Глава VIII. «О необходимости двойственной философии»

Глава VIII. «О необходимости двойственной философии»

яснение характера и особенностей свободомыслия Толанда требует изучения еще одного вопроса. Речь идет о настойчиво пропагандировавшемся им положении о необходимости двух видов философии: экзотерической, т. е. открытой, рассчитанной на публичное изложение, понятной и доступной всем людям, и эзотерической, т. е. скрытой и тайной, предназначенной для узкого круга, для посвященных. В концепции «двойственной философии», развивавшейся Толандом во многих его сочинениях, следует различать по крайней мере два аспекта.

Первый аспект связан с естественным желанием свободомыслящих оградить себя по возможности от преследований со стороны светских и духовных властей, что требовало от них осторожности, вынуждало скрывать свои истинные взгляды или же излагать их в завуалированной форме. Мы не раз отмечали эту важную особенность воззрений Толанда и других вольнодумцев прошлого.

Второй аспект рассматриваемой концепции обусловлен тем обстоятельством, что Толанд разделял точку зрения просветителей, согласно которой народ, или «толпа», как обычно они выражались, считался главным рассадником суеверий, не способным в силу своего невежества к усвоению передовых научно-философских идей.

Элитарный характер просветительской идеологии особенно ярко проявился в условиях Англии XVII—XVIII вв., где материализм, по словам Энгельса, объявил себя «философией, единственно подходящей для ученых и светски образованных людей, в противовес религии, которая достаточно хороша для необразованных масс...» (1, 22, 310). Указанная Энгельсом особенность английского материализма была в той или иной степени свойственна всем его представителям, в том числе и деистам-материалистам. Однако у Толанда мы впервые встречаемся с учением, обосновывающим необходимость существования и использования экзотерической и эзотерической философии, их разграничения. Речь шла не только о применении двойственной философии в условиях современной Толанду идейной борьбы свободомыслящих с защитниками религии и церкви. Толанд давал понять читателям своих сочинений, что разделение философии на экзотерическое и эзотерическое учения характерно для большинства мыслителей прошлого, что оно красной нитью проходит через всю античную философию.

Большой интерес в этой связи представляет второе из «Писем к Серене». Напомним, что в нем излагалась «история представлений о бессмертии души у язычников». Определенную роль в утверждении этих представлений, указывал Толанд, сыграли некоторые философские школы, в частности пифагорейцы. Однако сам Пифагор «не верил в переселение душ, которым он так прославился у потомков» (4, 1, 103). Поясняя свою мысль, Толанд отмечает, что представление о переселении душ содержалось в экзотерическом учении Пифагора, или учении для всех. Обращаясь с этим учением к простому народу, Пифагор якобы стремился отвратить его от недобрых дел. В своем же эзотерическом учении, которое предназначалось только посвященным, Пифагор проповедовал прямо противоположное — не переселение душ, а «вечный круговорот форм материи, те непрестанные изменения, которые превращают каждую вещь во все и все вещи в каждую, так что растения и животные входят в нас, а мы в них и все вместе мы входим в тысячу других вещей, причем земля превращается в воду, вода — в воздух, воздух — в эфир и обратно, и так без конца» (там же).

Мы вернемся вскоре к выяснению того, насколько соответствовали действительности высказывания Толанда о двойственной философии Пифагора и других мыслителей древности. Сейчас же целесообразно обратить внимание на следующее. Интерпретируя эзотерическое учение Пифагора в духе античного материализма, Толанд отступал, несомненно, от истины. Ведь то, что полулегендарный греческий философ был творцом религиозно-мистических представлений о душе, засвидетельствовано многими источниками. Однако цель Толанда в данном случае вполне ясна: он хотел лишить воззрения о бессмертии души какого бы то ни было философского обоснования, возложить, так сказать, ответственность за пропаганду этих воззрений исключительно на жрецов и их покровителей.

Обратимся теперь к сочинению, смысл и содержание которого заключались в обосновании концепции двойственной философии. Это «Клидофорус» — трактат, написанный Толандом в последние годы жизни и входивший в состав «Тетрадимуса» (см. гл. I). Сравнительно небольшой по объему трактат насыщен обширным фактическим материалом, изобилует множеством ссылок и цитат из античных авторов, примерами из мифологии и религии, истории и философии. Все это служит главной цели — доказательству того, что передовые умы и в прошлом, и в настоящем вынуждены использовать двойственное учение: «одно — общедоступное, приспособленное к предрассудкам толпы и к усвоенным обычаям и религиям, а другое — философское, соответствующее природе вещей и, следовательно, истине» (там же, 317).

