Частная жизнь короля

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Частная жизнь короля

Невозможно представить себе Генриха IV сидящим в своем кабинете и обсуждающим с министрами государственные дела. Вопросы политики, финансов и управления нагоняли на него скуку. Государственным делам он предпочитал игры, охоту и любовные похождения. Он полагался на верность и способности своих министров, которые кратко излагали ему суть дела, обычно во время прогулки, там же он принимал и решения.

Больше всего времени он посвящал охоте, предавался этому развлечению, не зная меры, до того, что, возвращаясь, буквально валился с ног. Любил подвижные игры на свежем воздухе, требовавшие ловкости и сноровки. В этом умении он превосходил многих. Не меньше нравились ему и азартные игры — кости и карты. В годы его правления Лувр превратился в настоящий игорный дом. Генрих IV иной раз проигрывал огромные суммы за один вечер, но и не церемонился с теми, кто готов был спускать немалые деньги ради оказанной чести сыграть партию с королем. Праздники и балы при дворе следовали один за другим. Король отдавал предпочтение балам-маскарадам, во время которых под прикрытием маски можно было позволить себе многое. Генрих IV иногда покидал двор, чтобы поучаствовать в народном празднестве. Во время ярмарок в Сен-Жермене он делал так много покупок, что приводил Сюлли в отчаяние, и, не церемонясь, играл в кости с первыми встречными.

Канцлер Юро Филипп де Шеверни в своих «Мемуарах» изобразил семейную жизнь Генриха IV как счастливую и спокойную, что совершенно не соответствовало действительности. Брак Генриха и Марии Медичи представлялся современникам отвратительным, и почти вся вина за это лежала на короле. Мария, дебелая блондинка, очень гордая своим происхождением, не требовала ничего иного, кроме гармоничной жизни со своим супругом. Не получив этого, она, осмеянная (ценителям «тонкого» юмора из окружения Генриха IV и его любовниц в ней казалось смешным все, начиная с ее комплекции и кончая плохим французским языком), искала утешения в своем окружении, привезенном с берегов Арно. Находясь под влиянием Леоноры Галигаи, она подпала также и под влияние ее мужа Кончино Кончини, сомнительной личности, начинавшей в качестве исполнителя женских ролей в театре, а позднее подвизавшейся в качестве крупье в игорном доме. Эта пара, преданная королеве, после смерти Генриха IV в течение семи лет по-хозяйски управляла Францией.

Есть все основания полагать, что дело обстояло бы иначе, если бы Генрих IV был внимательным и степенным супругом, чего королева по праву могла ожидать от пятидесятилетнего человека, который уже с избытком заплатил дань Венере. Но нет: буквально с первых дней супружеской жизни Генрих покинул жену, чтобы отправиться к любовнице и обрюхатить ее. Но и этого мало: когда обе, и жена и любовница, были беременны, Генрих IV пустился в одну из самых некрасивых своих любовных авантюр: он купил за 50 тысяч ливров благосклонность мадемуазель де Ла Бурдезьер, родственницы Габриель д’Эстре, и не постыдился прямо объявить об этой связи и жене, и метрессе. Впрочем, и эта хорошо оплаченная «любовь» не мешала ему заводить мелкие интрижки с фрейлинами королевы.

История с мадемуазель де Ла Бурдезьер получила широкую огласку благодаря главным образом упрекам Сюлли, которого приводила в ярость мысль о том, что придется выплатить из государственной казны столь значительную сумму. Внесли свою лепту и сетования доверенных людей королевы, утверждавших, что «бедняжка» не получает ни гроша из 12 тысяч экю своего пенсиона, тогда как король без счета тратит деньги на любовниц. Казалось, Генрих IV получал удовольствие, давая повод для критики: он похвалялся, что четыре дамы в Париже одновременно беременны благодаря его стараниям, и сокрушался по поводу того, что фрейлина королевы оказалась не девственницей. Когда Мария Медичи выговаривала ему за его любовные похождения, он без стыда ответил ей, что любит ее как свою супругу, а других — ради своего удовольствия.

Когда 27 сентября 1601 года королева рожала дофина, будущего Людовика XIII, король показал себя образцовым супругом, не отходя от жены во время родов и прослезившись от радости, узнав, что родился сын. Но уже 4 ноября того же года этот положительный образ супруга и отца он вчистую смазал, оказав те же самые знаки внимания Генриетте д’Антраг, разрешавшейся от бремени, и точно так же, как при рождении дофина, прослезившись от радости при появлении на свет бастарда. Генрих IV мало заботился о том, что говорят о нем. За неделю до рождения сына Генриетты д’Антраг он писал ей: «Дорогая, моя жена, полагаю, опять беременна. Поторопись же подарить мне сына, чтобы я мог сделать тебе еще дочь». Программа была безупречно выполнена, и во второй раз королева и фаворитка разрешились от бремени с интервалом в два месяца.

