Глава шестьдесят восьмая Последний мелиховский сезон: апрель — август 1899 года

Глава шестьдесят восьмая Последний мелиховский сезон: апрель — август 1899 года

По прибытии в Москву Чехов был вызван в Театрально-литературный комитет, где выслушал оскорбительные для себя замечания. Затем он забрал пьесу «Дядя Ваня» из императорских театров и передал права на нее Московскому Художественному. Квартира Маши на поверку оказалась довольно холодной, так что пришлось подыскать более теплое жилье. Едва обосновавшись на новом месте, Антон взялся за корректуру своих трудов для Марксова издания. Гостям он мрачно сообщал, что, поскольку жить ему осталось недолго, он продал все свои сочинения, которые теперь надо готовить к печати[470]. Друзья Чехова приходили в ужас от того, как много рассказов он отвергал. М. Меньшиков, бывший редактор, в июне писал Антону: «В сравнении с Вами Ирод, избивавший чужих младенцев, сам младенец. <…> Зарезанные рассказы воскреснут рано или поздно в чьем-нибудь издании». На это Антон ответил, что читателей следует избавлять от встречи с незрелыми писательскими опытами. В то время как Чехов вполне обоснованно выбраковывал слабые юморески, а в редактуре вырезал из многих рассказов наиболее пикантные пассажи, остается малопонятной его неприязнь к некоторым лучшим своим вещам — если, конечно, за этим не стоят какие-то личные и не очень счастливые переживания.

Великий пост в 1899 году заканчивался в России 18 апреля. Именно в тот день Антон нежданно-негаданно появился на пороге квартиры семейства Книппер. Ольга жила вместе со своей вдовой матерью и двумя дядьями, армейским офицером Александром Зальца и доктором Карлом Зальца. Эти две фамилии составили второе поколение обрусевших, но сохранивших родной язык немцев-лютеран. До сих пор никто из этого клана не связывал себя узами брака со славянами. Антону прежде не доводилось встречаться с людьми подобного круга: по натуре все они были неутомимыми и стойкими борцами. Испытав на своем веку горести и невзгоды разорения, семейство Книппер упорно стремилось вернуть былое преуспеяние. К тому же они были людьми музыкально одаренными. Ольга не только играла на сцене, но и недурно пела, а ее мать Анна, профессор Московской консерватории по классу пения, на пороге своего пятидесятилетия еще солировала в концертах. Дядя Саша, певец-самоучка, был большим поклонником Бахуса и разудалым повесой. Оба семейства — и Книппер, и Чеховы были немало удивлены своей непохожестью. В жизни Ольга очаровала Антона не меньше, чем в образе царицы Ирины на сцене, хотя ей недоставало классической красоты Лики Мизиновой и страстности Веры Комиссаржевской; у нее были небольшие глаза, тонкие губы и тяжеловатый подбородок. В характере ее актерская живость сочеталась с организованностью; и работе и развлечениям она отдавалась целиком. Ольга была способна на все: и выдержать дальний пеший поход, и выходить больного, и показать себя благородной дамой, и разрезвиться, как девчонка.

Итак, с 18 апреля 1899 года Антон ограничил личную жизнь одной-единственной женщиной. Он, правда, слегка пококетничал с новой Машиной подругой, девушкой со средствами Марией Малкиель, однако другие женщины были заброшены, даже протоиерейская дочь Надя Терновская, которая обеспокоенно писала ему: «Вы хотите приехать в июне в Ялту только на два дня? <…> Ведь антоновок тогда не будет. А быть может, Вы оттого и не хотите долго здесь оставаться, что их не будет?»⁴⁷¹ Антон сводил Ольгу на выставку левитановских картин, среди которых были знаменитые «Стога сена при лунном свете». К маю в Мелихове стало уже достаточно тепло, чтобы принимать гостей, и Ольга получила приглашение. Она согласилась приехать на несколько дней, если Немирович-Данченко отпустит ее с репетиций.

