* * *

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

* * *

В те годы мы близко сошлись с Алицией. Рассеянность ее едва ли не вошла в поговорку и проявлялась по-разному, особенно доставалось сигаретам. Она закуривала две сигареты одновременно или подносила зажженную спичку к лицу, забыв взять сигарету в рот, а сигаретой пыталась чиркнуть о коробок, ну а фильтром закуривала вообще постоянно. И понятно, всех своей рассеянностью развлекала. Вещи – и служебные и свои – теряла систематически, забывала об условленных встречах и договорных сроках с равным успехом. И вопреки всему этому оставалась человеком принципиальным, могла спорить из-за одного неточно употребленного слова или из-за двух минут опоздания. Ненавидела ложь, увиливание и педантизм.

Однажды мы устроили с ней конкурс, конечно,, еще до знакомства с Войтеком; наши семьи уехали, ее мать дикарем, моя с внуками, мы остались одни, без домашних обязанностей, вкалывали на работе, а конкурс заключался в том, кто из нас учинит дома наибольший бардак, причем не специально, а естественным, так сказать, ходом – не хватало времени на уборку. Поначалу я вырвалась вперед, упустила на плите молоко. Потом меня опередила Алиция: что-то искала – циклон не произвел бы больших опустошений. Затем опять я несколько обогнала Алицию: не мыла посуду, то и дело доставала из буфета чистые тарелки и стаканы, а она экономно ела из одной немытой тарелки, всячески обосновывая – грязь-де ее собственная и ничего тут страшного. Некоторое время мы продержались ноздря в ноздрю: у нее развелись мушки в мусорном ведре, а у меня все цветы затянуло паутиной. В конце концов на нас свалилось несчастье в виде гостей, пришлось малость прибраться. Конкурс так и не удалось разрешить.

Легкое злоупотребление алкоголем оборачивалось у Алиции замечательно творческим настроением. Однажды на службе после чьих-то именин она отправилась домой с основательно нагрузившимся Яреком, нашим сметчиком, на улице дружно принялись выламывать доски из забора с целью вооружения, дабы нападать на прохожих, не драться, а грабить – денег на что-то недостало. Первым же прохожим оказалась я, вышла вскоре вслед за ними, но забор уже успели пообломать. Алиция ухватила меня за пальто и радостно завопила:

– Ярек, одного поймали!..

С огромным трудом удалось ее убедить, что от этого одного никакой поживы не будет. С трудом поверила, отпустила меня, отказалась от дальнейших противоправных действий и после многочисленных перипетий добралась до «Свитезянки», где уже с час ее ожидал Янек, тогдашний партнер по жизни. Ворвалась в кафе в расстегнутой шубке, в шапке набекрень, размахивая банкнотой в пятьсот злотых и победно оповещая всех:

– А у меня есть деньги! Вон сколько!

При виде Алиции Янек в страшной спешке заплатил за кофе, подхватил и вывел даму сердца, а она на следующий день никак не могла вспомнить, откуда взяла деньги. Меня вынудила поклясться чуть не на коленях, что такой суммы я давно не видела и не у меня она отобрала деньги в воротах. Алиция долго переживала, не напала ли в самом деле на постороннего ни в чем не повинного человека, к счастью, наконец все объяснилось: заняла деньги у случайно встреченной приятельницы.

Войтека и Янека нам удавалось вытаскивать из постели в полночь исключительно в развлекательных целях. Преимущественно затевался бридж, иногда экспромт-вечеринка, а порой даже танцы.

Мои отношения с западными странами тоже начались благодаря Алиции. В Польшу приехала на экскурсию группа французов, прикрепили их к нам, возможно, по линии Союза польских архитекторов, Алиция вытащила меня.

– Пойдем, говоришь по-французски, будем их сопровождать.

Сопровождение ограничилось поездками, французов оказалось всего двое, с машиной: очень светлый хмырь с прилизанными блонд-волосами и очень черная девушка, настоящая негритянка. Отправились мы с ними в Желязову Волю, по дороге начало смердеть.

– Смотри-ка, – грустно посетовала одна из нас, – выходит, и правда негры смердят.

– Ты в самом деле думаешь, что девушка? – огорченно отозвалась другая, так как негритянка оказалась ужасно симпатичная, и нам вовсе не хотелось, чтобы она смердела.

– Ну а кто же? Ты – нет, я специально понюхала.

– Ты тоже нет...

Минуты через две негритянка почему-то перестала пахнуть. Сбыли мы с плеч долой туристику и культуру, и по дороге обратно смрад появился точно в том же самом месте трассы.

– Слушай, это не она, а наш родимый навоз, – констатировала я – на сей раз помню, сказала именно я.

Алиция потянула носом, размыслила и признала мою правоту. Нас даже угнетало некоторое время – огульно обвинили девушку, а объяснить ей правду вроде бы нетактично, так и осталось это несправедливое подозрение на нашей совести.

Само собой, мы рассказывали нашим гостям варшавские легенды, между прочим, и про золотую утку во дворце Острогских, и забыли слово. Я, наверное, забыла, как по-французски «утка» – гораздо лучше помнила всякие балки, поезда и опорные стены. Между собой мы порешили, что утка должна быть la canard, так как la canne вылетела у нас из головы. Остался этот чертов селезень, в результате иностранцам объяснили весьма колоритную легенду: яйца нес селезень женского рода. А уж какие яйца – золотые или простые, – наплевать, селезня вполне хватало.

Преуспели мы и в обучении французов польскому языку, в случае мелких коллизий на перекрестках велели говорить противнику: «Куда прешься, баран!» Столь необходимое изречение они тщательно записали фонетически, но эти подробности уже излишни.

