Мечта сбывается: маршальские звезды

Мечта сбывается: маршальские звезды

Как и Хрущев, Брежнев, побывав в Америке, весьма впечатлился. Он хотел создать условия, которые сделали бы немыслимой войну между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Брежнев теперь видел себя человеком, который сделал разрядку реальностью. Он, возможно, был единственным советским руководителем, который понимал свою ответственность за сохранение мира. Не на словах, а на деле пытался сделать все возможное, чтобы не разгорелась ядерная война. На западных политиков он производил впечатление своей доброжелательностью. И на переговорах был склонен к поиску компромисса.

Брежневу было приятно, когда в западной печати писали о нем как о миротворце, о крупном политическом деятеле. И он действительно кое-что поменял в политике, например, сократил военную помощь Вьетнаму и Египту.

Благотворное влияние оказывало его окружение — советники и помощники по международным делам. Идеологические представления Брежнева были не либеральнее взглядов Трапезникова, но в отличие от этого догматика Леонид Ильич понимал, что от него зависит существование государства. А другие члены политбюро воспринимали разрядку просто как хитрый шаг в борьбе с империализмом.

На апрельском пленуме 1973 года одновременно с председателем КГБ Андроповым стал членом политбюро и министр обороны Гречко. Министр почувствовал себя увереннее, ощутил свою силу. Он позволял себе пререкаться с генеральным секретарем.

На одном из заседаний Совета обороны, рассказывал помощник генерального секретаря Александров-Агентов, министр обороны закатил Брежневу настоящую истерику из-за того, что генсек (и председатель Совета обороны) позволил себе без его, Гречко, ведома пригласить одного из видных военных конструкторов и обсуждать с ним оборонные дела.

Присутствующие были возмущены поведением министра и ждали взрыва. Брежнев смолчал, остался спокоен. Даже в напряженных ситуациях он проявлял сдержанность, не позволил себя спровоцировать. Но в отношениях между генеральным секретарем и министром обороны возник холодок.

Когда на политбюро обсуждался договор с американцами об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-1), Гречко сказал, что он как человек, который отвечает за безопасность страны, не может дать согласие на этот договор.

Брежневу это заявление не понравилось. Он сказал, что это он председатель Совета обороны и главнокомандующий — отвечает за безопасность страны. На следующий день Гречко приехал к Брежневу извиняться.

Леонид Ильич не раз заставлял военных соглашаться на ограничение ядерных вооружений. Однажды он собрал у себя на Старой площади руководителей вооруженных сил и оборонной промышленности. Обсуждался уже готовый проект договора ОСВ-1 с американцами. Военные отказывались идти на уступки американцам, хотя те делали шаги навстречу. Военные утверждали, что проект договора выгоден только американцам. Дискуссия длилась пять часов. Дипломаты — «за», военные «против». Наконец Брежнев не выдержал:

— Ну хорошо, мы не пойдем ни на какие уступки, и соглашения не будет. Гонка ядерных вооружений продолжится. Вы можете мне как главнокомандующему вооруженными силами страны дать гарантию, что мы непременно обгоним Соединенные Штаты и соотношение сил между нами станет более выгодным для нас, чем оно есть сейчас?

Такой гарантии никто из присутствовавших генералов дать не решился.

— Так в чем дело? — с напором сказал Брежнев. — Почему мы должны продолжать истощать нашу экономику, непрерывно наращивая военные расходы?

Брежнев был главным мотором Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, которое состоялось в Хельсинки в 1975 году. Подготовка к нему продолжалась несколько лет.

Для Советского Союза самым важным было признание послевоенных границ. Для остального мира — защита прав и свобод человека. Прочитав проект Заключительного акта, члены политбюро заявляли, что подписывать такое нельзя, Запад начнет нам указывать, что и как делать.

Но Громыко знал, что Брежнев хочет поехать на эту конференцию, и сказал, что на договоренности по гуманитарным вопросам можно не обращать внимания:

— Мы в своем доме хозяева, будем делать только то, что сочтем нужным.