Это скандальное поведение Генриха IV не осталось без последствий в период заговора семейства д’Антраг: Генриетта утверждала, что именно она родила дофина, а у «флорентийки» — бастард. К Марии Медичи она относилась теперь с еще большей наглостью и презрением.

Всего за годы супружества у королевской четы родилось шестеро детей, и тем самым Мария с честью выполнила наказ, полученный ею от дяди, великого герцога Тосканского, в момент отъезда из Флоренции: «Постарайся забеременеть». К тому времени еще не изгладилась из памяти долгая бездетность Екатерины Медичи, ставшая для нее источником многочисленных неприятностей и огорчений. Только рождение здорового потомства могло упрочить положение Марии при дворе и завоевать если не любовь, то хотя бы признательность Генриха IV. Вслед за первенцем в 1602 году появилась на свет Елизавета, будущая королева Испании, в 1606-м — Кристина, в будущем герцогиня Савойская, в 1607-м — Николя, умерший в детстве, в 1608-м — Жан Батист (Гастон), будущий герцог Орлеанский, и в 1609 году — Генриетта, будущая королева Англии.

Королева показала себя не слишком изобретательной в своем противоборстве с фавориткой короля — она лишь негодовала и беспрестанно устраивала сцены супружеской ревности. Однажды она чуть было не отвесила беспутному супругу увесистую оплеуху, но присутствовавший при скандале королевской четы Сюлли, который и описал в своих мемуарах эту сцену, вовремя успел перехватить тяжелую руку Марии, предотвратив непоправимое. Монарх, словно нарочно желая обострить конфликт, заявил, покидая королевские апартаменты и отправляясь к своей метрессе, что не вернется в Лувр, если маркиза де Верней не поселится там. Мария отвечала, что не желает иметь ничего общего с королевской шлюхой.

И все же король добился своего, сделав собственную семейную жизнь еще более невыносимой. Проявив невероятную бестактность, он поселил Генриетту в апартаментах, располагавшихся рядом с покоями королевы. В этом могло заключаться большое удобство для Генриха, привыкшего переходить в течение ночи от одной к другой, однако очевидным было и то неудобство, что Мария постоянно злилась на него, поэтому своды Лувра то и дело оглашались криками, которые сопровождали выяснение отношений в благородном семействе. При этом мадам де Верней беспрестанно оскорбляла королеву, бесстыдно заявляя, что если бы на свете была справедливость, то она давно бы уже заняла место этой толстой банкирши. Совершенно порабощенный своей любовницей, Генрих не находил в себе сил что-либо сделать. А та, не любя и не уважая его, обходилась с ним как с существом низшего порядка.

На пике супружеских раздоров в 1603 году король тяжело заболел: приступ болезни, вызванной камнями в почках, заставил его подумать, что пришел его последний час. Врачи прописали тогда Генриху IV полное воздержание, так что королева и фаворитка смогли вести образ жизни, который позволял соблюдать приличия. Тот же Сюлли рассказывает о трогательной заботе королевы, проводившей долгие часы у изголовья больного супруга.

Когда здоровье вернулось, король вновь начал оказывать знаки внимания Генриетте, но та принялась за старое, прибавив к своей обычной наглости еще и участие в заговоре, в результате чего ей пришлось на время удалиться от королевского двора. Едва оказавшись на свободе после казни Бирона, графы д’Овернь и д’Антраг возобновили свою подрывную деятельность. Об их замыслах известно мало, поскольку король распорядился почистить архивы. Их главным козырем, вероятно, было обещание жениться, опрометчиво данное Генрихом IV Генриетте. Их намерения простирались значительно дальше, чем у маршала Бирона: воспользовавшись королевским обещанием, объявить брак Генриха IV с Марией Медичи недействительным и заменить дофина бастардом, сыном Генриетты, которого предполагалось объявить законным наследником короны Франции. Для реализации столь экстравагантной программы намечалось призвать на помощь Испанию, Савойю и Англию. Восстание внутри страны недовольных из обеих конфессий должно было обеспечить успех заговора. Предусматривалось даже физическое устранение короля; дофину тоже готовилась смерть или высылка из страны. Возможно также, что заговорщики рассчитывали на естественную смерть короля, учитывая резкое ухудшение его здоровья.