Маячит у меня смутное подозрение, приезжала еще одна группа из Франции, но я с ними дела не имела – времени не было. Алиция осуществляла контакты без меня, познакомилась с Соланж, председателем французского Союза женщин-архитекторов, подружилась с ней; между прочим, на мой взгляд, Соланж была прямым потомком месье de la Tour, который во время первого крестового похода приручил львицу, факт этот, однако, никак не повлиял на экскурсию; позднее наших дев пригласили во Францию. Алиция изо всех сил уговаривала меня поехать, само собой, хотелось очень, да не справилась я с делами. Гнала какую-то очередную халтуру, весьма нетипичную, и, как всегда, сидела без денег. Естественно, все это радикально сбило меня с толку, помню, я рычала и кусалась на любое предложение – и халтуры и расходов. Не поехала. Кретинка.

А наши бабы да, отправились в Париж, вели себя как идиотки: ходили по площади Пигаль сомкнутым строем, держа круговую оборону; тоже мне – всем за тридцать, моложе не было, – так уж весь Париж на них и зарился. Вернулись домой, и вдруг Соланж предложила работу у себя. Кого-то уже приняла. Алиция в то время на заграницу не реагировала, я – да, работать поехала бы. Начали согласовывать.

Что-то не удавалось, как всегда, возникали нелепости. Вот тогда-то Ирэна и сделала мне пакость. По договоренности с Алицией Соланж держала для меня место работы и собиралась прислать приглашение. Я попросила немного повременить. Бог знает что меня держало, вернее всего служба, возможно, все те же проклятые Гурце, а может, и очередная семейная кутерьма началась. Всяческих дел и хлопот вполне хватало, так что трудно их разграничить и определить во времени. Я собиралась поехать через несколько месяцев, а пока что это место отдала взаймы Ирэне.

Они вместе с Анджеем уже работали во Франции, Ирэна, кажется, вкалывала год, привезли «симку»... нет-нет, прошу прощения, Ирэна была там одна. Мне вспомнилось, как она, вернувшись, пожаловалась на мужа. Границу пересекла этой самой «симкой», Анджей ее встречал, Ирэна в слезах пала ему на грудь. «Слушай, я попала в катастрофу, – жаловалась она мне с обидой. – А он тут же начал осматривать машину – машина главное, я точно видела, мне ноль внимания! А на меня мотоцикл наскочил, когда я пешком шла, могла ведь жизни лишиться!»

Я запомнила Ирэнины жалобы – меня тогда очень утешила мысль, что все мужья одинаковы.

Сейчас же Ирэна снова хотела поехать. Приглашение ей прислали, а вот работы не было. Я все согласовала через Алицию, пусть она поработает за меня у Соланж, чтобы зацепиться, за это время найдет себе что-нибудь, а я приеду позже. Ирэна уехала, работала у Соланж, после чего, когда Соланж хотела с ней прислать приглашение для меня, Ирэна отказалась. Что там стряслось, понятия не имею, но Соланж рассердилась и ликвидировала все наши комбинации, так что я не смогла поехать вообще и несколько лет не могла простить Ирэне такого поступка. Потом обида несколько поблекла, возможно, в сравнении с номером, который выкинула ее сестрица.

У моей матери был настоящий бзик на пункте книг. Свои книги она любила, перечитывала, всячески оберегала и никому не давала. Во время оккупации одна знакомая доставала матери лекарства, неприлично было отказать ей, с великим нежеланием мать дала ей прекрасный криминальный роман Ливингстона «Вопреки очевидности». Знакомая тряслась над книгой – знала пунктик матери, но приходилось отлучаться на работу. В ее отсутствие, когда ее мамуся находилась дома одна, кто-то заходил и книгу увел. Мамуся – я не люблю ее за это – не только фамилии не запомнила, но умудрилась не заметить, кто приходил – мужчина или женщина. Все поиски оказались тщетными.

После этого случая моя мать тем более отстаивала свои права и книг никому не давала. Ее библиотека находилась у меня, и на меня обрушился святой долг сберечь сокровища. Не уберегу, даже за одну пропавшую книгу мать меня проклянет. А посему я цербером защищала книги от посягательств (вообще-то следовало закрыть шкаф на ключ, да дети еще на заре своей жизни растеряли все ключи).

Еще до отъезда Ирэны они как-то зашли ко мне вместе и чертова сестра тут же залезла в шкаф. Несмотря на мои бешеные протесты, забрала «Вивьен» Максуэла в трех томах, клятвенно обещая вернуть. Не вернула, конечно, я напоминала и умоляла безрезультатно и вдруг уже post factum узнала, что она уехала во Францию вместе с Ирэной и Анджеем. Я в отчаянии искала книгу у ее матери, терзала ее разведенного мужа, доводила всех знакомых – без толку. «Вивьен» пропала навсегда. Сознаюсь, я отомстила: Ирэнина сестрица в виде Сонечки фигурирует в "Бесконечной шайке ", только и всего утешения.

Матери призналась в своей вине лишь несколько лет назад, когда удалось купить новое издание. Полжизни, можно сказать, угробила на скрывание, а ведьму эту не простила и по сей день. Никто из них уже не вернулся в Польшу, обе перебрались в Штаты.

Таким вот образом из-за всех пертурбаций во Францию я не поехала. Зато въехала в перипетии с Юреком, которого мои дети, помните, доконали на обратном пути из Желязовой Воли. Жениться на мне он раздумал, потому как я предъявляла слишком большие требования.

Очень серьезно, трезво и решительно однажды он вопросил меня:

– Признайся, почему ты не желаешь за меня выйти?

Я занервничала и ляпнула правду:

– Ты слишком толстый.

Он немного подумал:

– Понимаю. На сколько похудеть?

– На двадцать кило, – брякнула я не задумываясь.

– Это слишком. На десять.

– Нет, – заупрямилась я. – Двадцать.

– Десять!

– Двадцать! – рассвирепела я.

– Нет уж, – обозлился он. – Вообще не стану худеть!

