Зверинец

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Зверинец

47-я зона общего режима Свердловского управления ИТУ считается образцово-показательной. Говорят, прежде в Каменск-Уральске была «химия», т. е. комендатура для так называемых условно осужденных или уголовно освобожденных с принудительным привлечением к труду на местных предприятиях. Года два назад «химию» перевели в другое место, а вместо нее построили новую колонию. Вначале предполагалась колония строго режима и строили ее «строгачи». За внешними заборами и проволочными ограждениями начали было строить еще одну бетонную стену, врыли столбы, но потом передумали, определили зоне общий режим и надобность в усиленном ограждении вроде бы отпала. Строгачей увезли и заселили зону первой судимостью, сравнительно небольшим числом, не более 800 человек. Но народ прибывал, строились новые цеха, ввели еще один жилой корпус, отряды уплотнялись и переуплотнялись, и в этом году нашего брата перевалило за тысячу.

Со стороны двухэтажного административного корпуса зона выглядит так. Небольшая асфальтированная площадь, обрамленная щитами производственных показателей, призывами вроде «за честный труд» или «закон — норма нашей жизни», неизбежным кодексом строителя коммунизма и был еще один щит, где было записано, сколько человек освобождены условно, сколько направлено на стройки народного хозяйства, т. е. на «химию», сколько отпущено на поселение, сколько помиловано. Но последняя графа за все время моего пребывания оставалась пустой — видно тут никого не миловали. На этой площади или, как еще ее называют по армейскому, на плацу, устраиваются время от времени общие зоновские осмотры внешнего вида, проверки, генеральные шмоны — личные обыски. Сюда из отрядов идут строем, в ногу, по-солдатски, отсюда кого-то отправляют в отряд подшивать робу, бирку, чистить сапоги и т. п., кого-то в парикмахерскую, кого-то на дополнительную работу за небрежность внешнего вида. Надо ли говорить, что с этой площадью впечатления связаны не самые приятные.

Прямо впереди и слева два двухэтажных здания все из того же бело-серого силикатного кирпича. В переднем второй этаж занимает средняя школа, первый этаж располовинен на два отряда № 5 и № 6. За этим корпусом — длинное одноэтажное сооружение, хозяйственный корпус, здесь парикмахерская, баня, сушилка-прожарка, сапожная и слесарная мастерские, инвентарные склады. Второе двухэтажное здание слева целиком жилое — тут размещены изолированно друг от друга четыре отряда: на первом этаже № 1 и 2-й, на втором №№ 3 и 4. Перед ним поперек вытянулась приземистая одноэтажка: столовая, магазин, его называют ларек или «ларь», библиотека, с другой стороны вход в небольшие мастерские плотника и художника. При надобности это еще и клуб: в столовой по воскресеньям фильм, по праздникам концерт, чаще лекции, общие собрания; в библиотеке репетиции музыкантов. Ближе к административному корпусу, слева — какой-то цех, здесь шьют тапочки, собирают прищепки, что-то штампуют, точат на токарных станках. Чуть правее от административного корпуса, от штаба, впереди — санчасть, а вся остальная правая сторона — промышленная зона, три больших цеха: один токарный и два волочильных — филиал Каменск-Уральского завода цветной металлургии, там, на основном предприятии, работают муж моей тетки, дядя Андрюша, обе племянницы и их мужья. Промышленная зона, «промка», огорожена еще и внутренней стеной из бетонных плит. И все здания: жилые корпуса, банно-хозяйственное, санчасть, административное, кроме, пожалуй, столовой, огорожены высоким проволочным забором, дверь под замок — это так называемые локальные зоны, «локалки». Причем территория каждого отряда изолирована от «локалки» другого отряда и вот на этой узкой полоске земли, на зоне внутри зоны, предстояло жить. Не разбежишься. Образцово-показательная зона походила на зверинец. Окруженная трехметровым бетонным забором с вышками часовых, с многорядной системой проволочных ограждений, состоящих из колючей проволоки и густо намотанных проволочных клубков по ту и другую сторону бетонного забора, со вспаханной контрольной полосой, наша колония и внутри вся перегорожена и опутана проволокой. «Локалки» — нововведение эпохи развитого, зрелого социализма. Когда социализм был еще не таким уж развитым, зрелым и реальным, «локалок» не существовало. Внутри зоны можно было передвигаться свободно, ходить в гости в другой отряд. «Локалки» стали широко устраиваться во всех лагерях года два назад, т. е. с конца 70-х. И это, несомненно, ужесточило режим. Самовольный выход за территорию отряда означает нарушение локальной зоны, и наказания за этот проступок стали самой распространенной карой в колонии. Как будто нарочно сделано для того, чтобы всегда можно было наказать любого зека. Ибо за «локалку» бегают все — ведь практически вся деловая жизнь вне отряда: подогнать робу, заказать тапки, подстричься, побриться, достать чай, навестить земляков и друзей из другого отряда, сходить в библиотеку — сотней всяких легальных и нелегальных дел связан отряд со всей зоной, и потому делаются в локальных ограждениях дыры, «ломаются» на воротах замки, а то и прямо через забор, или вдоль стены по подоконникам второго этажа — так или иначе, нарушают зеки локальный запрет. Стараются незаметно, не попасть на глаза, побыстрей проскочить от ворот до ворот, но трудно не попасть на глаза многочисленному начальству. Это отрядник и его заместитель, которого называют воспитателем. Это орава вездесущих прапоров — наемных контролеров в ранге от рядового до прапорщика. Это офицеры администрации и ДПНК — дежурный помощник начальника колонии. Вся территория зоны отлично просматривается со стеклянной башни на крыше административного здания, из окон третьего этажа, где размещены кабинеты лагерного начальства. Редкая птица пролетит незамеченной.