Брежнев получил возможность поехать в Хельсинки и подписать исторический документ. Громыко старался делать и говорить только то, что было приятно Леониду Ильичу.

Во время поездки в ФРГ Брежневу предстояло посетить Гамбург. У него на груди висело огромное количество золотых звезд, вызывавших изумление у западных немцев. Посол Фалин попытался убедить его хотя бы на время расстаться с наградами:

— Леонид Ильич, гамбуржцы народ своеобычный. Они орденов не жалуют. Не сочтете ли вы целесообразным принять во внимание эту традицию?

Брежнев спросил мнение Громыко. Министр буркнул:

— У них свои традиции, у нас свои. Чего тебе, Леонид, стесняться показывать свои честно заслуженные награды?

Леонид Ильич не забывал верного соратника. Громыко получил семь орденов Ленина. В 1969 году, к шестидесятилетию, Брежнев дал ему золотую звезду Героя Социалистического Труда. К семидесятилетию министр получил вторую звезду.

Но позитивный импульс зарубежных визитов генерального секретаря быстро затухал. Другие члены политбюро, менее открытые, чем Хрущев, или менее сентиментальные, чем Брежнев, да и вся критическая масса партийного аппарата все равно воспринимали Соединенные Штаты как врага.

Анатолий Черняев рассказывал, как перед XXV съездом в Завидове, где Брежневу готовили отчетный доклад, Леонид Ильич вдруг вспомнил Карибский кризис:

— Я не забуду, в какой панике Никита то пошлет телеграмму Кеннеди, то требует задержать ее, отозвать. А все почему? Никита хотел надуть американцев. Кричал на президиуме ЦК: «Мы попадем ракетой в муху в Вашингтоне!» И этот дурак Фрол Козлов ему вторил: «Мы держим пистолет у виска американцев!» А что получилось? Позор! И чуть в ядерной войне не оказались. Сколько пришлось потом трудов положить, чтобы поверили, что мы действительно хотим мира. Я искренне хочу мира и ни за что не отступлюсь. Однако не всем эта линия нравится. Не все согласны.

Помощник генерального секретаря Александров-Агентов возразил:

— Ну что вы, Леонид Ильич. Население страны двести пятьдесят миллионов, среди них могут быть и несогласные. Стоит ли волноваться по этому поводу?

Брежнев отмахнулся:

— Ты не крути, Андрюша. Ты ведь знаешь, о чем я говорю. Несогласные не там где-то среди двухсот пятидесяти миллионов, а в Кремле. Они не какие-нибудь пропагандисты из обкома, а такие же, как я. Только думают иначе!

Вместе с тем ему нравилось, что под его руководством советская армия становится силой, которой американцы боятся. Когда канцлер Вилли Брандт заговорил с Брежневым об опасности гонки морских вооружений, Леонид Ильич сказал:

— Американцы нас опередили. Но мы их уже догоняем. Мы теперь каждую неделю лепим по одной подводной лодке.

При этом он делал движения руками, как дети, играющие в куличики.

После шестидневной войны 1967 года, которая закончилась полной победой Израиля, в политбюро решили разорвать отношения с еврейским государством. Арабские страны приветствовали это решение. Тем более что они стали получать советское оружие в удвоенном количестве. Казалось, что Советский Союз приобрел себе на Арабском Востоке друзей на вечные времена.

Но вскоре выяснилось, что Советский Союз не в состоянии играть ключевую роль на Ближнем Востоке, потому что не имеет отношений с Израилем. Роль всем нужного посредника досталась Соединенным Штатам. Кончилось это тем, что Египет, крупнейшее арабское государство, выслал советских военных советников, повернулся лицом к Соединенным Штатам и с их помощью заключил мир с Израилем.

В Москве понимали, что сами поставили себя в неудобное положение. По словам Черняева, в 1973 году президент Сирии Хафез Асад за четыре дня до начала войны оповестил советское руководство: он ударит по Израилю, они с «братом Садатом» все обсудили и согласовали.