А я таки оказалась права, как-то приснился мне похудевший на двадцать кило Юрек – вполне эффектный тип оказался. Ему все равно повезло: женился на очень красивой девушке и с мягким характером, теперь у него ужасно симпатичный сын, с которым вместе уже давно проворачивают всяческие дела. А в мое время вел их самостоятельно, я делала ему узоры для тканей. Благодаря ему в «Романе века» могла со знанием дела написать о флокировке тканей. Зарабатывали же мы с ним явно по контрасту, за один узор я получала пятьсот злотых, а он полмиллиона. Впрочем, в этой области я всегда отличалась величайшим талантом.

Алиция тем временем занималась очередной группой туристов, на сей раз датских. Туристы говорили по-немецки, Алиция владела немецким как польским, завязались дружеские отношения. Не буду настаивать, что господин фон Розен именно в те поры посетил нашу страну, мне кажется – да, во всяком случае, они подружились, и по его приглашению Алиция уехала в Данию.

Еще до того умерла ее мать, вся мастерская в свидетелях – эту смерть я наворожила. В то время меня просто черт подначил – раскидывала и раскидывала карты кому попало, инспирированная Ядвигой (смотри «Подозреваются все!»), которая бешено верила в гадание Предсказания мои сбывались устрашающе, Ядвиге я нагадала: потеряет нечто, имевшееся у нее всю жизнь почти с рождения, и потеря принесет облегчение. Все терялись в догадках, что бы это такое могло быть, я тоже терялась, а через неделю все объяснилось само собой. Ядвиге удалили зуб. Разумеется, облегчение она испытала колоссальное.

От Алиции эффекты черной магии я скрывала, она даже обиделась.

– Всем гадаешь, а мне почти ничего не говоришь, почему такая дискриминация?

– На тебя глупые карты идут, не знаю, как быть. Не годишься ты для гадания.

Коллегам я сказала правду:

– Слушайте, как ни раскину на нее карты, получается, умрет кто-то самый близкий. У нее только мать, больше никого нет. Что делать?

– Черт, – забеспокоились коллеги. – Ничего не говори ей. Глупости одни твои гадания.

А через три недели мать Алиции неожиданно умерла от сердца, Алиции не было дома, в общем, не буду вдаваться в подробности; сослуживцы довольно долго посматривали на меня косо. Потом прошло.

В «Блок» пришел на работу Лесь.

Пребывать с Лесем в одной комнате, сидеть за столом рядом и не написать о нем оказалось просто невозможно. В немногие минуты простоя брала я машинку у секретарши, пани Матильды, которую на самом деле звали Иоанна, и печатала за своим столиком, а коллектив стоял за моей спиной и покатывался. Лешек бросал подозрительные взгляды, в конце концов не выдержал, взял одну страницу и прочел фрагмент.

– Пасквиль какой-то! – откомментировал он с презрительным неодобрением и бросил страницу мне на доску.

Очень долго он надеялся, что книга никогда не появится – писала я с перерывами шесть лет, а по выходе книги изменил мнение. Ни с того ни с сего ему вдруг повезло, смог целиком заняться живописью, объездил весь мир и "Леся " повсюду возит за собой в качестве своего талисмана.

До «Леся» я писала, разумеется, мою вторую книгу «Подозреваются все!». Во вступлении сказана одна только правда, мы и в самом деле на работе носили голубые халаты, мужчины – бежевые, мой пояс и в самом деле висел на крючке в ванной, а глазами души я и вправду увидела сцену преступления. В моих творческих замыслах с самого начала участвовала вся мастерская. Столярека я предала смерти, потому как он меня разозлил: был должен три тысячи злотых, которые я выплатила за кредит, и увиливал от возврата денег. В ходе действия принимали участие все, так что Столярек наконец забеспокоился, напоминаний о деньгах не выдержал и заключил со мной соглашение. В нашей комнате при многочисленных трезвых и совершеннолетних свидетелях он встал на колени и объявил:

– Ладно, согласен на все, пани Иоанна, только оставьте меня пока в покое с долгом. Пожалуйста, пусть я буду вором, шантажистом, убийцей, жертвой, алкоголиком, бабником, кем хотите, умоляю только об одном! Не делайте меня педерастом!!!..

Порядок, тут я пошла на соглашение.

Долго не могла решить, кого сделать преступником, к счастью, меня чем-то рассердил Витек. Он тогда уже был руководителем и директором мастерской, а Гарлинский уехал в Швейцарию и остался там. За что рассердилась на Витека, не помню, но разговор наш протекал так:

– Погоди, Витюха, это тебе даром не пройдет. Отомщу.

Витек сперва пренебрег угрозой, позже забеспокоился. Прекрасно знал, чем я занимаюсь.

– Смотри, понапишешь черт те какой ерунды, не прощу, обращусь в суд!

Черт те какую ерунду я, конечно же, написала – этим и отомстила, однако на всякий случай в начале книги поместила оповещение: все, дескать, высосано из пальца. Витек пережил мое творение мужественно. Понятно, оскорбился на меня, но чувство юмора пришлось-таки ему проявить, обиду скрыл, а года два разговаривал со мной как бы нехотя.

А вот Анка никаких претензий не имела, хотя я впутала ее в роман со Збышеком, да она и так замуж за него собирались. Абсолютно добровольно, без всякого принуждения и с большим удовольствием все кровь леденящие драмы я навыдумывала, нежными «кисами» Збышек вовсе ее не именовал. А в действительности мы отлично отпраздновали ее свадьбу, пожалуй, я даже переусердствовала.

Венчание состоялось в костеле Святой Анны, собрались идти все, я пообещала явиться в наряде сногсшибательно элегантном. Как раз тогда сшила себе кашемировое платье – максидудочку в красные разводы, к нему длиннющий шарф из той же ткани с подкладкой из красного шелка. Вырядилась в платье, на ногах – красные стильные сандалии, на руках белые перчатки, на голове белая Люцинина панама с красными цветочками, та самая, в которой Люцина щеголяла во время восстания, отправившись за Збышеком на Садыбу. Сумочка тоже Люцинина, красно-белая, плоская, в стиле ансамбля.