На Светлой неделе Антона посетил Толстой. Днем позже к Чеховым заглянула его дочь и пригласила в гости и Антона, и Машу. Писателям было о чем поговорить: Толстой, уважавший тех, с кем был не согласен, вступился за Суворина, над которым литераторы учинили суд чести. Суворин переслал Чехову наброски своей защитной речи, и Антон ответил ему телеграфом, что не признает за Союзом писателей права на подобные суды. Суворин речь подправил и снова отослал Антону. Тот в ответ телеграфировал: «Превосходно написано, но обилием частностей вторая половина <…> заслоняет первую». В дальнейшем он решил в это дело не вмешиваться: «бесполезно, как бульканье камешка, падающего в воду». Но в письмах к Авиловой выпытывал у нее подробности процесса над Сувориным. В конце апреля, когда она собралась в Москву погостить у родственников, он звал ее вместе с детьми приехать к нему на кофе с булками и сливками — в конце концов эта привлекательная талантливая женщина заслужила благодарность за хлопоты по розыску ранних чеховских сочинений[472].

Проводив Авилову с детьми в деревню, Антон пошел смотреть «Чайку» — из всех написанных им пьес это была первая, поставленная в соответствии с авторскими ремарками. Спектакль играли для одного Чехова — без декораций и в нетопленом помещении чужого театра. Антон дал совет Станиславскому насчет ботинок и брюк Тригорина и попросил изменить темп четвертого акта. При том, что у Станиславского были неплохие данные комического актера — он замечательно сыграл роль нелепого палача в английской оперетке «Микадо», — своих главных героев он неизменно превращал в неврастеников, а чеховское аллегро растянул до адажио. У Антона появились сомнения и в отношении его режиссерских способностей.

Утеряв, как выразился Антон, «право оседлой жизни», он был не в состоянии писать новые вещи, хотя в голове его, если судить по записным книжкам, теснились идеи и сюжеты. Тем временем его новому другу Горькому и полиция, и врачи запретили появляться в Москве. Приятели обменялись презентами: Чехов послал Горькому золотые часы с гравировкой, а тот пообещал отдариться ружьем. В середине июля, проведя три недели в тюрьме, Горький преподнес Антону оригинальный, но несколько запоздалый подарок: «Я направил к Вам в Москву некую Клавдию Гросе, „падшую“ девицу. <…> Она привезет Вам историю своей жизни, написанную ею. Она приличная, на языках говорит и вообще девица — славная, хотя и проститутка. Думаю, что Вам она более на пользу, чем мне»[473].

На чеховском семейном совете было решено перебраться на постоянное жительство в Ялту: 2 мая Антон попросил Ваню, отправлявшегося на лето в Крым, захватить с собой домашнюю реликвию — икону Иоанна Богослова, написанную Павлом Егоровичем. Другие ценности тоже вывезли из мелиховского дома; оставленные без присмотра и незастрахованные, они могли сгореть. Ване же было позволено въехать в дом в Аутке — он уже стоял под крышей, а оснащение кухни близилось к завершению. Брат, признательный Антону за хлопоты о переводе его в ранг чиновника, согласился провести лето в недостроенном ялтинском доме, заодно присматривая за рабочими.

Пятого мая Антон подарил Ольге Книппер фотографию мелиховского флигеля, в котором была написана «Чайка», — пьеса, благодаря которой скрестились их жизненные пути. Спустя три дня, после восьмимесячного отсутствия, он вновь приехал в Мелихово, где его дожидались сестра, мать и одичавшие таксы. Следом там появилась Ольга Книппер — за краткий трехдневный визит пришедшее в упадок имение показалось ей райскими кущами. Маша пригласила Ольгу бывать у них чаще: «Мы жаждем Вас видеть, милая Ольга Леонардовна! В субботу лошади будут Вас ждать, начиная с почтового»[474].

