состоялся суд. Иначе не получится: а личные мои хвори уложились в памяти превосходно.
Итак, в суде я записывала все – каждое слово, с утра до вечера. Заключила пари с Войтеком, что парня оправдают. Чтобы выиграть пари, он шуровал вовсю, я сама застукала его, когда лично под лестницей инструктировал жертву, как вести себя на суде, в каком месте пустить слезу и так далее. Под его давлением расстарались и нашли судью – полного дурака, пошедшего на сотрудничество с исполнительными органами. Войтек использовал все свои излюбленные штучки, а методы освоил неплохие, например, в момент зенитной точки горячей речи защитника, перед самыми выводами, он встал и попросил слова. Дали.
– Нельзя ли открыть окно?.. – вежливо осведомился он.
И все, точка, открывали окно или нет, адвоката сбил; чтобы достигнуть утраченный эффект, пришлось бы всю речь начинать сызнова. Между нами... меня это забавляло в такой же манере, как возмущало, но ссориться с ним я могла только лично. С Войтеком, ясное дело, не с адвокатом.
Из всей судебной галиматьи написала сценарий для телевидения, годился вполне и на радио, только вот энтузиазма никто не проявил. В сценарии, кроме суда, двух главных героев и свидетелей, выступали еще два важных лица – символическая Защита и символическое Обвинение, комментирующие процесс как бы со стороны.
Весь смысл заключался в том, что девица, которую мы между собой называли Стефчей, решила закадрить пресловутого донжуана и выйти за него замуж. Поклонниц и пассий у него было хоть пруд пруди, она, однако, по ее собственному мнению, личность исключительная, ибо сберегла свою девственность в неприкосновенности. Вчинить иск подначила ее приятельница, жена или невестка милиционера, экс-хахальша обвиняемого, брошенная им, а потому пылавшая жаждой мести. На пару они раскрутили кретинизм неимоверный.
Следующие одно за другим события выглядели так.
Обе эти девы знали друг друга навылет – не то жили вместе, не то в школе вместе учились. Стефча, прогуливаясь как-то с сестрой героя, познакомилась и с ним, все вместе отправились в кафе, где Стефча и приступила к охмурению Зютека, оперируя своей фотокарточкой в паспорте и осведомляясь, идет ли ей прическа. Через несколько дней она навестила Зютеково семейство. Там и произошел решающий эпизод: три панны – Стефча, Зютекова сестра Гонората и приятельница ее Петровская, отмечавшая некое торжество, определенное в суде как интимное, дернули на балконе по стаканчику. Зютека дома не случилось, работал на участке – семейство ставило дом. Стефча решила во что бы то ни стало дождаться возможного поклонника, а он явился со своей тогдашней невестой Эльжбетой. Невеста удалилась на кухню, Зютек шастал по квартире туда-сюда, Стефча солидно надралась и заснула, хозяин тем временем проводил невесту, вместе с сестрой и Петровской решили отвезти Стефчу... и отвезли на свой строительный участок. Панны уехали тем же такси, а Стефча и Зютек остались. В элегантно убранном подполе строящегося дома поклонник разостлал пальто и даже простыню, после чего изнасиловал жертву.
А изнасиловав, осыпал упреками, что-де она не девственница, Стефча разгневалась ужасно. Около полуночи ее отвезли домой, на следующий день жертва полетела к экс-конкубине насильника. Экс-конкубина твердо давала показания не в пользу обвиняемого, в связи с чем защита заявила сомнение в ее моральном облике: в Познани бывшая хахельша поддерживала отношения с преступным элементом, занималась проституцией, сожительствовала с каким-то Лешеком-медвежатником, по ее делу велось следствие. Обвиняемый написал показания, зашита представила их суду, судья попытался оные не принять. Выглядело все это, как следует ниже. Защитник. Вношу просьбу начать расследование для выяснения нравственного облика Зажицкой.
Судья.
Какого еще выяснения?!
Защитник.
Через расследование. (Судья что-то бормочет под нос насчет параграфов.)
Защитник.
По обвинению Зажицкой в воровстве. (Судья бормочет что-то прокурору.)
Защитник.
Я передаю изложение событий, сделанное обвиняемым.
Судья.
А почему он направил туда, а не сюда?
Защитник.
Потому что она там совершила...
Судья.
Когда?
Защитник.
Вот показания.
Судья.
Возможно, была амнистия или аболиция...
Защитник.
Здесь все от "а" до "я".
Судья.
Вы должны конкретизировать, люди пишут всякие бредни!
Защитник.
Ее обвиняют в проституции.
Судья.
Климчак обвиняет?
Защитник.
Да, Климчак, Климчак...
Судья (почти орет).
Когда? Когда? Может, ей тогда двенадцать лет было?!
Обвиняемый (вскакивая с места).
Пятнадцать месяцев назад!
Защитник передает показания обвиняемого и требует свидетеля в лице некоей Марии Рутковской, кажется, соседки, которая заходила к Климчакам взять взаймы мясорубку и застала там Гонорату, Петровскую и незнакомую ей тогда Стефчу. Свидетельница слышала, как Гонората убеждала Стефчу отправиться домой, а та желала дождаться Зютека. Судья, злой как черт, допускает свидетельницу.