В таком-то одеянии мчалась я вверх по Дольной пешком, как всегда ловила такси, остановилась частная машина с двумя типами.

– Пожалуйста, садитесь, куда прикажете? Такая нарядная женщина не должна ходить пешком!

Я с удовольствием воспользовалась предложением, довезли меня до Святой Анны, около костела ждал Весек. Вылетела из машины, естественно, панама свалилась, нахлобучила ее, а Весек зашелся от хохота.

– Чего ты? – огрызнулась я. – Плохо шляпу надела или что?

– Да нет, все в порядке, – с трудом выдавил Весек. – Я ожидал эффекта и НЕ ОШИБСЯ!

Меня тоже одолел приступ хохота. Пришлось нам отойти в сторонку, неприлично так вести себя у входа в святыню. Овладели мы собой только к середине обряда, вошли в костел, и не знаю уж, как случилось, но на молодых почти перестали обращать внимание. Все пялились на меня, а Весек чуть не задохнулся от смеха. Так вот, на такой фурор я отважилась лишь однажды, больше никогда так не одевалась, в довершение беды хваленый кашемир красился даже всухую. Вскоре я вся покраснела, включая нижнюю юбку и перчатки.

"Подозреваемые " уже печатались, когда меня разыскал Фильм Польский в лице режиссера Яна Батория с предложением сделать фильм по "Клину ". Сценарий писать сама я не решилась, тем более что Баторий видел все по-своему, писали мы вместе, в кафе «Гранд-отеля». У меня дома торчали дети и Войтек, у Батория шел ремонт, другого места не нашли, и не раз посетители за соседними столиками замолкали и бросали на нас полные ужаса взгляды... Из «Клина» получилось «Лекарство от любви». Ссорились мы с Баторием самозабвенно, оба прямо-таки кипели от ненависти, но он баталию выиграл – все же в фильме решает режиссер, а не автор, я понемногу сдавалась и свирепела, Баторий считал меня самой омерзительной бабой на свете, к тому же все время нашей работы у меня болел зуб. Я бегала к стоматологу, настоявшему на лечении канала, болело постоянно, каким чудом получилась у нас комедия, сама удивляюсь.

Войтек на все походы в «Гранд» реагировал по-своему. Само собой разумеется, у меня роман с Баторием. Исходя ядом и чертыхаясь, я сладким голосом допытывалась, где амурами занимаемся, под столиком или внизу, в уборной, если да, то в какой? В дамской или мужской? На конкретные вопросы не отвечал, скандалил изо дня в день, не уверена, не скандалила ли с Баторием какая-нибудь его актуальная дама сердца. Одно лишь могу утверждать: под дулом пистолета ни один из нас не согласился бы на любовные эксцессы, настолько мы друг другу осточертели. По окончании работы дикая ненависть, конечно же, утихла, и мы остались друзьями.

Войтека убедить ни в чем не удалось, дул в свою дуду, отстал лишь тогда, когда сценарий пошел на утверждение, а служебные встречи в «Гранде» прекратились. Развлечений Войтек по-прежнему доставлял много.

В один прекрасный день решил упоить Доната. Так просто, из любопытства: а что Донат станет вытворять по пьяной лавочке?

– Не забивай себе башку глупостями, – отреагировала я с ходу. – Донат строитель, ни черта у тебя не выйдет.

– Подумаешь, строитель, уж я постараюсь, – ответил Войтек.

Я предупредила Янку, она запекла двух жирных цыплят, и мы отправились к ним на бридж. Меня уже и саму разбирало любопытство, что получится. Войтека пьяным не видела никогда, мог выпить очень много, и плохо ему было, но с печенью, а что касается Доната, так у него допуск, по-моему, был вообще неограниченный. Начали играть, сделали перерыв, дабы подкрепиться цыплятами, и снова вернулись к игре.

Сколько выжрали водки, не имею понятия, хотя мы с Янкой на всякий случай не пили. Окончательный результат у мужчин оказался ничейный: Войтек мучился со своей печенью в ванной, а Донат один-одинешенек сидел за столом и упорно продолжал играть в бридж. Отсутствия партнеров просто не заметил, сдавал, торговался, разыгрывал, похваливал удачные ходы, ругал неудачные розыгрыши, вел разговор за четверых, вообще разговаривал как никогда много. На нас не обращал никакого внимания. Войтек, выползши из ванной, разобиделся: он страдает, а мы ржем как сумасшедшие.

Играли мы у них в бридж и в Пасхальное воскресенье. Начали прощаться в час, Войтек вспомнил, что уже обливальный понедельник наступил, и прыснул водой на Янку.

– Ах, ты!.. – крикнула она и плеснула в него от души.

Войтек успел брызнуть в меня, я отреагировала молниеносно и достигла впечатляющего эффекта. Он расположился в кухне, а мы с Янкой заперлись в ванной; вода всем доступна, а между кухней и ванной открывалось окно. Войтек использовал всё более емкие кастрюли, мы обливали его из таза. Донат стоял в дверях комнаты, защищая спящего ребенка, вода текла с него потоками, хоть никто из нас нарочно его не обливал, так мы отомстили друг другу за все. Кажется, у соседей снизу начался потоп.

Досталось Войтеку во Владиславове, где мы проводили отпуск с огромным количеством детей. Янкин Кшиштоф, Войтеков Кайтек и оба мои. Войтек, кажется, приехал из Варшавы и привез яжембяк, этим яжембяком мы с Янкой упились в стельку, Янка решила возвращаться домой, а я собралась на прогулку.

– Едва с ними не спятил, – жаловался Донату Войтек. – Одна лезет на шоссе, а вторая норовит на пляж улизнуть, обе в разные стороны, как мне с ними справиться?..

Янка жила неподалеку, перетащил ее через шоссе и поставил у дверей нужного дома, после чего ухитрился догнать меня, пока я не успела погрузиться в морские волны. Кой черт дернул нас надрызгаться, понятия не имею, ведь мы же не пили, тем более при детях. А всего, кроме упомянутых случаев, я упилась вдребадан еще четыре раза, два по ошибке, просто разнервничалась. В конце концов, не так уж и много.

