Глава 3. Университетский типографщик

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 3. Университетский типографщик

28 июля 1778 г. куратором Московского университета был назначен М. М. Херасков, талантливый поэт и педагог, убежденный масон, давний друг и наставник Новикова. Среди многочисленных дел, требовавших неотложного решения, нового куратора особенно беспокоило плачевное состояние Университетской типографии. Он не забыл тех хлопот и огорчений, которые довелось ему испытать в бытность первым надзирателем за типографскими делами Университета. Не лучше справлялись со своими обязанностями и его преемники. Все попытки превратить типографию в коммерчески прибыльное предприятие оказались тщетными. Печатание казенных и «приватных» книг затягивалось на годы из-за нерадения мастеровых и изношенности типографского оборудования. Произвол в издательской и тиражной политике, проводившейся по чисто вкусовому принципу, без должного учета конъюнктуры книжного рынка, приводил к затовариванию. Посылая 21 декабря 1775 г. к управляющему Кабинетом е. и. в. А. В. Олсуфьеву книгу Я. Ф. Бильфельда «Наставления политические» (ч. 1–2, М., 1768–1775), напечатанную «по высочайшему соизволению» Екатерины II тиражом в 1200 экз., директор Московского университета И. И. Мелиссино горько сетовал на ее непопулярность у читателей. За семь лет при затратах в 3019 р. 67, 5 к. типографией было продано первого тома «Наставлений» всего лишь на 355 р. 35, 5 к. Существование столь крупного предприятия, как Университетская типография, не могло зависеть только от правительственных дотаций. В то же время ее ежегодный доход в 2 тыс. рублей едва позволял сводить концы с концами, а самое рентабельное издание — газета «Московские ведомости» — расходилась мизерным тиражом в 500–600 экз.

Беды Университетской типографии не были чем-то из ряда вон выходящим. Государственная монополия в русском книгоиздательском деле давно уже стала серьезным тормозом для его дальнейшего развития. Феодально-чиновничий принцип организации и финансирования казенных типографий неминуемо вел к их полному краху. Так, с 1767 по 1773 г. «оставалась без употребления» типография при Артиллерийском и инженерном кадетском корпусе, оборудование которой пришло в крайнюю ветхость. Не многим лучше обстояло дело и в других «присутственных местах», по роду деятельности имевших собственные типографии.

Требования жизни вынудили правительство пойти на уступки частному капиталу в сфере, которую оно по идеологическим соображениям столь долго стремилось не выпускать из своих рук. Промежуточной формой между казенными и вольными стали типографии, сдававшиеся в аренду на обусловленный договором срок частным предпринимателям. Первой была отдана «в содержание» книготорговцу Иоганну Карлу Шнору типография Артиллерийского и инженерного кадетского корпуса. Около 12 лет, с 1773 по 1784 г. она переходила от одного арендатора к другому, пока со смертью последнего из них вообще не прекратила своего существования. В 1778 г. лифляндский уроженец Оттос Густав Мейер взял на откуп две Сенатские типографии — петербургскую и московскую. Слухи о выгодах вольного книгопечатания, несомненно, доходили до Хераскова. Они и подсказали ему выход из трудного положения, в котором находилась Университетская типография. Оставалось только продумать наиболее выгодные условия ее сдачи в наем и наметить кандидатуру будущего содержателя. Выбор пал на Новикова. Предложение приехавшего в 1778 г. в Петербург Хераскова принять в «содержание» Университетскую типографию не могло не увлечь Новикова. «Что касается до собственного моего побуждения к сему, — писал он впоследствии, — то, признаваясь искренне, скажу, что хотя любовь к литературе и великое в сем подвиге участие имела, но главнейшее побуждение было, конечно, гордость и корыстолюбие; ибо я видел, что типография была в крайне худом состоянии, и я, по знанию моему, надеялся в скором времени ее поправить и тем себя высказать»[63]. Конечно, это признание сделано в весьма специфической обстановке пыточного каземата и краски в нем явно сгущены, однако роль будущего законодателя литературного вкуса и крупного предпринимателя-мецената несомненно льстила самолюбию Новикова.