Брежнев ответил президенту Асаду, что тот идет на очень рискованный шаг и последствия могут быть иные, чем ожидают в Сирии. Тогда Асад распорядился отстранить советских военных специалистов, чтобы они не мешали. Для Сирии октябрьская война вновь закончилась неудачно. От полного разгрома ее спасло советское вмешательство. После октябрьской войны Брежнев сказал Громыко:

— Будем участвовать в переговорах, и надо гарантировать границы Израиля. И в свое время установим дипломатические отношения с Израилем.

Министр заметил:

— Арабы обидятся. Шум будет.

Брежнев выругался:

— Пошли они к е… матери! Мы сколько лет им предлагали разумный путь. Нет, они хотели повоевать. Пожалуйста: мы дали им технику, новейшую — какой во Вьетнаме не было. Они имели двойное превосходство в танках и авиации, тройное — в артиллерии, а в противовоздушных и противотанковых средствах — абсолютное превосходство. И что? Их опять раздолбали. И опять они драпали. И опять вопили, чтобы мы их спасли. Садат меня дважды среди ночи к телефону поднимал. Требовал, чтобы я послал десант. Мы за них воевать не будем. И затевать мировую войну из-за них тем более не собираюсь…

Но политбюро не решилось столь радикально поменять ближневосточную политику, хотя арабские братья ни в грош не ставили советских политиков.

Вместе с тем не следует переоценивать способность самого Брежнева анализировать то, что происходило за границами Советского Союза. Анатолий Добрынин вспоминал беседу с ним один на один, очень откровенную, осенью 1976 года, когда в США была в разгаре предвыборная кампания.

Брежнев искренне удивлялся, почему Джеральд Форд не сделал знаменем своей кампании «борьбу за мир», что повело бы за ним «всех честных американцев». Добрынин пытался объяснить ему настроения американцев, но успеха не имел. Брежнев оставался в плену идеологических догм.

Леонид Ильич хотел улучшения отношений с Америкой, завидовал ее успехам, но пребывал в уверенности, что рано или поздно социализм победит в соревновании с капитализмом.

Внешнеполитические успехи не заменяли Брежневу тех удовольствий, которые он мог получить только дома. Генеральских погон Брежневу уже было мало. Он мечтал стать маршалом. Как бы между прочим говорил членам политбюро:

— Военные меня уговаривают дать согласие на присвоение звания маршала.

А Гречко не желал делать Брежнева маршалом. Ему, профессиональному военному, знающему цену каждой звездочке на погонах, было обидно, что гражданский человек ни с того, ни с сего станет маршалом Советского Союза.

Маршал Виктор Георгиевич Куликов, который был тогда начальником Генерального штаба, рассказывал мне, как его вызвал Гречко:

— Давай, придумаем для него что-то особенное — звезду, но поменьше, не как у маршала, и погоны специальные. Ты нарисуй и посоветуйся со Шкадовым (начальником главного управления кадров), но больше ни с кем.

Нарисовали погон, как у генерала армии, Гречко что-то зачеркнул, потом взял линейку, померил звезду на своем погоне и стал уменьшать звезду на рисунке…

— Брежнев мог узнать об этом? — спросил я Куликова.

— Конечно узнал.

Но споры с министром обороны решились сами с собой.

26 апреля 1976 года Гречко внезапно скончался.

Он был один на своей даче. Каждый понедельник, в день физической подготовки, охранники из Девятого управления КГБ приезжали к нему на дачу в половине седьмого. Маршал завтракал, в семь часов садился в машину и ехал в ЦСКА заниматься спортом.

В тот день охранники прождали его около часа. Он так и не вышел. Поднялись к нему на второй этаж, а он уже был мертв: обширный инфаркт. Он сидел в кресле, на полу валялись газеты, рука на столе. Не дотянулся до кнопки, чтобы подать сигнал тревоги…

Нового министра обороны подбирали в отделе административных органов ЦК, который ведал вооруженными силами.