Затем обвиняемый пояснил: на строительном участке из-за злющей собаки он всегда делает обход через капустные грядки. На капусте Стефча упала, из носа у нее пошла кровь. Стефча же упорствовала, что схлопотала от грубияна по морде, хотя падение в капусте и по ее мнению имело место. В подвал она отправилась почти добровольно – оттуда, мол, ближе до калитки.
Признания барышень звучали согласно: Стефча весьма интересовалась, не женат ли Зютек, надралась, на балконе швырялась продуктами, убеждала Зютека, дескать, она такая боевая, хоть коней вместе красть, завалилась на раскладушку и совершала всякие иные «оргии». Где правда, а где врали, бросалось в глаза. Из показаний жертвы:
Стефча.
Климчак держал меня за руку, а сам снимал брюки. Тогда я опять начала сопротивляться.
Судья.
Почему вы не кричали?
Стефча.
Вообще-то кричала, только не громко. Дак он сказал, и так никто не услышит, а уж из подвала и подавно.
Судья.
Сколько сигарет вы выкурили в подвале?
Стефча.
Ни одной.
Судья.
Так ведь там темно было.
Стефча.
А он зажег спичку.
Судья.
Так почему же вы не убежали?
Стефча.
А он затащил меня в угол и там зажал.
Судья.
А насчет того, что ты девственница, когда говорила?
Стефча.
В подвале.
Судья.
Зачем?
Стефча.
Хотел, чтобы отдалась ему. Я сказала «нет». Он сказал: «Ты и так не девица». Я настаивала, что невинная.
Судья.
А после сношения он не попрекал, что ты не девица?
Стефча.
Попрекал.
Судья.
А ты что?
Стефча.
Ошибаешься, сказала.
Весьма странное изнасилование. Из показаний самой жертвы следовало, что сопротивлялась лишь тогда, когда насильник имел полную свободу действий, а пока был занят, она терпеливо пережидала. Ждала, когда расстелет простыню, когда снимет брюки...
Еще случилась какая-то история с шофером, может милицейским, имевшим доступ к протоколам, он сообщал невесте какие-то тайные сведения, короче, невеста получала от него дополнительную информацию, а судья сформулировал это деяние следующим образом:
Судья.
А о протоколах он ничего не говорил, что девица?
Невеста.
Кто?
Судья.
Да этот, шофер.
Невеста.
Нет, не говорил.
Трудно удивляться шоферу, что он не утверждал, якобы он девица. Многие перлы подобного красноречия то и дело блистали в речи старого хрыча на протяжении всего слушания дела. Много сил и времени посвятил он открытию тайны, например, зачем панны направились в магазин деликатесов, после долгих прений выяснилось, что купили там кило смальца. В равной степени долго и дотошно обсуждал проблему красного пятна на шее у обвиняемого, каковой след должен доказать страстный поцелуй, по этому поводу был вызван свидетель в лице лядащего деревенского мужичонки, проведшего некоторое время в одной камере с Климчаком.
Судья.
Как это выглядело?
Мужичонка.
А такое красное.
Судья.
И чем объяснял, по какой причине красное?
Мужичонка.
А говорил, от пани, мол, которая его обвиняла.
Судья.
Похоже было на след поцелуя? (К эксперту, естественно, не обратился.)
Мужичонка.
Дак я тут ничего не понимаю.
Судья.
Что еще свидетель имеет сообщить?
Мужичонка (глубоко задумавшись.)
А как бы мне деньги на дорогу?..
Дамы, выступавшие в суде, в общем и целом были весьма колоритны. Невеста дефилировала в прическе огромной начесанной пирамидой, экс-конкубина отличалась сексапилом, Стефча же, девушка весьма дородная, одним взмахом руки могла любого насильника отправить к праотцам. Никто нормальный не усмотрел бы изнасилования в ее попытке доказать свою девственность. Однако в ход пошли закулисные интересы. Защитник, жертвуя собой, решился на интимную исповедь:
– Высокий суд, я провел опыт с собственной женой. Одной рукой держал ее, а второй снимал брюки, велев ей вырываться. Так вот, возможно что-нибудь одно: либо жена вырывается и убегает, либо брюки не снимешь...
...И все-таки Климчаку влепили полгода – весь срок, который он отсидел до суда. Войтек пари выиграл. Разумеется, была апелляция, но опять судью отыскали старого хрыча и полного дебила – я обалдела, казалось, дебильнее первого судьи найти невозможно. Смилуйся Господи над нашим оплотом Речи Посполитой!
Дабы избежать недоразумений, сообщаю: в принципе я на стороне женщин, которые, как правило, несут все последствия амурных похождений. Но в иных случаях, однако, допускаю невинность несправедливо обвиненных мужчин – у баб порой такие дьявольские сюжетцы в голове закручиваются... А в целом на вышеприведенном примере всячески порицаю правосудие, как таковое, об уголовном же кодексе выскажусь в самом конце.