Тайна раскрылась в апреле 1604 года. У английского шпиона, Томаса Моргана, были найдены доказательства заговора, в который был замешан Николя Лост, собственный секретарь министра иностранных дел Вильруа, поддерживавший связи с Испанией. Участие Генриетты д’Антраг в заговоре не оставляло ни малейших сомнений, и Генрих IV адресовал ей резкие упреки. Однако фаворитка и на сей раз ловко выкрутилась, сумев убедить бессильного перед ее чарами короля в том, что она связалась с испанскими агентами лишь из опасения за свое будущее и будущее своих детей, ибо в случае кончины короля Мария Медичи не пощадила бы их. И Генрих с готовностью проглотил эту ложь. Во избежание крупного скандала, который мог бы замарать двор и королевскую семью, не стали предавать дело огласке. Генрих IV потребовал только возвратить его обязательство жениться на Генриетте д’Антраг, которое после долгих запирательств наконец-то было получено. В результате неоднократных изобличений в заговорах единственным пострадавшим оказался, как уже упоминалось, граф д’Овернь, просидевший 12 лет в Бастилии.

В связи с заговорами Бирона и семейства д’Антраг оказался сильно скомпрометированным старинный товарищ Генриха IV Анри де Ла Тур, виконт де Тюренн, которого женитьба на Шарлотте де Ла Марк сделала наследником суверенного герцогства де Буйон. Документы, найденные у перехваченного курьера, доказывали, что он пытался поднять протестантских князей Германии против Генриха IV и что его агенты пытались организовать восстание протестантов внутри Франции, в частности в Лимузене и Пуату. Надеясь обезоружить суверена чистосердечным признанием, 29 сентября 1605 года он направил ему письмо с уверениями в собственной покорности. Великодушие Генриха IV в отношении герцога Буйонского не распространялось на его сотоварищей: пятеро из них были казнены в Лимузене, а шестой — в Провансе, по обвинению в намерении сдать Марсель испанцам.

Пока шло следствие по делу о заговоре, королева торжествовала, полагая, что одержала победу над соперницей, но это была лишь иллюзия. Король не только тайком навещал Генриетту, но и поселил в Лувре новую фаворитку, Жаклин де Бюэль, которой пожаловал титул графини де Море. Эта мнимая простушка потребовала 30 тысяч ливров, прежде чем уступить натиску короля. Дабы обеспечить ей общественное положение, Генрих IV повторил прием, примененный им в отношении Габриели д’Эстре: мадемуазель де Бюэль была выдана замуж за некоего Арле-Шанваллона, сына бывшего любовника королевы Марго. Вечером дня свадьбы он торжественно был приведен к брачному ложу, после чего супруга незамедлительно отправила его в отведенное для него помещение, а место подле новобрачной занял король. На сей раз Мария Медичи повела себя менее агрессивно, нежели обычно, надеясь, что Жаклин де Бюэль окончательно избавит ее от Генриетты д’Антраг, но опять ошиблась. Король продолжал отношения с Жаклин, не порывая с Генриеттой. Эти две адюльтерные связи не помешали ему завести третью любовную интрижку на стороне: он увлекся Шарлоттой дез Эссар, которая родила ему двоих девочек-близняшек. Но, не довольствуясь этими тремя официальными метрессами, он вступал в многочисленные мимолетные связи, из которых история сохранила два имени: мадам де Сурди, герцогиня де Невер, и мадемуазель Келен, герцогиня де Монпансье.

Как раз в то время вернулась в Париж из своего заточения в Юссоне королева Марго, заслужившая признательность бывшего супруга тем, что своевременно донесла на графа д’Оверня. Она оказывала подобающие знаки уважения Мария Медичи и стала ей доброй компаньонкой. Генрих IV тоже забыл прежние обиды и рассматривал свою первую жену как верную подругу, хотя она, несмотря на возраст и чрезмерную полноту, умудрялась продолжать ставшие для нее обычными любовные похождения, находя себе все более молодых любовников.

Правда, король не мог упрекнуть ее в этом, поскольку у него самого сексуальность приобрела совершенно болезненный характер. Как-то раз, приударив за фрейлиной Марии Медичи, Генрих IV натолкнулся на решительное сопротивление. Дабы спасти свою фрейлину, Мария хотела удалить ее от королевского двора, чем до невозможности раздосадовала супруга. Вне себя от ярости, Генрих IV пригрозил ей, что если она отошлет фрейлину, то он саму ее выдворит из Франции, отошлет назад в Италию «вместе с четой Кончини». Вконец обезумевший от полового бешенства, он, наверное, так и сделал бы, если бы не Сюлли. Министру пришлось вмешаться, дабы спасти от этого «спасителя» Франции интересы королевских детей и самого королевства, которое в случае подобного скандала подверглось бы серьезной угрозе.