А в «Блоке»...

Да уж, нелегко им пришлось со мной. Когда мне что-нибудь не нравилось, я упиралась как ослица и никакой уступчивости не проявляла. Однажды насильно Витек записал меня на учебу по безопасности и гигиене труда, потребовав написать отчет. Идти не хотелось – ни времени, ни желания. Он настоял, пожалуйста, пусть будет. Отчет звучал так:

Курс по безопасности и гигиене труда

Пожарный сообщает собравшимся распоряжение в госпомещении.

Присутствуют:

гр. Запальский

гр. Свентковский

гр. Гродецкий

гр. Я а также несколько незнакомых штук.

Расстояние десять метров, не знаю от чего.

В границах района должны быть какие угодно дороги шириной в три метра. Укрепленные. Пожарная команда должна иметь возможность попасть на место. Гр. Мусяловский опоздал, хотя из мастерской удалился загодя. Где пропадал и чем занимался все время?

Пять степеней безопасности. А – 4 часа пожара, заливаемого водой. Б – 2 часа, как выше. В – 1. Г – 0,5. Д – 0,25 – погаснет до поджога.

Стены и своды класса А – можно спокойно жечь костер.

Мне дует в спину.

Во взрывоопасных помещениях следует применять также и крыши, которые могут свободно взлететь на воздух.

Один хмырь спит. Откуда я знаю эту рожу?

Что-то должно быть сделано из металла, не знаю что. Справа писать мешает стена. Слева Гродецкий.

В домиках на одну семью допустимы деревянные лестницы. Внешняя лестничная клетка в промышленных предприятиях. Может быть открытой или закрытой, должна иметь барьер, а то в панике все полетят мордой вниз.

Некую ситуацию решить непросто. Ага, в точечном здании.

Вода для гашения.

Ничего не слышу из того, что он говорит. Помпы имеют давление. Воды нет. Сушь. Пустыня.

Не хочется все это писать. Плевать хочу на гидранты. Явился еще один – лысый.

...жуй на лету.

Послать меня на нечто этакое больше не выйдет. В помещениях 1 категории калориферы должны быть гладкие. В других местах могут быть шероховатые. Взрыв и пожар – разные вещи.

Юридическая часть

Любой документ требует согласований. Типовые документы должны согласовываться с Главным управлением пожарной охраны. Дело идет к концу. Будет выдан документ.

Дискуссия

Один тип в свитере спрашивает насчет расстояния между дверью и первой лестничной ступенькой. Ответ: 24 метра. Второй в свитере спрашивает. Интересно, почему эти вопросы задают только фраера в свитерах? А вот наконец и в пиджаке. Но рябой.

Полагаю, пользы из моих записей Витек извлек не много. Следующим мероприятием, на которое меня отрядили, оказалась трудовая дисциплина, в те времена с этим понятием происходили какие-то странные метаморфозы. Заболел Збышек Краснодембский, не приходил на работу, к нему делегировали группу общественных добровольцев, мобилизованных насильно. Не ведаю, кому сие пришло в голову, но опасаюсь – Витеку, совершенно непонятно, с какой целью. Проверить, не симулирует ли?.. Мне поручили составить протокол. Составила.

Протокол

насильственного визита группы Uberfallkommando [11] у гр. Краснодембского, подозреваемого в сознательной злостной деятельности по подрыву господствующего строя, а также Архпромасгоспредблока.

Проверяющие:

1. Взопревшая гр. Стоковская

2. С ног падающий от усталости гр. Цудник

3. Нерешительная гр. "я "

1. Пришедшей комиссии предложена отрава в напитке под названием кофе.

2. Беседа в развлекательных целях.

3. Как выше, но в служебных целях.

4. Погружение в сон одного из членов группы.

5. Свободные выводы.

6. Член группы гр. "я " ощутила чирей на заднице.

7. Члены группы гр. Стоковская и гр. Цудник ведут вялотекущий разговор на тахте в непринужденной позе.

8. Прибытие жены гр. Краснодембского и изгнание комиссии к чертям собачьим.

Какое-то техническое описание, которое меня вынудили выполнить, вызвало нарекание Витека. По-видимому, речь шла о трансляционном центре в Грабове, абсолютно не помню, какое отношение я к нему имела. Возможно, не имела никакого, просто мне всучили это техническое описание, а вообще-то центром занимался кто-то другой. Смутно мерещится, Казик занимался.

– Романы пишешь, – ядовито шипел Витек. – Не талдычь, что с дурацким техническим описанием не справишься!

Я разозлилась и техническое описание создала с маху.

В четыре часа утра на территории трансляционного центра в Грабове, занимающей 2,5 га, раздался кровь леденящий в жилах крик человеческого существа женского пола. Радиофицированная машина гражданской милиции, прибывшая через четверть часа, миновала ограду из проволочной сетки в стальных рамках на бетонном цоколе, проехав в стальные ворота шириной 3,00 метра.

Труп женщины обнаружили в контрольном канализационном колодце с железобетонными стенками, на глубине 1,40 метра, в строении гаража, одноэтажном, не подвальном, кирпичной конструкции, покрытом крышей, скат 5%. На бетонном полу, дилатационном, 2,00 * 2,00 метра, разлилась большая лужа крови. Труп был раздет, одежду обнаружили в колодце канала, 0,40* 0,60 метра.

И так далее. Боюсь, Витек не включил мое описание в документацию. Я не переваривала бюрократизм всех оттенков, ненавидела протоколы и отчеты, но техническое описание – другое дело. Оно действительно необходимо, и если уж я протестовала с Грабовским центром, значит, мне навязали работу против всяких правил.