После отъезда Ольги мелиховская жизнь покатилась под гору. Месяц ушел на поиски печников и на завершение строительства третьей школы. Само имение все больше становилось похожим на усадьбу Аркадиной и Сорина: «Я постоянно кричу благим матом, надрываю глотку, но лошадей не дают ни мне, ни гостям», — жаловался Антон. Миша, которого по-прежнему в Мелихове не желали видеть, 16 мая писал Маше: «Все те намеки, которые я делал в письмах к Антоше, оставались без ответа даже больше — в его письмах ко мне так и сквозит опасение, как бы я не привез в Мелихово своей семьи. <…> Мне грустно, что так сложились обстоятельства, что я не могу повидаться с матерью и показать ей Женю. Тайком от вас (боясь, чтобы вы не обиделись) я списался с Семенковичами, прося их приютить меня на один только месяц с 20-го июня. <…> В конце июня „Антоша пошлет тебя в Ялту по домам насчет постройки“. Да твое ли это дело? Что ты, подрядчик, приказчик какой, что ли? Мало хлопот в Мелихове да в Москве? В Крым ездят, чтобы отдыхать».

Антон даже виду не подавал, что жаждет Мишиного общества. В двадцатых числах мая, так и не дождавшись матушкиного благословения, Миша с женой и ребенком выехали в Крым. Обосновались они в Алупке, в шестидесяти верстах от Гурзуфа и от брата Вани с семьей. Дом в Аутке все-таки оказался непригодным для жилья, а Кучук-Кой был слишком на отшибе, даже если бы Антон снизошел и пригласил туда Мишу. Дело кончилось тем, что Ваня объединился с Мишиной семьей в Алупке.

В начале июня солнце уже хорошо прогрело землю. Антон, решил, что пришла пора выставлять Мелихово на продажу. Вместе с имением стала приходить в запустение и вся округа: обрушился мост через речку Лопасню, а в деревенских школах стали разворовывать казенное добро. Маша больше не видела смысла в том, чтобы продолжать мелиховскую жизнь, и писала, об этом в середине июня Марии Дроздовой: «Я чувствую себя конкой, съехавшей с рельсов и не могущей попасть опять на рельсы и потому неопределенно скачущей! Неизвестно, где мы будем жить <…> Антон сдирает все со стен и посылает в Крым, удобное соломенное кресло с балкона уже поехало»[475].

Последние мелиховские дни ознаменовались печальным событием: одичавшего Брома, который заболел бешенством, пришлось пристрелить. За имение Чеховы запросили двадцать; пять тысяч рублей с переходом долга в пять тысяч. Антон закупал веревки, ящики и рогожу для упаковки и отправки в Крым семейных пожитков. В Ялте организовать хранение своего добра он поручил Синани. В Таганроге кузен Георгий встречал прибывающие из Москвы вагоны и следил за погрузкой на пароход шкафов, столов, диванов и ящиков с книгами. В Москве для ялтинского дома закупались решетки, дверные петли, умывальники и обои. Тем временем Немирович-Данченко приступил к постановке «Дяди Вани», которая станет сенсацией нового театрального сезона. Антон обратился к коллеге доктору Куркину с просьбой прислать картограмму Серпуховского уезда для доктора Астрова — эту роль предстояло сыграть Станиславскому. В постскриптуме к Машиному письму Антон начал переписку с Ольгой Книппер, обратившись к ней (как раньше к Каратыгиной) «великая артистка земли русской» — но на сей раз с существенным дополнением: «последняя страница моей жизни». Ольга в то время отдыхала у своего брата Константина в Грузии.

Чехов ненадолго вырвался из Мелихова в Петербург. Туда он прибыл 11 июня, встретился с Адольфом Марксом и договорился о том, что пьесы будут печататься вместе с планами мизансцен, нарисованными Станиславским[476]. Затем он сфотографировался в двух разных фотоателье. С Сувориным встреча не состоялась. Пробыв в Петербурге лишь день, Антон сбежал от столичных промозглых холодов в теплую Москву.