Серьезным доводом в пользу перемены места жительства были для Новикова не лишенные основания надежды на поддержку во всех его просветительных и филантропических начинаниях со стороны влиятельных московских сановников. Древняя столица с петровских времен превратилась в оплот дворянской фронды. Сюда удалялись на покой опальные временщики, здесь нашло для себя благодатную почву масонство. Екатерина II не любила шумный «азиатский» город и редко бывала в Москве; наместникам же императрицы волей-неволей приходилось приноравливаться к причудам местных вельмож, смотреть сквозь пальцы на их затеи.

Для того чтобы трезво оценить выгоды, ожидаемые от нового предприятия, Новиков в начале 1778 г. посвятил несколько недель знакомству с Университетской типографией. Результаты осмотра подтвердили его самые худшие подозрения, однако издатель не спасовал перед трудностями. Завершив в Петербурге все необходимые формальности, он навсегда переселился на родину и 5 июля подписал с Университетом контракт на 10-летний срок (с 1 мая 1779 г. по 1 мая 1789 г.), согласно которому обязался «в сие время привести типографию в наилучшее состояние как в рассуждении производства работ, так и чистоты печатания, и во все те десять лет содержать оную своим иждивением, делать вновь потребные вещи, переливать ветхие литеры, словом, производить все работы» [64].

В распоряжение арендатора временно переходило все оборудование типографии и словолитной мастерской. Для их размещения Университет выделил шесть комнат и складские помещения в нижнем этаже каменного дома у Воскресенских ворот. Прием материалов по описи у инспектора И. П. Перелывкина «весом, счетом и мерою» растянулся на несколько месяцев.

В октябре 1779 г. X. Ридигер передал Новикову университетскую книжную лавку и две торговые палатки на Красной площади, после чего производство и сбыт книг, издававшихся Московским университетом, сосредоточились в руках одного хозяина.

Помимо всевозможного движимого и недвижимого имущества Новиков принял под свое управление всех рабочих и служащих Университетской типографии. Отныне их судьбой безраздельно распоряжался арендатор, хотя ему и предписывалось «содержать работных людей порядочно, в исправности и не в отягощении, производя всем им ныне получаемое жалованье или по добровольному согласию переменя оное для лучшего поощрения в заработные деньги». Введение сдельщины вместо твердого оклада, как правило, способствовало укреплению дисциплины лучше любых посулов и угроз, и Новиков старался материально заинтересовать мастеровых в результатах их труда.

Одна из самых выгодных для содержателя типографии статей контракта предоставляла ему монопольное право на издание и распространение «Московских ведомостей», а также на взымание платы за публикуемые в них «партикулярные» (т. е. частные) объявления. Со своей стороны, Новиков обязался «стараться, чтоб оные ведомости» печатались «лучше и чище и были бы более интересны для публики». Выполнение этого условия в конечном итоге отвечало его же собственным интересам.

Расчеты с арендатором за печатание книг «для классов», т. е. заказных университетских изданий, производились по твердой таксе, установленной еще в 1772 г. Тем самым Университет застраховал себя от дополнительных расходов, неизбежных в условиях роста цен на полиграфическое оборудование и материалы. В то же время Новиков имел право по своему «произволению» установить цены на типографские работы, выполнявшиеся для частных лиц[65], а также издавать книги собственным иждивением. 10 экз. каждого новиковского издания (и 15 экз. — «Московских ведомостей») безвозмездно предоставлялись Университету. Кроме того, содержатель типографии был обязан печатать за свой счет для господ кураторов по 200 экз. речей профессоров на торжественных актах и подносных од сиятельным особам, а также отпускать им по себестоимости «некоторое число классических книг», необходимых для совершенствования в науках гимназистов и студентов.

Ежегодная арендная плата первоначально составляла незначительную сумму — 4500 руб., выплачивающуюся Университету в два срока. Тем не менее университетское начальство было радо и такому скромному доходу.

Подписав контракт, Новиков получал на 10 лет «протекцию и защищение» Университета, пользовавшегося как полуавтономное учреждение некоторыми особыми (в области судебной, цензурной и хозяйственной) правами и привилегиями. Это, конечно, не избавляло его от цензурных ограничений, обязательных для всех русских типографий. «Книги, кои будут печататься первым тиснением и нигде прежде в России напечатаны не были, — клятвенно обещал он властям, — без подписки ценсоров мне не печатать, и ту ценсуру припечатывать у каждой книги. Ежели ж во время содержания моего окажутся в Университетской типографии напечатанными какие недозволительные книги и без подписки ценсорской, за То ответствовать мне по законам». И все-таки у Новикова имелись все основания рассчитывать на то, что московские цензоры, кормящиеся от его щедрот, окажутся снисходительнее своих петербургских коллег. Как показало время, он не ошибся. Кроме того, определенный простор для независимой издательской политики оставляло условие, согласно которому книги, выходящие в свет «вторым и другим тиснением», разрешалось печатать «вольно и без цензуры». Это давало издателю возможность отобрать в русском книжном репертуаре, уже довольно обширном к тому времени, близкие ему по духу сочинения и широко распространить их среди читающей публики.