Причина такого положения для Толанда совершенно очевидна: «Одно дело — знать истину, и другое дело — сообщать ее другим» (там же, 315). Распространение истины, подчеркивает автор, сопряжено со значительными трудностями. Больше того, оно связано с опасностью. Те, кто решается на это, рискуют нередко своей жизнью или по крайней мере потерей «достоинства и положения в обществе, о чем свидетельствуют многочисленные примеры» (там же, 317). Под давлением «святой тирании», т. е. всевозможных запретов и предписаний, которые установили священники «ради своей собственной выгоды» и которые получили полное одобрение со стороны власть имущих, философам не оставалось ничего другого, как тайно проповедовать свое учение, сообщать его только узкому кругу лиц, отличающихся «честностью, благоразумием и глубокомыслием» (там же). А для всех остальных у них имелось открытое учение, которое было приспособлено к обычаям и законам страны, к установленной в ней религии.

Кто же из древних воспользовался разделением философии на экзотерическое и эзотерическое учения?

Одно имя — Пифагор — нам уже известно. О нем шла речь в «Письмах к Серене», упоминается он также и в «Клидофорусе». Однако первым из греческих философов, которого называет здесь Толанд, является Парменид. Напомним, что Парменид был крупнейшим представителем элейской школы, существовавшей с конца VI до второй половины V в. до н. э. Основным понятием философии элейцев было понятие единого бытия. Последнее мыслилось как непрерывное, неизменное, нераздельное, исключающее множественность вещей и их движение (см. 58, 549). Что касается Парменида, то он разграничивал два вида познания — рациональное, ведущее к истине, и чувственное, приводящее к недостоверному знанию, к заблуждению. Именно в этом смысле толкуют обычно изречение Парменида: «Философии две: одна — сообразно истине, другая — сообразно мнению».

Можно ли считать на этом основании, что Парменид пользовался двойственной философией? Толанд как будто возражает против утвердительного ответа на этот вопрос. «Я знаю,— пишет он, — что слова Парменида могут быть легко поняты как выражение обманчивости и недостоверности чувственного познания, которое часто представляет вещи не такими, как они существуют сами по себе, в силу чего чувства подлежат проверке и исправлению разумом» (4, 1, 321). Казалось бы, сказано достаточно ясно. Но далее Толанд заявляет, что у Парменида действительно было два учения, причем к эзотерическому учению он относит положение элейца, соответствующее разумному познанию, а именно что мир един, бесконечен и неподвижен. И наоборот, к экзотерическому учению Парменида Толанд причисляет положение о начале вещей, их движении и т. п., т. е. знание, опирающееся на чувственный опыт (см. там же).

Следует сразу же заметить, что подобная интерпретация носила весьма вольный характер. В угоду своей концепции двойственной философии Толанд допускал явную натяжку в истолковании Парменида, отождествлял по существу его «сообразно истине» с эзотерическим, а «сообразно мнению» с экзотерическим учением. Но как и при истолковании учения Пифагора, так и в данном случае Толанд опирался на определенный историко-философский феномен. Как указывают многие исследователи античности, ранних греческих мыслителей действительно отличало двойственное отношение к философской мудрости: «С одной стороны, мудрость, которую они раскрывают для всего общества, не заключает в себе ничего сверхъестественного, заслуживающего того, чтобы из нее сделать (по примеру Пифагора и его школы) священную тайну. С другой стороны, они полагают, что мудрость — это нечто необыкновенное, недоступное „большинству людей“, чуждое им» (37, 31). Таким образом, не только Пифагор (последний рассматривал познание как своеобразное таинство, к которому могут быть приобщены одни посвященные), но и такие мыслители, как Парменид, Гераклит, Демокрит, признавали особую природу философского знания. Учитывая это, можно признать, что концепция Толанда имела некоторые основания, по крайней мере по отношению к названным греческим мыслителям.

Однако, согласно Толанду, использование экзотерической и эзотерической философии типично, как уже отмечалось, для всей античной философии, а не только для ее ранних представителей. Не случайно поэтому, что в качестве одного из последовательных сторонников двойственной философии Толанд приводит Аристотеля. Ссылаясь на Климента Александрийского и Авла Геллия, а также на другие источники. Толанд утверждает, что великий греческий мыслитель имел двоякого рода «книги и знания» — общедоступные и предназначенные для наиболее близких учеников и друзей философа.