Гурце удалось закончить в срок. Проект был технологически обоснован добротно, выполнен тщательно, хотя и скупо, но комиссия по оценке инвестиционных проектов не утвердила его по одной простой причине: первоначальная смета составляла девять миллионов, а у нас равнялась двадцати миллионам. Превышение сметы на одиннадцать миллионов, более чем на 100%, никакая комиссия не утвердила бы, в чем все прекрасно ориентировались. Однако заказчик, вооруженный готовой документацией, имел основания для скандала, каковой зашел столь далеко, что местные власти после трех бурных заседаний решили утвердить мелиорацию и армирование всего района. А после мелиорации наш проект со всеми сооружениями летел к чертовой бабушке. Использовать можно было лишь некоторые строения, да и те требовалось ставить иначе, учитывая изменение прочности почвы.

Началось светопреставление – к черту пошли двести тысяч злотых. А за двести тысяч сажали без всяких разговоров. Технический директор, настоявший на однофазовом проекте, полетел с работы, а меня спас исключительно листочек в клетку со словами «За счет и под ответственность заказчика». Бумажку я отыскала в своем столе, потому как мое правило – никогда и ничего не выбрасывать.

Затем Витек совершил ошибку, и мастерская начала разваливаться. Он с разгону под конец года всем сразу выплатил все премии, в некоторых случаях весьма солидные. Не только я возвращалась домой под утро, все работали день и ночь, дошло до того, что Збышек вкалывал, лежа в больнице. Ему оперировали ногу, голова и руки действовали исправно, получил маленькую чертежную доску и таранил работу, аж искры сыпались. Еще и я его подгоняла – кое-что он и для меня делал. В результате сантехники и электрики получили больше всех, и никто из нас не обижался – они будь здоров сколько отвалили работы.

Зато обиделось не то министерство, не то объединение – большие премии возбудили дикую зависть и неистовое возмущение, нас затерроризировали разные контрольные комиссии, которые несправедливо и без всяких на то оснований задним числом начали урезать расценки. Результат превзошел все ожидания, случилось нечто небывалое, не имевшее прецедента, – банкротство государственного предприятия. Мы предложили отработать эти якобы сверхзатраты в течение четырех лет, отказываясь от премий, на одних зарплатах, однако на это власти предержащие не пошли, чем решительно засвидетельствовали свое априорное решение попросту нас прикончить. И прикончили – архитектурно-проектная мастерская закрылась.

А пока существовали, вылезло дело с пустотелыми вентиляционными блоками – еще один несусветный идиотизм. Как явствует из названия, из пустотелых блоков делались всевозможные каналы – блок с круглой дырой в середине, с тонкими стенками экономил огромное количество кирпича и места. Ни с того ни с сего последовало распоряжение, запрещающее проектирование с использованием блоков и вообще их производство. Я впала в ярость, полетела в объединение с вопросом, какого черта происходит, мне объяснили: блоки неплотно подгоняются, каналы, смонтированные из них, пропускают. А почему? А потому, что блоки имеют неровные края. Холера, вместо того чтобы наладить точное производство и тщательную обрезку, нашли прекрасный выход – вообще запретить. Господи, спаси и помилуй!..

Персонал мастерской разлетелся по миру. Алиция уехала в Данию, когда вышла моя вторая книга. А до того появился на экранах и фильм "Лекарство от любви ", оба события произошли чуть ли не одновременно. Я организовала торжественную раздачу экземпляров героям произведения, разослав следующее приглашение:

Уважаемый гражданин /ка/.......................................

Окажите честь явиться на торжественную раздачу авторских экземпляров прекрасного произведения «Подозреваются все!»............... такого-то в .............. часов.

Учитывая, что торжество носит чисто интеллектуальный характер – выплата авторского гонорара задерживается, – приветствуется приношение четвертушки в кармане.

Вечерний костюм доставит хозяйке большое удовольствие.

Место проведения торжественного мероприятия: апартаменты по известному адресу на четвертом этаже без лифта.

Явка с тяжелыми и острыми предметами, а также быстродействующими ядами категорически воспрещается.

Вышесказанное возымело немедленное действие: принесли с собой самые разные вещи. Стефан явился с ручным тормозом от машины, Витек с ножкой от кресла, Каспер с булыжником, вывернутым из мостовой около моего дома, Весек приволок мощный сук, обвитый лентой с надписью: «Надежное лекарство от любви». Не помню, чем еще запаслись, но каждый имел наступательное оружие.

Кроме того, отмочили номер с телеграммами.

С интервалами в две-пять минут приходил мальчик и приносил телеграммы, по одной, по две. Подлинные, прямо с почты, с наклеенными полосками текста, некоторые на открытках с картинками. Часть сохранилась, привожу содержание.

Дорогая товарищ Хмелевская вы на-гора выдали две книги и всех друзей тчк наилучшие пожелания связи перевыполнением сталинских норм тчк приветствуем наших рядах тчк

Союз писателей

Сожалеем коллега не оказала доверия столь долго скрывая тайне интересные факты

= ч ++ че + честь преми!

ст зи в про

Поздравляем гражданской позицией в разоблачении и искоренении всех подозреваемых выдвигаем на госпремию тчк

Генеральная прокуратура

Информацию и разоблачительные материалы направлять непосредственно к нам тчк без промедления восклиц всем подозреваемым сердечное до свидания тчк у нас тчк

Бз=бз=врррррр====органы м С вами духом не телом хожу женой грибы = здесь покой у вас органы умоляю берегите Стефана

=Янушек – тсссс ==

И множество других, к сожалению, со временем потерялись. За каждую телеграмму мальчик получал два злотых.

Кстати, о Янушеке с женой. Он успел жениться, когда мы все работали в «Блоке», венчание мы устроили громогласное. Сперва мы встали шпалерами, склонив над ними рейсшины, как некогда склоняли уланские сабли. Рейсшины притащили с собой свои и позанимали у коллег, один сразу же бросился отвинчивать ролики, бывшие тогда дефицитом. На лестнице костела Святого Креста в обе стороны разбросили полрулона кальки, Дануся прошла на высоких каблуках, калька рвалась под ее ногами с выстрелами – гремела настоящая канонада, потом бабы из зрителей бросились собирать обрывки, с ужасом причитая:

– Такой хороший пергамент пропадет...