На опыте своих первых издательских предприятий Новиков убедился в том, что осуществление столь грандиозных просветительных замыслов явно не по плечу одному человеку. И не случайно в его договоре с Университетом специально было оговорено право арендатора приглашать «к себе в сотоварищи и прикащики» кого он захочет. Судя по письму Новикова к Я. И. Булгакову от 21 апреля 1779 г., он принял в долю трех своих приятелей [66]. Их имена до сих пор остаются неизвестными. Однако, учитывая активную поддержку, которую оказал на первых порах Новикову один из влиятельнейших масонских начальников И. П. Елагин, дело здесь, конечно, не обошлось без участия братьев-каменщиков.

Протекция петербургских и московских масонов, оказанная Новикову, ни в коей мере не ущемляла казенных интересов, как впоследствии утверждали его враги. Условия соглашения были взаимовыгодны обеим сторонам. Более того, договор с Новиковым практически стал «типовым», повторяясь почти слово в слово при заключении контрактов с новыми арендаторами Университетской типографии.

Приняв на себя нелегкие обязанности университетского «типографщика», Новиков не считался ни с какими затратами. Около 20 тыс. руб., вырученных от продажи отцовского имения в Мещовском уезде, ушли на замену устаревшего типографского оборудования, выписку из-за границы новых шрифтов, покупку бумаги, краски, столярного и слесарного инструмента. Эти жертвы не были напрасными. Уже к концу 1780-х гг. Университетская типография, по свидетельству современников, ни в чем не уступала лучшим полиграфическим предприятиям Европы[67].

Не меньше хлопот, чем переоборудование типографии, доставляли Новикову ее работники. «Человек со ста от меня зависит, по большей части избалованных, ленивых и пьяных, — жаловался он Я. И. Булгакову в письме от 15 июля 1779 г. — Стараюсь, сколько сил моих достает, во всем этом их поправить и, благодаря бога, имею некоторый успех»[68].

Конечно, далеко не все служащие Новикова были лентяями и пьяницами. Время сохранило для потомков лишь имена наиболее энергичных и бескорыстных помощников русского просветителя: фактора (начальника над типографскими рабочими) Андриана Федоровича Аничкова, «много поощрявшего», по словам его биографа, «литераторов своего времени к знакомству с публикой», корректоров Ивана Крамаренкова (1779–1780 гг.), Михаила Копьева (1782–1784 гг.) и Михаила Садикова (1784–1789 гг.).

С каждым годом административные обязанности становились все более обременительными для Новикова. «Свидетельствую совестью, — писал он одному из своих покровителей поздней осенью 1783 г., — что сие бремя удручает меня… сие страдание, как наказание, я действительно заслужил, ибо при начале заведения сих дел я многое делал по умственности и тем самым распространилось сие дело весьма обширно; частию же и непредвиденные происшествия столь увеличили оное, что силы одного человека не могут обнимать его»[69].

Первое время поистине неоценимую помощь Новикову оказывал его верный друг и единомышленник профессор Иван Григорьевич Шварц, добровольно принявший на себя должность «надзирателя» за университетскими книжными лавками и складами (магазинами). Дружбу и доверие между ними не могли поколебать никакие испытания. Это было известно всем. Тем с большей решительностью Новиков отверг предложение братьев по ордену передать в управление Шварцу Университетскую типографию. «Ежели поручить ему же дела типографические, — разъяснял арендатор свою позицию, — то он столь обременится, что невозможно ему будет всего исполнить, ибо и порученные уже теперь ему дела столь обширны, что едва ли не все займут его время, хотя это часть только; к тому же, кажется мне, что по тихости его нрава и нежной чувствительности, не может он с пользою исправить сие дело… В смотрении за типографскими делами главнейшее и беспокойнейшее есть то, что беспрестанно иметь смотрение за рабочими людьми, чтобы они приходили на работы, чтобы исправно работали и чтобы не было краж и напрасного медленна и остановки в деле»[70]. Слова Новикова оказались пророческими. Бремя непосильных забот и гонения ярого недруга масонов — университетского куратора И. И. Мелиссино свели Шварца 17 февраля 1784 г. в могилу. Гораздо более подходящим для роли управляющего типографией оказался другой масон — И. А. Алексеев. «Ревность и прилежание» нового помощника с лихвой компенсировали положенное ему хозяином ежегодное жалование в 250 руб., бесплатную комнату и «стол». Впоследствии, по некоторым сведениям, должность Алексеева перешла к питомцу Шварца — М. И. Невзорову, человеку предприимчивому и разносторонне образованному.