Что же касается королевского потомства, то оно получало весьма странное воспитание, поскольку Генрих IV решил воспитывать бастардов вместе с законными детьми, устроив в Лувре своеобразный «детский сад». В нарушение всех правил приличия вместе росли его дети от пяти разных матерей: шесть Марии Медичи, трое Габриели д’Эстре, двое Генриетты д’Антраг, один сын Жаклин де Бюэль и две дочери Шарлотты дез Эссар. Мария Медичи была решительно против того, чтобы ее законные дети воспитывались вместе с «детьми шлюх». Самоуверенная Генриетта д’Антраг, в свою очередь, с присущей ей наглостью заявляла, что не хочет, чтобы ее сын-дофин воспитывался вместе с бастардами «флорентийки». К тому же дети от разных матерей плохо ладили друг с другом. Будущий Людовик XIII считал себя существом высшего порядка, третируя детей Габриели д’Эстре как «собачью породу», а про сына Жаклин де Бюэль говорил такое, что невозможно повторить в приличном обществе (характеристика «он хуже моего г…на» была из числа наиболее невинных). Так в каком же обществе находились сами дети Генриха IV?

Раймон Риттер, специально изучавший частную жизнь этого монарха, в книге «Генрих IV собственной персоной» отмечал, что в его действиях по отношению к своим детям можно выявить такую непристойность, которая, будучи ужасной сама по себе, предстает совершенно возмутительной в поведении отца. Невольно напрашивается вопрос: не являлась ли эта непристойность инстинктивным выходом сексуальной озабоченности стареющего фавна? В сущности, это явление было скорее физиологического, а возможно и патологического свойства, нежели чисто психологического — особенно, если вспомнить пристрастие сладострастного полового разбойника к молоденьким, желательно невинным девушкам, дошедшее до предела на последней стадии его жизненного пути и любовной карьеры.

Так не утолял ли Генрих IV бессознательно одно из самых тайных проявлений своей ненасытной чувственности, граничившей с развратом, внушая детям в ответ на свойственное им первое плотское любопытство похотливые образы и развращая таким чудовищным образом детские души? Не приходится удивляться тому, что малолетний принц, будущий Людовик XIII, наигравшись «в очень личные игры» в кровати со своим отцом, начинал произносить новые слова и говорить вещи постыдные и непристойные, сообщая, что «эта штуковина» у его папы гораздо длиннее, чем у него, что она «вот такая длинная», и показывая при этом половину своей вытянутой руки.

Если, как утверждают физиономисты, душа откладывает свой след на лице человека в течение всей его жизни, то нет ничего удивительного в том, что физиономия Генриха Наваррского к концу жизни приобрела обличие фавна, сатира, в засаде выслеживающего юных нимф. Даже с учетом того, что дело происходило во времена, отличавшиеся грубостью нравов («галантный век» был еще впереди), аномалии поведения Генриха IV в сексуальной области шокировали многих людей, которые, не будучи ни протестантами-пуританами, ни католиками-ортодоксами, тем не менее считали, что король обязан знать меру во всех своих поступках.

Приближенные Генриха IV хорошо изучили этого сластолюбца. Они знали, что если у него возникло желание овладеть женским телом, то для него ничто больше не существовало, и ни его интересы, ни чувство долга не заставили бы его унять свою страсть. Всю свою жизнь он шел на поводу у собственных любовниц, которым достаточно было не пустить его к себе в постель, чтобы добиться всего, что они желали. Случаи отказа от первейшего долга ради удовлетворения своих сексуальных позывов не раз бывали в жизни Генриха IV, о чем уже ранее говорилось. Более того, иногда он внезапно покидал заседание Королевского совета, чтобы «расслабиться» в объятиях какой-нибудь сговорчивой, не заставлявшей долго упрашивать себя красотки. А совет тем временем терпеливо ждал возвращения любвеобильного венценосца.

Ему было незнакомо понятие королевской чести. Любовницы бесстыдно изменяли ему, например, как сообщает в своем донесении великому герцогу Тосканскому Фердинанду Медичи его посланник в Париже Бончиани, Габриель д’Эстре — с герцогом де Бельгардом, а иногда и с одним или двумя простыми охранниками в течение одной ночи. Это нисколько не смущало Беарнца — возможно, даже разжигало его аппетит! Он оставался столь же равнодушным, узнав о неверности Генриетты д’Антраг, нагло изменявшей ему с принцем де Жуанвилем из семейства Гизов. А между тем ради нее Генрих IV истратил огромные суммы, предназначенные на содержание своих солдат, воевавших с испанцами. Лишенные довольствия, эти полки подняли мятеж, и все это приводило в отчаяние преданного Сюлли, бессильного что-либо изменить.

Учитывая, сколь беспорядочна была семейная жизнь Генриха IV и насколько дурной пример подавал он придворным, в этом отношении охотно следовавшим за своим сувереном, не покажется слишком суровым отзыв флорентийского посла: «Воистину, видал ли кто-нибудь нечто более похожее на бордель, чем этот двор?» Увы, тосканскому дипломату нечего возразить, ибо до конца своих дней Генрих IV шел на поводу у своей неуемной похоти, то и дело заводившей на край пропасти не только его самого, но и страну, спасителем которой его считают благодарные потомки.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.