А в конце церемонии мы прицепили им к машине – разумеется, украдкой – цепочку от лампы с множеством металлических украшений, консервных банок, кусочков жести, колокольчиков и другого мелкого металлолома. Януш, весь бледный, торопил водителя – побыстрее уехать от костела и вырваться из рук дорогих друзей.

Меня перевели на службу в горпроект «Столица» на Крулевской, там я подружилась с Эвой и Тадеушем, которые от случая к случаю выступают в нескольких произведениях. Впервые в "Колодце предков ".

В новой мастерской на меня свалили всякую чепуху: для какой-то рабочей столовки в Гродиске Мазовецком я доделывала санузлы; обследовала состояние строений, назначенных на снос или для ремонта на Броней. Безнадежные занятия. Более интересная работа – концепция расширения Института биологии в университете, где мне довелось пережить нелегкие минуты.

Мое отношение к гусеницам и всяким иным извивающимся тварям не изменилось, по-прежнему не могла их видеть. А там, в этом институте, меня водили повсюду – я уточняла необходимые перестройки в помещениях и в одной из комнат наткнулась на сцену, которая разве что в кошмаре присниться может. Два желтопузика пытались сожрать крупного земляного червя. Один желтопузый идиот разевал пасть на среднюю часть обеда, укусить не удавалось, потому он как бы лизал свой обед. Второй оказался умнее, начал с хвоста, а может быть, с головы, во всяком случае с какого-то конца. Благодаря этому обеду я впервые сориентировалась, где у червяка перед, а где зад, однако вовсе не мечтала об этом узнавать, а потому застряла столб столбом, наблюдая зрелище, наконец преодолела паралич из-за острой необходимости срочно посмотреть на что-нибудь другое. Оглянулась, с отчаянием отыскивая, на что бы нейтральное взглянуть, и увидела большую банку с овсяными хлопьями. Мне уже было полегчало, как вдруг обнаружилось, что в овсяных хлопьях копошится масса отвратительных красных червячков и все содержимое банки мерзко шевелится. Что я пережила, все мое. К горлу подкатила тошнота, и я выскочила из помещения быстрее, чем того требовали служебные цели. Все нужды помещения я описала уже за дверью.

В ходе преодоления служебных задач в Институте биологии я порезала себе руку стеклом в двери, и вовсе не из-за сквозняка – просто самым обычным образом решила убить, наконец, этого Дьявола. Мы возвращались домой с приема у невесты Витека, второй Алиции, сейчас уже его жены, и Войтек, как всегда, успел довести меня до белого каления на лестнице. Следовало убить его сразу же на лестнице, проще гораздо, однако по неизвестной причине предпочла сделать это в квартире. Да, сознаюсь, я жаждала задушить его голыми руками, и не иначе – иной вид его смерти не принес бы мне облегчения. Сбежал от меня и запер застекленную дверь, что случилось потом, не помню, поскольку в глазах у меня потемнело. Когда приехала «скорая», я уже больше злилась на себя, чем на него: надо же быть такой дурой – изуродовать себе правую руку из-за поганого мужика. Вот идиотка, как будто в кухне нет ножа, пестика или других орудий. Просто ослица.

Безумцев Господь Бог милует, в «Скорой» дежурил доктор Венгжин, специалист по хирургии руки, без всяких сомнений лучший в мире. У него оказались с собой личные инструменты. Иглы, которые позже я рассмотрела, походили на изогнутую ресницу. А доктор Венгжин вообще не врач, а художник. Нет, еще лучше, просто не найти соответствующего слова, дабы определить его мастерство. Чинил меня полтора часа, создал невероятный шедевр, при виде коего врачи лишь причмокивали в экстазе. Венгжин спас мне руку, все могу делать, трудно только писать, поэтому всегда пишу на машинке.

В гипсе проходила семь недель. Естественно, получила больничный лист, да что из того – концепция расширения и перепланировки Биологии имела сроки, и я лично за них отвечала. Поэтому приходила в мастерскую и диктовала машинистке текст по своим заметкам, опоздала всего на неделю.

С помощью этого гипса мне удастся наконец кое-какие события разместить в хронологической последовательности. Прежде всего выплывает эпизод, как я надрызгалась у Тадеуша. И снова перестаю понимать, что, когда, почему. Именины Тадеуша приходятся на 28 октября, во всяком случае, многие годы я считала эту дату его именинами, оказалось, ничего подобного: празднование состоялось поздней весной. Тут я уже уверена. После того как сняли гипс, я уехала летом в отпуск и разрабатывала руку во Владиславове, а позднее начались съемки "Лекарства от любви ", и на снимках видно, что еще лето или только-только начиналась осень. Выходит, были не именины, а какое-то другое празднество.

Приемы у Тадеуша для меня весьма памятны – приходилось волочь к нему мою гладильную доску. У Тадеуша мебели не было, кроме чертежной доски на козлах, служившей по мере надобности столом. Посадочных мест не имелось тоже, проблема решалась просто, складывались две высокие кипы старых фотокопий, на них укладывалась моя доска, на ней усаживались шесть человек средних габаритов. Что касается тяжести, доска могла выдержать и гораздо больше.

В описываемый вечер о доске речи не шло, рука моя была в гипсе. Сидела я на низеньком табурете и спорила с кем-то насчет бриджа, с кем, понятия не имею; речь шла о бубнах – что следует объявить, если на руках девять бубен, начиная с дамы, а сбоку мелочь. Я настаивала, следует объявить три бубны, собеседник придерживался иного мнения, в пылу спора я от волнения то и дело пила, мне подливали – рюмка стояла под рукой. Последнее, что помню, – Эва, благостно спавшая в углу на куче фотокопий.