Необходимо признать, что Толанд и в этом случае опирался на реальный исторический факт. В философской школе Аристотеля — Ликее — действительно практиковались две формы обучения Первая — экзотерическая — была доступна всем и включала изучение риторики, теории ораторского искусства, пользовавшегося большой популярностью у древних греков и римлян. Вторая — эзотерическая, или акроаматическая, — была рассчитана на достаточно подготовленных слушателей и включала изучение физики, метафизики и диалектики. Экзотерические занятия проводились по вечерам, тогда как эзотерическим посвящались утренние часы. Но вряд ли можно согласиться с Толандом, который превращал акроаматику Аристотеля в «тайное учение», уподобляя «эзотериков» членам пифагорейского религиозно-политического союза, от которых требовалось строжайшее соблюдение не подлежащих огласке предписаний и наставлений (см. 4, 1, 323).

Вызывает возражение и стремление Толанда приписать «двойственную философию» Платону и его последователям, так называемым академикам. Как отмечает В. Ф. Асмус, некоторые сочинения Платона по сложности содержания «принадлежат к числу труднейших произведений мировой философской литературы» (18, 29). Учение, излагаемое в них, не свободно от противоречий, открывающих возможность для различного толкования. Однако было бы неправильно, исходя из этого, зачислять отдельные труды афинского философа в разряд эзотерических сочинений, имеющих какой-то скрытый смысл.

Вслед за Платоном и Аристотелем эзотерическое учение Толанд находит у стоиков, представителей одного из главных течений грекоримской философии. Они были слишком проницательны, пишет Толанд о стоиках, чтобы понимать в буквальном смысле религиозные мифы, и в то же время слишком осторожны, чтобы отрицать их как бессмыслицу. Поэтому «в целях самосохранения» они придавали мифам свой собственный смысл, но делали так, чтобы со стороны нельзя было утверждать, будто они отвергают «общепринятую религию» (4, 1, 341). Думается, что и здесь Толанд допускает ошибку. Противоречивость взглядов стоиков на религию, которая действительно имела место, Толанд трактовал в духе двойственной философии, усматривал у стоиков стремление к сохранению тайны «в своей среде», к использованию различных «уверток» для маскировки своего учения. (Любопытно, что аналогичное стремление Толанд приписывал и идейным противникам стоиков — эпикурейцам. См. там же, 326.)

Погрешности, допущенные Толандом в истолковании античных мыслителей, безусловно, снижают ценность «Клидофоруса» как историко-философского исследования. Но за этими погрешностями усматривается вполне определенная цель — доказать, что использование греческими и римскими философами экзотерического и эзотерического учений являлось необходимостью в обстановке, когда от них требовалось скрывать истину, приспосабливаться к «мнению», к традиционным воззрениям. Толанд подчеркивал, что с особой тщательностью приходилось древним философам скрывать «свои настоящие суждения о божественной природе» (там же, 338). Не желая прослыть безбожниками и навлечь тем самым на себя гнев священников, а также не решаясь настроить против себя толпу, которая обычно шла на поводу у священников, философы или уклонялись от ответа на вопрос о природе богов, или прибегали к аллегориям и метафорам. «Сколько бы я мог привести примеров, подтверждающих эту мысль!» — восклицал Толанд (там же, 340).

«Клидофорус» завершается главами, призванными продемонстрировать, что «явное и скрытое учения используются в наше время так же, как и раньше, хотя их отличие не выражено так резко и явно, как у древних» (там же, 344).

Причем Толанд давал снова понять, что и в современных ему условиях наибольшую опасность представляет открытый обмен мнениями по вопросам религии. Ни деисты, ни атеисты, указывал Толанд, не могут позволить себе прямо, без околичностей высказывать то, что они думают о боге. Излишняя откровенность в этом вопросе, предупреждал Толанд, может повлечь за собой «немилость и наказание» (там же). Он явно имел в виду свой личный опыт, когда намекал на злоключения, подстерегающие тех, кто откликается на призывы церковников открыто заявить о своих взглядах на религию.

Что же требуется для того, чтобы люди не скрывали истину? Существует лишь один способ достичь этого, подчеркивал Толанд: «Пусть все свободно высказывают то, что они думают, не опасаясь того, что их заклеймят позором или накажут за что-либо, кроме безнравственных поступков; пусть их мысли опровергаются или одобряются теми, кому это заблагорассудится, тогда вы наверняка услышите всю истину, а до тех пор ее будут высказывать туманно и с недомолвками» (там же, 345). Как видно, Толанд сумел придать своему трактату, посвященному, казалось бы, сугубо историко-философской проблематике, актуальность и злободневность, вложил в него призыв к свободе мысли и слова, к свободе совести.