Помимо решения чисто административных и хозяйственных вопросов, Новикову приходилось постоянно изыскивать способы для повышения доходности своего предприятия. Добиться этого было трудно. Особенно на первых порах ему не хватало опыта в проведении сложных коммерческих и финансовых операций. Прибыль с капитала, вложенного в книги, поступала с большим запозданием и крайне нерегулярно, в то время как для расплаты с многочисленными поставщиками и кредиторами требовались наличные деньги. Мизерных доходов с имений Новикова едва хватало для прокормления его семейства, на помощь правительства рассчитывать не приходилось. Оставалось только брать деньги в долг под ростовщические проценты, пожиравшие то немногое, что удавалось выручить за проданные книги. «Как вам известно, — жаловался Новиков начальству, — беспрерывное помешательство в делах типографских и сильные расстройки по сим делам, со стороны Университета происшедшие, так запутали все сии дела, что не мог уже я их обозреть, ни удержать в руках своих и по неосторожности, более же по умственности, желая поправить оные, часто умножал только их… Сверх того, как по известным вам бывшим обстоятельствам, не мог я делать свободных оборотов в денежных делах, то от всего сего произошло, что я боялся дать слово и отказывался в таких делах… которые после с удобностью исполнял»[71].

Можно с уверенностью сказать, что Новикова в те годы спасло от финансового краха только его удивительное умение находить «сочувственников», готовых материально поддержать любые начинания этого страстного поборника просвещения. К сожалению, сведения о первых пайщиках новиковского книгоиздательского товарищества чрезвычайно скудны. Сам факт их существования подтверждается только пометой «Иждивением Новикова и Компании», появившейся в конце 1782 г. на некоторых книгах. Столь же проблематично официальное участие в его издательских предприятиях 1779–1782 гг. масонских лож и филантропических обществ. Думается, что, принимая финансовую помощь у тех или иных лиц, Новиков юридически и реально оставался единовластным хозяином Университетской типографии[72].

Важным рубежом в деятельности московского просветителя стало 15 января 1783 г., день, когда после долгих колебаний Екатерина II вынуждена была наконец узаконить существование вольных типографий. Новиков не мог упустить столь благоприятную возможность, сулившую ему долгожданное освобождение от правительственной опеки, моральную и материальную независимость. Правда, финансовое положение издателя, и без того не блестящее, особенно осложнилось в связи с покупкой и перестройкой осенью 1782 г. дома на Лубянской площади, где разместилась Университетская типография, выселенная из старого помещения губернскими присутственными местами[73]. Однако и на этот раз на помощь к нему пришли братья-масоны — руководители «Дружеского ученого общества».

Созданная в начале 1781 г. по инициативе И. Г. Шварца, эта филантропическая организация развила столь энергичную деятельность, что уже несколько лет спустя превратилась в разветвленное просветительное предприятие, имевшее свои учебные заведения, библиотеку и дом близ Меншиковой башни. Полуофициальный характер Общества, сохранившийся и после того, как оно было признано «де факто» московскими властями 6 ноября 1782 г., существенно ограничивал его юридические права. Поэтому все движимое и недвижимое имущество, приобретенное на щедрые пожертвования богатых масонов, либо записывалось на имя доверенных лиц, либо переходило в собственность Московского университета, под чьим номинальным покровительством состояло «Дружеское ученое общество».