От Тадеуша я несомненно ушла, ибо вдруг оказалась совсем в другом месте. Место, где бросила якорь, произвело на меня огромное впечатление. Прибыла туда в обществе одного из коллег, с кем именно, головы на отсечение не дам, дискуссия застряла, кажется, все на той же точке, а место пребывания запомнилось великолепно, в поисках его позже я всех знакомых чуть до удара не довела.

Представьте себе: большая комната, как бы двухъярусная, на более высокий ярус ведет одна ступень, внизу длинный стол красного дерева, идеально полированный, небось старинный-престаринный, ампир какой-нибудь, за этим ампиром я и сидела во время диспута.

Чего только не предпринимали мои знакомые, чтобы отыскать эту комнату и этот стол. Подробностей сообщить я не могла, лишь неистово настаивала на своем, а обладатель стола так и не нашелся. Ревизовали все возможные дома – ни комнаты, ни стола так не отыскали и по сей день, а я клянусь головой – были.

А сейчас гвоздь эпизода. Сидела, значит, я за этим спорным столом, а утром проснулась в собственном доме, на собственной тахте, в постели, в ночной рубашке, тщательно умытая, без всякой косметики на физиономии, в квартире, запертой на засов изнутри. Ключи лежали на буфете. Замка с защелкой у меня не было, никто не мог со мной войти, помочь, а после уйти, захлопнув дверь на автоматический замок. То есть выходит, все сделала сама. Можно бы предположить, что основательно набальзамированная личность выполнила все по привычке, но постель лежала в ящике тахты, а правую руку я лелеяла в гипсе!!!.. Как же все это сделала? Коллега, довезший меня до дому, на коленях присягнул: поставил меня перед дверью, проверил, попала ли ключом в замок, послушал, заперла ли за собой дверь, и удалился. Дома никого не было, Войтек где-то шастал, возможно, в командировке, а может, у семьи, не помню, куда подевались дети, во всяком случае, вывод один: с перерывом в биографии и с рукой в гипсе я провернула неподъемную работу.

А теперь придется несколько попятиться назад – из вспоминаемых лет у меня как-то выпал Влодек. Тот самый субъект, то и дело поминаемый в этой книге, который сперва ворвался в груецкий подвал с сообщением – рвется, мол, шрапнель, и вошла русская армия, а после завел во Владиславове звероферму пушнины и нормальный дом, овдовел, и наконец после моего развода мы подружились, хотя по возрасту он находился где-то на полпути между мной и моими родителями, несколько позже он женился на Боженке, которую я в дальнейшем не пощажу.

А в те более ранние поры, которые я и хочу восстановить, ему пришло в голову жениться на мне, и даже семейство мое было «за». К детям Влодек относился с ангельским терпением – они его смешили почему-то, Роберту вообще позволял командовать в своей машине, после чего она отказалась двигаться: жуткое дитятко с помощью клаксона посадило аккумулятор. Ферма у Влодека образцово процветала, в приморском районе имел большие возможности, место повятового архитектора в Пуцке уже ожидало меня, но, к вящему возмущению семейства, я с моими причудами отказалась от предложения. Влодек не настаивал, дружеские отношения сохранились, того и гляди, еще вернусь к нему – неизбежная минута приближается...

Работала я уже в «Столице», когда Войтек получил талон на машину, «Шкоду-1000 МВ». В рассрочку. Начались события исключительно мерзопакостные, и мне больших усилий стоит удержаться в форме более или менее тактичной.

Я ждала гонорар за что-то – значит, первый взнос мы заплатим. Как всегда случается, талон выскочил на пять дней раньше, и двадцать четыре тысячи злотых следовало на пять дней перехватить. По телефону я договорилась за два часа насчет пожертвований малыми частями, ибо всей суммой никто из моих знакомых не обладал. Собрали мы деньги по знакомым и уже поздним вечером оказались у Янки и Доната. Омерзительной сцены передачи Войтеку денег, к сожалению, не могу избежать – непонятен останется конец. Я собрала тридцать тысяч злотых, и назавтра Войтек собирался их внести, а пока что мы умудрились, как всегда, поссориться. Не собираюсь цитировать его высказываний или уточнять кое-какие детали – скомпрометировала бы себя безнадежно, но в целом он вел себя скандально. Если бы не прописала его у себя постоянно, рассталась бы с ним уже через три года, но в создавшейся ситуации с пропиской просто не умела убрать его из моей биографии. Он же со мной вовсе не собирался расставаться и положения пиковые всегда в последнюю минуту смягчал – напомню вам, обладал колоссальным обаянием. Я все прекрасно понимала, верить ему нельзя ни на грош, кондрашка меня хватал миллионы раз, денег был должен мне не счесть, потому как глупые порывы у меня давно сделались безусловным рефлексом, зато реакции вспыхивали спонтанно, фейерверком. Вспыхнуло и в тот вечер.

Ни с того ни с сего я потребовала с него расписку. Плачу взнос за «шкоду» в тридцать тысяч, «шкода» принадлежит ему, а не мне, и эти тридцать кусков даю взаймы, и баста. Валяй пиши расписку на заем в присутствии свидетелей, свидетели сидят вместе с нами за столом, иначе чхать хочу на машину – не дам ни гроша.

Меня охватило неистовое бешенство, а бешенство по такому поводу мне чуждо, значит, треклятый Дьявол выкинул какой-то суперномер. Я заартачилась. Войтек тут же отступил – сам он был весьма эластичен: давил и злил сколько мог, но быстро отступал перед опасностью. Вышло по-моему, сочинили мы документ честь по чести – официальный, юридически точный, Янка и Донат, несколько ошалелые от скандала, подписались в качестве свидетелей, я велела им смотреть – тридцать штук передаю из рук в руки. Терроризованный Войтек надулся, почти оскорбился, а на следующее утро проснулся хоть бы что.

Многие годы я судила и рядила, как же он ко мне относится, и только теперь приходит в голову: просто обязан был меня возненавидеть. Ни один мужчина не простит такого. А такое выглядело следующим образом.