По словам Василия Другова, рассматривались две кандидатуры — маршал Иван Игнатьевич Якубовский, главнокомандующий объединенными вооруженными силами государств — участников Варшавского договора, и генерал армии Виктор Георгиевич Куликов, начальник Генерального штаба. Предпочтение отдавалось Куликову — молодому, талантливому генералу.

Другова нашел Якубовский:

— Кто будет министром?

— Откуда я знаю?

— Зачем обманываешь? Все на месте, а Куликова нет. Мы доподлинно знаем, что Куликов сейчас встречается с генеральным секретарем. Он и будет министром.

Появился Куликов — и тоже к Другову:

— Кто будет министром?

— А мы считали, что вы. Вы же сейчас встречались с Брежневым.

— Встречались, но по другому вопросу. А о министре он мне ничего не сказал.

Заведующий отделом Николай Иванович Савинкин устроил совещание в узком составе:

— Давайте предлагать кандидатуру. Сейчас начнут звонить сверху, спрашивать.

Не успел договорить, позвонил Брежнев:

— Кого ставить министром?

— Если из действующих военачальников, то есть начальник Генштаба Куликов, перспективный и молодой еще, — отвечал Савинкин. — И Якубовский, командующий войсками Варшавского договора.

— Давайте ставить Устинова. Вы согласны? — спросил генеральный секретарь.

Савинкин был слишком опытным человеком, чтобы промедлить с правильным ответом…

Брежнев и Устинов сблизились еще в ту пору, когда Леонид Ильич как секретарь ЦК занимался военной техникой и космосом. Устинов был заводным и веселым человеком, отличался таким жизнелюбием, что его трудно было выбить из колеи. Он часто бывал у Брежнева дома и на даче.

Нового министра утвердили на следующий день после смерти Гречко, 27 апреля 1976 года.

— Товарищи, конечно, все мы глубоко переживаем кончину Андрея Антоновича Гречко, — начал заседание политбюро Брежнев, — но смерть неумолима. Из наших рядов ушел наш дорогой товарищ, член политбюро, видный военный деятель, маршал Советского Союза, министр обороны. Перед нами встает вопрос, как нам быть с министром обороны. Очевидно, нужно подумать о назначении нового министра.

— Вообще нужно этот вопрос решать, — задумчиво произнес Суслов, — только когда — сегодня или несколько позднее?

— Надо решать, — твердо сказал Подгорный, — потому что возглавить министерство человек должен немедленно.

Тогда опять заговорил Брежнев:

— Я бы, товарищи, предложил — не знаю, как вы посмотрите на это дело, — назначить министром обороны товарища Устинова Дмитрия Федоровича. Он хорошо знаком с оборонными отраслями промышленности, знает хорошо военное дело. Дмитрий Федорович является членом политбюро, знаком с работой Министерства обороны, с военными кадрами. Это все позволит ему быстрее войти в курс дела и хорошо выполнять возложенные на него обязанности.

Суслов, Андропов и Кулаков незамедлительно одобрили выбор генерального секретаря.

— Когда меня назначали председателем Совета обороны, пришлось осваивать многое, — на всякий случай заметил Брежнев. — Видимо, Дмитрию Федоровичу придется также ряд вопросов осваивать. Очень хорошо, что на Министерство обороны приходит человек с гражданки. С точки зрения разрядки напряженности, это тоже будет воспринято правильно.

— Этот факт, безусловно, заметят западные страны, — подтвердил Андропов. — К тому же Дмитрия Федоровича знают в нашей партии хорошо, его знают так же хорошо и все военные.

— Надо принять решение сегодня, — сказал Суслов.

— Товарищ Устинов знает хорошо военную технику, а что касается остальных деталей работы, он их освоит, — напутствовал будущего министра Гришин.