Маша все лето провела в Мелихове, пакуя и отправляя в Крым семейное добро и показывая усадьбу покупателям. Антон же обретался в Москве: в прислугах у него была горничная Маша, чей кавалер дневал и ночевал на чеховской кухне. Антон частенько ходил прогуляться по бульварам и побеседовать с «падшими женщинами». Побывал он и на заросшей сорняками могиле Павла Егоровича. Теперь, построив в деревне третью по счету школу, он написал Суворину, что с Мелиховым его уже ничего не связывает, да и как литературный материал оно тоже «истощилось и потеряло цену». К июлю появились два покупателя. Один из них, московский купец Янов, долго приценивался к Мелихову, но в конце концов отступился. За это время отпал и другой покупатель — Борис Зайцев, будущий писатель, а в то время совсем молодой еще человек. Антон наезжал в Мелихово лишь затем, чтобы выкопать то один, то другой куст, который мог бы прижиться в Ялте. Пятого июля он навсегда оставил таксу Хину и имение, на которое было потрачено так много времени и сил.

Все мысли Чехова были заняты Ольгой Книппер. Он договорился встретиться с ней на Кавказе — при условии, что она не вскружит ему голову. Маше он велел поручить продажу Мелихова комиссионеру. Сестра в ответ жаловалась, что покупателям, приезжающим смотреть имение, на станции трудно найти лошадей. Антону она советовала «приехать в Мелихово и отдохнуть до поездки в Крым». Сама она уже с трудом справлялась и с имением, и с желающими купить его: «Черт с ними, с покупателями. Мне скучно и грустно». Теперь она была готова скорее уступить Мелихово Янову на несколько тысяч дешевле, чем томиться в опустевшем доме в ожидании выгодного покупателя, на появление которого надеялся Антон.

Антон поступил так, как было удобно ему. Восьмого июля он послал Ольге Книппер телеграмму, назначив ей свидание в Новороссийске; оттуда они вдвоем намеревались на пароходе добраться до Ялты. Спустя четыре дня он выехал поездом в Таганрог. Миша, только что вернувшийся из Крыма, специально пришел на вокзал повидаться с ним, однако Антона провожало так много друзей, что он не смог перемолвиться с ним словом. (После отъезда Антона Миша с семьей заявился в Мелихово и провел там неделю, предаваясь сладостно-горьким воспоминаниям о пережитом.) В Таганроге Антон пренебрег родственниками и остановился в гостинице «Европа». Не преминул наведаться в веселый дом, который теперь был под началом местного еврея. В одной из амбулаторий увидел облепленного мухами покойника и взялся хлопотать об открытии городского морга. У торговца-татарина он в первый (и не в последний) раз попробовал кумыс. Посетив городскую управу, посоветовал отцам города, где и какие сажать деревья. В Таганроге он приболел и позволил обследовать себя в гостиничном номере школьному приятелю доктору Шамковичу. Семнадцатого июля Чехов отправился морем в Новороссийск.

Миша с семейством вернулся в печали в Ярославль. В Мелихово заявился сбежавший из тюрьмы крестьянин, и Маша от страха по ночам не могла сомкнуть глаз. Тем временем Чехов и Ольга Книппер сошли с парохода на ялтинской пристани. К величайшему огорчению «антоновок», их совместное прибытие не прошло не замеченным для газеты «Крымский курьер». Антон остановился в гостинице «Марино», а Ольга сняла комнату в доме доктора Средина. Целых двенадцать дней они провели в Ялте: гуляли по городу, ездили на извозчике на Ореанду полюбоваться видом на море, наведывались в Аутку, где Бабакай уже заканчивал постройку дома, а Мустафа занимался садом. Впрочем, не все между ними складывалось гладко — Антона изрядно утомили бесконечные разъезды и ежедневные заботы. Маше он докладывал: «Вчера она [О. Книппер] была у меня, пила чай; все сидит и молчит». И днем позже: «Книппер здесь, она очень мила, но хандрит». Все остальное его уже не интересовало: Маше он велел продать Мелихово хоть за полцены.