Но строгости не для всех одинаковы. Можно отделаться замечанием, могут лишить ларя, могут посадить в штрафной изолятор. Особенно строгий контроль за так называемыми отрицательными элементами («отрицаловы», «положняки», «рыси»), если начальство наступило на хвост, то только и ждут малейшего повода — сразу 15 суток, а то и ПКТ до полугода «за систематическое нарушение внутреннего распорядка». С 1984 года по этой формулировке можно запросто по рапорту администрации схлопотать дополнительный срок. Три раза выскочишь из отряда, и ты уже злостный нарушитель. Все мы там на крюке, для любого обвинения всегда найдется любой формальный повод и самый простой и законный «нарушение локальной зоны» — так «локалка» практически неограниченно развязывает руки администрации. Ты всегда в чем-нибудь виноват, а чем тебя казнят или помилуют — воля начальника. Одни ходят по зоне свободно, это всевозможные «завхозы», «шныри», «козы», т. е. все те, кто поддерживает линию администрации, закладывают кто тишком, кто открыто других зеков. Для других — это нарушение, вплоть до ПКТ (помещение камерного типа, нечто вроде карцера). Так что для кого-то нарушение локальной зоны не нарушение, а для кого-то суровое наказание. Вот тебе и закон, равный для всех. Уже на этом примере видна лагерная справедливость, то отношение к закону, которое прививается в колонии. Настоящий закон — воля начальника. Зона учит уважать не закон, а начальника, это, конечно, далеко не одно и то же, но именно в этом, как мы дальше увидим, заключается суть лагерного исправления и перевоспитания. В этом суть государственной диктатуры и в лагерях она, как и на воле, кует именно тот тип человека, который ей нужен.

Вообще зона — это лабораторная модель государственного режима. Общий режим в лагере — общий для всей страны, всего соц. лагеря, но только в более чистом, что ли, доведенном до схематической ясности виде. Специфика колонии вовсе не исключительная, наоборот, она с предельной ясностью открывает глаза на сущность государственной власти. В чертогах неволи, в наглухо замкнутом, практически недоступном общественности мире, власть сбрасывает с себя маску партийной демагогии, фальшивой демократии, и механизм произвола предстает перед нами в натуре, во всей своей хамской откровенности. Тут они не стесняются. И мы в этом еще не раз убедимся. Почему отсидевшие так осторожны потом на воле, почему они не любят вспоминать жизнь в тюрьме и на зоне? Потому что неприятно, конечно, и страшно, но едва ли не самое страшное здесь то чувство ничтожества и беззащитности перед разнузданным произволом, которое они испытали в неволе, но ведь и на воле та же власть, и они на собственной шкуре знают, что это такое, что там на самом деле за красными лозунгами и плакатиками и признаться в этом действительно страшно. В это не хочется верить. Проще забыть, не вспоминать, чем лишний раз убеждаться в безвыходности, в собственном ничтожестве. Самообман — не лучшее средство для психического здоровья, да себя не обманешь. Все равно остается подспудное чувство страха и беззащитности перед чудовищем власти. Так мельчают, теряют личное достоинство, ломаются люди.

Справа от административного штаба, ближе к промке, спрятана едва ли не самая главная достопримечательность лагеря. Тот приземистый домик в глухом углу бетонного забора промки, окутанный густой паутиной проволочных заграждений, почти не виден. Попасть туда можно только по длинному проволочному коридору, идущему чуть ли не от штаба вглубь, и я долго не знал, что там такое, а побывал там лишь к концу срока. Впрочем, туда никто не спешил. Это тюрьма в тюрьме. В подвалах этого домика камеры штрафного изолятора (ШИЗО) и ПКТ (помещения камерного типа — так сейчас называются бывшие БУРы, бараки усиленного режима). Что и говорить, не очень веселое место и от то, что печально известные БУРы переименовали в ПКТ, мало что изменилось.

Ну и в довершение общей лагерной картины — военная охрана, рота. Каждая зона имеет два официальных наименования: как предприятие и как военная часть. УЩ 49/47 — это номер предприятия, а в/ч — это номер военного предприятия, роты, охраняющей лагерь. Администрация и наемные контролеры относятся к управлению ИТУ, а рота — к внутренним войскам. Разное подчинение дает охране некоторую независимость от лагерной администрации и взаимный контроль, частенько они между собой спорят. Казарма роты с внешней стороны лагерных ограждений. Караул несут на вышках по периметру забора и в стеклянной башне на крыше административного корпуса, откуда просматривается вся территория зоны. Ночью лагерь освещен, вдоль забора везде фонари, по проволоке пущен ток и кроме того подключена сигнальная система. В случае нарушения ограждений — тревога, солдатам дано право стрелять в нарушителя. Говорят, за каждое такое попадание солдату полагается отпуск, поэтому они не пропускают случая. На моей памяти, правда, здесь никого не ухлопали, хотя беглецы были. Не знаю, чем объяснить: то ли солдаты зевали, то ли рука не поднялась — солдаты здесь в основном русские. На других зонах, где охраняют азиаты, их называют «черные», осечек, говорят, не бывает. Рота предназначена не только для наружной охраны, но и внутренней — проводит генеральные шмоны по отрядам и на плацу, усмиряет волнения. Как они усмиряют, я не видел, но по учебным нашествиям солдат в отряды можно представить. Собаки, дубинки. Метровая, прорезиненная дубинка — тяжелая вещь. При мне их не пускали в ход, солдаты давали потрогать, подержать на весу. Но в подвалах ШИЗО эти дубинки, случалось, применялись по прямому назначению. Взбунтовавшуюся камеру гонят вдоль коридора под градом дубинок с обеих сторон. Действует, как свидетельствуют сами побитые, безотказно.