— Товарищ Устинов знает и конструкторские бюро, ведущих конструкторов, знает оборонные заводы, — подхватил Брежнев. — Какие, товарищи, будут предложения?

Других предложений не было. Устинова единогласно утвердили министром.

— Тогда, может быть, надо поступить так, — рассуждал Брежнев, — собрать коллегию Министерства обороны и сообщить на коллегии о нашем решении.

— Правильно, — сказали коллеги по политбюро, — и лучше всего сделать это, Леонид Ильич, вам.

— Хорошо, — согласился Леонид Ильич. — После похорон Андрея Антоновича мы вместе с товарищем Устиновым проведем коллегию, объявим о нашем решении.

Теперь настала очередь Дмитрия Федоровича произнести положенный в таких случаях монолог:

— Я благодарю от всей души политбюро, кандидатов в члены политбюро, секретарей ЦК за то большое доверие, которое мне сегодня оказано назначением на пост министра обороны. Я заверяю политбюро в том, что приложу все силы и знания, чтобы оправдать это высокое доверие. Я также благодарю всех товарищей за ту хорошую атмосферу, за сотрудничество, которое было у нас и есть в работе политбюро и секретариата ЦК.

Заключительное слово сказал Леонид Ильич:

— Я считаю, что мы правильно поступили, утвердив министром обороны товарища Устинова, человека опытного, прошедшего школу партийной работы, хорошо знающего вопросы обороны страны. Конечно сорокалетнего товарища ставить на такой участок было бы нецелесообразно.

Вероятно, Брежнев имел в виду молодого начальника Генштаба Куликова, которого в военных кругах считали готовым министром. Члены политбюро вновь согласились с Леонидом Ильичом.

Но на этом заседание не закончилось.

Дмитрий Федорович Устинов спешил с ответным подарком:

— Товарищи, разрешите мне обратиться к политбюро ЦК со следующим предложением. Все мы знаем, какую гигантскую работу по укреплению обороны страны выполняет Леонид Ильич Брежнев. Он является председателем Совета обороны. Роль председателя Совета обороны у нас очень велика, и Леонид Ильич замечательно выполняет эту высокую обязанность. По моему мнению, в связи с такой возросшей ролью Совета обороны и председателя Совета обороны, возглавляющего этот высший орган в нашей стране, председатель Совета обороны имеет все основания получить высшее воинское звание маршала Советского Союза. Поэтому я вношу предложение присвоить Леониду Ильичу Брежневу звание маршала Советского Союза.

Члены политбюро как будто ждали этих слов.

Подгорный, Андропов, Кулаков, Пономарев, Соломенцев по очереди подтвердили, что это совершенно правильное предложение и они его поддерживают: конечно же председатель Совета обороны должен быть маршалом.

Члены политбюро соревновались в поиске дополнительных аргументов в пользу производства генсека в маршалы.

— Леонид Ильич прошел большую школу войны, — сказал Гришин, — непосредственно участвовал в боевых действиях, в мирное время руководит строительством обороны страны, являясь председателем Совета обороны.

— Леонид Ильич и как генеральный секретарь проявляет исключительную заботу об укреплении обороны страны, — добавил Суслов. — Он много труда и энергии вкладывает в это дело.

Андропов, Суслов, Гришин наперебой просили Леонида Ильича дать согласие на присвоение воинского звания маршала Советского Союза, словно опасаясь, что Брежнев может отказаться. Но Леонид Ильич не обидел членов политбюро отказом.

Напротив, он был несказанно рад:

— Я благодарю от души товарищей за доверие, которое мне оказано присвоением воинского звания маршала Советского Союза. Я сделаю все, чтобы оправдать это высокое звание и то доверие, которое мне оказывает политбюро как генеральному секретарю и как председателю Совета обороны.

Но, как известный гоголевский персонаж, он, понимая некую сомнительность этого акта, опасливо поинтересовался:

— Я только хочу спросить у товарищей, как это будет расценено с международной точки зрения, не вызовет никаких кривотолков?