В то же время в Крыму находилась и охочая до сплетен С. Сазонова — ее муж получил в наследство имение неподалеку от Ялты. В ее дневнике с 24 по 31 июля появились новые записи: «Чехов с московской актрисой, которая играла у него в „Чайке“, поехал в Массандру. Обедали в городском саду <…> Встретили там Чехова, который подсел к нашему столу. Он ходит в серых штанах и отчаянно коротком синем пиджаке. Жалуется, что зимою в Ялте его одолевают посетители. Он нарочно поселился подальше <…> но это не помогает. <…> Сам Чехов не из разговорчивых. <…> Он или нехотя отвечает, или начинает изрекать, как Суворин: „Ермолова плохая актриса <…> Горький хороший писатель“ <…> Видела на набережной Чехова. Сидит сиротой на скамеечке»[477].

Второго августа Антон и Ольга отправились на лошадях в Бахчисарай — путь туда лежал через горный перевал Ай-Петри. Проезжая залитую солнцем живописную долину Кок-Коза, они с недоумением разглядывали группу людей, отчаянно махавших им вслед руками, — оказалось, что это знакомые врачи из Ялты, которые издалека узнали Антона. Потом путешественники сели в московский поезд. За это время их дружба переросла в нечто большее. Антон две недели не подходил к письменному столу.

Комиссионер нашел нового покупателя Мелихова — лесопромышленника Михаила Коншина; тот собирался записать имение за женой, а сам уже подсчитывал, сколько выручит за продажу мелиховского леса. Коншину надлежало уплатить за имение двадцать три тысячи рублей да еще пять тысяч за хозяйственные постройки. Своего прежнего имения он еще не продал, так что между ним и Чеховыми было условлено, что тысячу рублей он выплатит сразу, четырнадцать тысяч по частям в течение года, а на остальную сумму даст вексель, причем без процентов, — торопясь избавиться от Мелихова, Чеховы пошли на многие уступки, однако Коншин, как и Маркс, обвел их вокруг пальца. Десяти тысяч, обещанных Антоном Маше в качестве ее доли, она так и не увидела. Те пять тысяч, которые в конце концов удалось получить от Коншина, Антон положил в банк на ее имя, позволив ей брать ежемесячно лишь двадцать пять рублей процентов — отнюдь не больше ее жалованья в «молочной» гимназии или того пособия, которое тайком посылал ей Миша.

Коншин появился в Мелихове 14 августа — в тот же день Маша выехала в Москву и остановилась в квартире, где жил Антон. Евгения Яковлевна еще с неделю оставалась в Мелихове. В Машино отсутствие в мучениях погибла такса Хина — дворовая собака вырвала ей глаз. Сообщив печальную новость брату, Маша прибавила: «Вообще радостно, душенька! Бог бы дал скорее убраться отсюда. Дождь идет не переставая с того дня, как мы приехали. Дорога один ужас! <…> Ну-с, до скорого свидания, кланяйся твоей Книпперше».

Освободившись от Мелихова, Маша дала волю чувствам в письме Мише: «В понедельник 6 сентября я везу мать и старуху Марьюшку в Крым с курьерским поездом <…> Мелихово продали, но как! <…> Мне так надоело Мелихово, что я согласилась на все <…> Антону не хотелось продавать на этих условиях. Может быть, [Коншин] и жулик, что же делать! Я уповаю — но денег у меня, пожалуй, еще долго не будет, поэтому я обратилась к тебе. Merci — чек получен. Антон не велел бросать уроки мне, ссылаясь на то, что у меня не будет личной жизни, а мне наплевать. Проживу зиму в Москве, а там видно будет. <…> Антон был очень болен, приехавши из Крыма, — был сильный бронхит, повышенная температура и даже легкое кровохарканье…»[478]

Антон же в письмах к знакомым свое состояние определил так: «прихворнул немного». К 25 августа он закончил читать корректуру пьес для Марксова издания. Из Москвы в Ялту его провожала Ольга Книппер — с вокзала она ушла в слезах, и утешать ее пришлось Маше. Антон торопился в Крым, чтобы к приезду женского состава чеховского семейства сделать новый ялтинский дом пригодным для жилья.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.