К вопросу об экзотерической и эзотерической философии Толанд вернулся еще раз в «Пантеистиконе». Это многоплановое сочинение завершалось «Кратким рассуждением», в котором обосновывалась необходимость двойственной философии пантеистов. Речь шла, таким образом, о тех вольнодумцах, от имени которых выступал Толанд с пропагандой идей деистского материализма и натуралистического пантеизма. Экзотерическое (внешнее) учение пантеистов, пишет Толанд, приспособлено к «предрассудкам толпы», к догматам официальной религии, публично признанным истиной. Их же эзотерическое (внутреннее) учение соответствует природе вещей, согласуется с «самой истиной» (там же, 397). Это тайное, подлинно философское, учение пантеисты обсуждают при закрытых дверях и сообщают только тем, «честность и благоразумие которых испытаны» (там же). Поступая таким образом, пантеисты следуют мудрецам древности и урокам истории. Ведь ни одна религия не допускала и не допускает, чтобы ей противоречили, считали ее догматы заблуждениями, ее обряды — нелепостями. Все это объявляется божественным установлением, не подлежащим сомнению, крайне необходимым для каждого человека. «Между тем совершенно ясно, что все это вымыслы людей, бессмысленные, а нередко отвратительные, обычно вредные общественному благу и правопорядку, как показывает ежедневный опыт» (там же, 398). Понятно, однако, что сказать об этом открыто, во всеуслышание пантеисты не могут. Тех, кто не согласен с церковными установлениями и существующими порядками, объявляют недостойными всякого общения, подвергают опале при жизни и угрожают вечными муками после смерти. «Отсюда необходимо следует, что одно должно быть в сердце и в частном собрании, а другое — на площади и в общественном сборище» (там же, 399).

Толанд отдавал себе отчет в том, что подобная практика чревата горестными последствиями. Она с необходимостью порождает неискренность и лицемерие, усиливает подозрительность. И все же пантеист, по его мнению, «не откроет доступа в эзотерическое учение людям бесчестным и невежественным» (там же, 402), будет проявлять разумную осторожность. Такая сдержанность и благоразумное недоверие, указывал Толанд, вовсе не равнозначны трусости или отсутствию гражданского мужества. Пантеист не станет молчать, если представится удобный случай, «но рисковать жизнью он будет лишь за родину и друзей» (там же). В заключение Толанд отмечал, что пантеисты не бездействуют. В меру своих сил они занимаются просвещением, распространяют истину в области политики, астрономии, механики, экономики и т. п., ведут неустанную борьбу с невежеством и суеверием. «Однако пантеисты до тех пор не будут вполне откровенны, пока им самим не будет разрешено мыслить так, как они хотят, и высказывать то, что они мыслят» (там же).

Возникает естественный вопрос: придерживался ли сам Толанд провозглашенной им концепции двойственной философии? Нужно ли отыскивать в его сочинениях следы экзотерического и эзотерического учений?

Из всего того, что мы знаем уже об английском философе, можно, думается, с достаточной определенностью сказать: да, Толанд (и не только он) не мог не прибегать в своих произведениях к фигуре умолчания, не мог не идти на определенные уступки государственной религии и даже делать скидку на ненавистные ему «ходячие воззрения». Относится ли сказанное к самому «Пантеистикону»? Видимо, в этом сочинении, изданном анонимно, да еще с ложным обозначением места издания (см. гл. I), Толанд был достаточно откровенен с читателем. (Это дало основание Ф. Ланге утверждать, что в «Пантеистиконе» Толанд изложил свое эзотерическое учение. См. 40, 256.) И тем не менее в названном сочинении содержится немало элементов деизма и пантеизма, что свидетельствует о том, что Толанд и здесь не выступает как сформировавшийся атеист.

Вот почему не следует преувеличивать роль концепции двойственной философии в творчестве Толанда и пытаться объяснять лишь с ее помощью имеющиеся в его произведениях уступки религиозной идеологии. Считать, что эти уступки носят вынужденный характер, и только, означало бы не замечать сложности и противоречивости мировоззрения английского философа, развивавшегося в направлении к атеизму, но не сумевшего в силу ряда обстоятельств освободиться полностью от влияния религиозных идей, и прежде всего идеи бога (в ее деистском или пантеистском истолковании). Вместе с тем нельзя впадать и в другую крайность, т. е. не учитывать настойчивых попыток Толанда обратить внимание читателей своих книг на то, что необходимо уметь читать между строк, догадываться о скрытом смысле написанного. В условиях политической и духовной несвободы, в которых жил и творил Толанд, концепция экзотерической и эзотерической философии не только помогала более правильному пониманию произведений, создаваемых свободомыслящими, но и служила (и это, пожалуй, главное) интересам борьбы с теми, кто ограничивал свободу мысли, — интересам общественного прогресса.