Все хором ответили, что беспокоиться не о чем: это совершенно нормальное дело:

— Вы являетесь председателем Совета обороны, имеете воинское звание генерала армии.

Тем не менее какие-то сомнения у Брежнева остались.

— Сообщать об этом в печати не будем, — заключил он, — так же как не публиковалось решение о присвоении мне звания генерала армии.

Но и это еще было не все. Получив маршальскую звезду, Леонид Ильич захотел облагодетельствовать и Дмитрия Федоровича. Он вновь взял слово:

— Очевидно, нам нужно решить вопрос о присвоении воинского звания товарищу Устинову в связи с утверждением его министром обороны.

Но в отношении нового министра члены политбюро не были столь же щедры.

Подгорный поинтересовался:

— Какое воинское звание сейчас имеет Дмитрий Федорович?

— Генерал-полковник.

Подгорный и Суслов предложили присвоить Устинову следующее звание — генерала армии. Брежнев предпочел бы произвести старого друга сразу в маршалы, но спорить на политбюро не было принято. Он только добавил:

— Через некоторое время нужно будет вернуться к вопросу о присвоении товарищу Устинову звания маршала.

Все согласились.

— Когда объявить о присвоении товарищу Устинову звания генерала армии? — Леонид Ильич для порядка поинтересовался мнением товарищей. — Очевидно, на заседании коллегии?

Других мнений не было.

Сбылась мечта Леонида Ильича. На торжественной церемонии в Кремле Устинов — в парадной форме — по традиции вручил ему маршальские погоны, хотя Брежнев не дождался подарка и уже пришел в маршальском мундире.

Присвоение звания стало для него главным событием.

19 мая 1976 года по просьбе Черненко Леонид Ильич выступил перед партийными канцеляристами на Всесоюзном совещании заведующих общими отделами. Причем — в своем кругу — без бумажки. Присутствовавший Черняев записал его слова:

— Вот Костя заставляет меня выступать перед вами. А чего говорить — не знаю. Вроде мы с вами встречались два года назад.

Черненко подтвердил:

— Два года и тридцать один день, Леонид Ильич!

— Вот память, видите, у меня какая, — продолжил Брежнев. — Мы вам тогда слово дали? Дали и сдержали. Тогда вы были завсекторами, а теперь завотделами. И зарплата другая, и положение другое. Правду говорю?

Все зааплодировали. Еще недавно общие отделы именовались особыми секторами.

— Ну, вы знаете, съезд мы провели недавно, — говорил генеральный секретарь. — Большое событие. Будем теперь выполнять. Говорят, итальянцы, французы болтают про нашу демократию. Не нравится она им. Ну и пусть. Мы пойдем иным путем… На днях, вы знаете, еще большое событие было. Поставили мне бюст. А политбюро вынесло постановление присвоить мне как генеральному секретарю и председателю Совета обороны звание маршала Советского Союза. Это важно.

Генсек шутил.

— Костя меня уговаривал прийти сюда в маршальском мундире…

Черненко встал из-за стола президиума:

— Да, да, Леонид Ильич, мы все хотели видеть вас в форме маршала. Раз нет, то я покажу всем присутствующим ваш портрет в парадной маршальской форме.

И под аплодисменты поднял огромный фотографический черно-белый портрет генсека в парадном мундире. Потом выглянул из-за него и закричал в зал:

— Леонид Митрофанович, давай!

Из второго ряда встал генеральный директор ТАСС Замятин и понес в президиум еще один портрет Брежнева — цветной. Константин Устинович знал, как уважить Леонида Ильича.

На встречу с однополчанами Брежнев пришел в маршальской форме и с гордостью сказал:

— Вот… дослужился.

Через два года Устинов нашел еще одну возможность порадовать Леонида Ильича.

20 января 1978 года Министерство обороны обратилось в ЦК КПСС с предложением наградить «генерального секретаря Центрального Комитета КПСС, председателя президиума Верховного Совета СССР, председателя Совета обороны СССР, Верховного главнокомандующего Вооруженными силами СССР маршала Советского Союза товарища Леонида Ильича орденом „Победа“ за большой вклад в победу советского народа и его вооруженных сил в Великой Отечественной войне, успешное руководство войсками в ряде важнейших операций по разгрому немецко-фашистских захватчиков, выдающиеся заслуги в укреплении обороноспособности страны, за разработку и последовательное осуществление принятой XXIV съездом КПСС Программы мира, надежно обеспечивающей развитие страны в мирных условиях…».

Орден Победы — это высшая военная награда, которой были удостоены всего несколько человек.

Подпись под представлением поставили все члены коллегии министерства во главе с Устиновым.

16 февраля на заседании политбюро Брежнев обратился к товарищам:

— Я хотел бы посоветоваться по некоторым вопросам: о вручении ордена Победы. Все вы проголосовали за решение и награждение меня этим орденом. Я благодарю товарищей за эту высокую награду. Поскольку решение такое есть, товарищи предлагают вручить его мне 22 февраля.

Все согласились:

— Правильно, 22 февраля будет заседание.

Брежнев продолжал:

— Видимо, для вручения ордена Победы, может быть, целесообразно было бы надеть военную форму.

И снова все поддержали генсека:

— Правильно, это было бы целесообразно.

Члены политбюро понимали, что Леониду Ильичу не терпится лишний раз покрасоваться в маршальском мундире. Брежнев хотел закрепить возможность появляться с новым орденом почаще:

— Но вместе с тем, насколько мне известно, по статуту орден Победы носят также и на гражданской одежде.

Генсека успокоил Суслов:

— В статуте нигде не сказано, что он носится только на военной форме.

И верный Черненко подтвердил:

— Этот орден можно также носить и в гражданской одежде.

На следующий день, 17 февраля, награждение Брежнева оформили указом президиума Верховного Совета. Из текста указа изъяли предложенную Министерством обороны формулировку «за успешное руководство войсками в ряде важнейших операций по разгрому немецко-фашистских войск».

Военные написали это, чтобы обосновать награждение Брежнева полководческим орденом, который давали только за проведение крупных операций. Но Суслов и другие в окружении Брежнева понимали, что начальник политотдела армии никак не мог «руководить войсками в ряде важнейших операций»…

А Леонид Ильич пребывал в уверенности, что звания и награды он получает справедливо:

— Я сказал товарищам, что орден Победы дается только за победы на фронте. А Дмитрий Федорович, да и другие, убедили меня, что победа в борьбе за мир равноценна победе на фронте.

В перестроечные времена, в 1989 году, указ отменили, и драгоценный орден Победы у семейства Брежнева отняли.

Леонид Ильич и для приближенных не жалел наград. Заведующий отделом административных органов Савинкин однажды сказал Брежневу:

— Надо нам прекращать присваивать звания и раздавать ордена. Совсем обесценились.

Брежнев удивился:

— Тебе что, Коля, железа жалко? Пусть получают. Получат, выпьют, настроение лучше станет, есть стимул работать лучше. Зачем их этого лишать?

В отличие от Гречко Дмитрий Устинов никогда публично не называл генерального секретаря на «ты» и не спорил с ним, напротив, постоянно на него ссылался.

— Устинову Брежнев особенно доверял, — рассказывал Василий Другов. — Если в армии что-то происходило, Брежнев говорил Савинкину или мне: «Пусть разбирается Устинов, это его хозяйство, он за него отвечает и за него деньги получает. Пусть сам решит, какие меры принять, у него есть уставы, есть военный суд…» То есть все было доверено Устинову.

— Иначе говоря, с назначением Устинова контроль над армией в какой-то степени был утрачен?

— Контроль был, но… Устинов все вопросы доверительно решал с верховным главнокомандующим.

Однажды Виталий Воротников присутствовал при таком телефонном разговоре: в кабинет Брежнева вошел дежурный секретарь и сказал, что звонит Дмитрий Федорович Устинов.

Брежнев снял трубку:

— Слушаю тебя.

— Дорогой Леонид Ильич… Брежнев его перебил:

— «Дорогой», а ехать на матч не хочешь. Генеральный секретарь обожал хоккей, не проспускал ни одного матча, когда в Лужниках играл ЦСКА. Курить на стадионе запрещалось, но Леонид Ильич в правительственной ложе дымил вовсю.

Устинов стал объяснять:

— Не могу. Я принимаю министра обороны Австрии.

— Пошли ты его… Вот Костя (Черненко) едет, а ты… Ну, ладно, в другой раз.

Брежнев положил трубку и сказал Воротникову:

— Замечательный человек Дмитрий Федорович. Классный специалист промышленности и министр. Но прежде всего человек, друг замечательный.

Почти всегда заседания коллегии Министерства обороны Устинов начинал примерно так:

— Я только что разговаривал с нашим дорогим и любимым Леонидом Ильичом. Он передает вам всем привет и желает больших успехов…

В армии отношение к новому министру обороны было двойственным. С одной стороны, ценили его за стремление создать самые мощные в мире вооруженные силы. С другой — считали гражданским человеком — в армии Устинов не служил ни дня.

Дмитрий Федорович Устинов в 1941 году, когда ему было всего тридцать два года, стал наркомом вооружения. И с тех пор сорок лет, меняя должности и кабинеты, занимался созданием оружия. Устинов был деловым, знающим, энергичным человеком, хорошим организатором, всецело преданным своему делу.

Очень требовательный, он считал, что человек должен думать только о работе. В обычные дни он работал с семи утра до одиннадцати вечера, в субботу с десяти утра до пяти вечера. Поздно вечером мог позвонить кому-то из подчиненных, и никто не решался признаться, что уже лег спать. Самому ему для восстановления сил нужно было очень мало часов, он думал, что и другим столько же вполне достаточно.

Министр словно взялся доказать, что штатский человек способен сделать для Вооруженных сил больше, чем военный. Пока он был секретарем ЦК, он иногда спорил с армией. А заняв пост министра, вывел армию и военную промышленность из-под контроля политбюро. Все это теперь подчинялось ему одному.

Под его руководством было создано огромное количество новой военной техники. И знаменитые ракеты «Тополь» еще при нем разрабатывались. Он, по существу, всю страну заставил работать на армию. Люди этого типа — очень ценные, но в определенном смысле опасные для государства. Они способны разорить страну.

При всем дружеском отношении к Брежневу, Дмитрий Федорович буквально выкручивал ему руки, чтобы получить деньги для военно-промышленного комплекса, пожиравшего все большую долю национального дохода.

Анатолий Черняев находился в кабинете Брежнева, когда ему позвонил по ВЧ отдыхавший на юге Подгорный.

Брежнев жаловался Николаю Викторовичу:

— Я вот тут очень крупно поговорил с Устиновым. Он мне: я в этом убежден и буду настаивать. Ну, знаешь этот его пунктик. Я разошелся. Потом только опомнился, взял себя в руки. Весь день не мог в себя прийти. Ночью, часа в два позвонил ему. Помирились. Утром он мне на работу позвонил. А мы ведь с ним всегда по-товарищески.

По словам начальника Генерального штаба маршала Николая Васильевича Огаркова, Устинов и на посту министра обороны остался представителем военно-промышленного комплекса. Он заставлял промышленность создавать все новые виды вооружений, добился больших результатов в милитаризации экономики и загнал страну в бесконечную гонку вооружений.

Войска, чтобы использовать выделенные средства, заказывали в огромных количествах ненужную и устаревшую технику. Никто в министерстве не думал о том, что деньги нужно тратить на социальные нужды солдат и офицеров, улучшать их материальные и бытовые условия.

Споры министра и начальника Генерального штаба закончились тем, что Устинов убрал Огаркова с высокого поста. Известна и другая причина огромных военных расходов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.