Указ о вольных типографиях открыл перед Шварцем и его единомышленниками новую, чрезвычайно привлекательную для них сферу деятельности. «Печатание различного рода книг» (официально — «учебных», а неофициально — «духовных и наставляющих в нравственности», т. е. масонских) было провозглашено важнейшей задачей Общества[74]. Ей подчинялись учебные программы семинарий, финансировавшихся масонами; ради ее осуществления приобретались дома, оборудование, нанимались высококвалифицированные специалисты книжного дела.

Полиграфической базой «Дружеского ученого общества» стали две вольные типографии, числившиеся за Новиковым и его собратом по ордену — И. В. Лопухиным. Первая из них размещалась в доме на Лубянской площади, в соседстве с Университетской типографией, вторая — Лопухинская — в Армянском переулке. Два станка, предназначавшиеся для печатания мистических книг, перевезли в дом Общества близ Меншиковой башни. Здесь же, под надзором Шварца, поселили рабочих, труд которых оплачивался по особым, повышенным расценкам. Московские масоны очень дорожили и гордились «орденской» типографией. Издание и повсеместное распространение среди адептов ордена сочинений учителей и идеологов масонства признавалось делом достойным и «богоугодным», вся же финансовая сторона дела была слишком скучна и обременительна для знатных господ.

Поэтому, распределив между собой обязанности переводчиков, корректоров и комиссионеров тайной типографии, они целиком передоверили управление легальными типографиями Новикову[75].

Трудно сказать, много ли доходов принесла издателю эта операция, однако сосредоточение в его руках целого комплекса типографий, оснащенных новейшим оборудованием, было решающим шагом к установлению новиковской монополии в русском книжном деле 1780-х гг.

Екатерининский указ вызвал к жизни в Москве несколько других вольных типографий. Две из них принадлежали опытным издателям X. А. Клаудию и И. Ф. Гиппиусу, третью завел московский купец А. П. Пономарев. Искушенные в делах коммерции и не слишком щепетильные в выборе книг для издания, они сумели отвоевать себе «место под солнцем». И все-таки ни один из них не мог даже мечтать о размахе и доходах Новикова. Больше того, новиковские типографии успешно конкурировали с крупнейшими предприятиями России — типографиями Академии наук, Сухопутного шляхетного кадетского корпуса, Вейтбрехта, Шнора — и активно влияли на формирование национального издательского репертуара в выгодном для масонов направлении, устанавливая свои расценки на различные виды работ, проникая на традиционно петербургские рынки.

Первые успехи вольных типографий наглядно доказали перспективность капиталовложений в эту новую отрасль русской экономики. Печатание книг становилось делом не только общественно полезным, но и достаточно выгодным. Поэтому не удивительно, что вскоре многие члены «Дружеского ученого общества» пожелали принять более активное финансовое участие в доходных предприятиях Новикова, основав 12 сентября 1784 г. небывалую в России по числу пайщиков «Типографическую компанию».

В отличие от прежних просветительных учреждений московских масонов, материальную базу которых составляли безвозмездные, а следовательно, и необязательные для их участников пожертвования, Компания носила ярко выраженный коммерческий характер. Каждый из 10 ее членов-учредителей, в большинстве своем людей знатных и состоятельных, внес в общую кассу пай в размере от 3 до 10 тыс. руб. Два брата Николай и Алексей Новиковы вместо денег передали Компании книги на 80 тыс. руб. с уступкою 75 % против их продажной цены. От вступительного взноса были освобождены только двое — князь П. Энгалычев и широко известный в масонских кругах мистик и бессеребренник С. И. Гамалея, люди бедные, но полезные Компании своими знаниями, энергией и авторитетом. До наших дней не дошло ни подлинного учредительного акта, ни счетов Типографической компании, однако есть все основания предполагать, что доля компаньонов в будущих доходах зависела как от размеров их денежного пая, так и от степени личного участия в делах товарищества.

Чуть ли не весь первоначальный капитал Компании — 57 500 руб. — ушел на заведение новой обширной типографии, в которой к 1792 г. насчитывалось 19 печатных станов, пять видов русских шрифтов и шесть — латинских, а также немецкие, греческие, английские и еврейские шрифты. Мощность типографий товарищества особенно сильно выросла в 1786 г. после слияния новиковской, лопухинской и тайной типографий. Помимо типографского оборудования, Компания имела разнообразное движимое и недвижимое имущество: два дома (у Меншиковой башни и на Лубянской площади), перешедшие к ней от «Дружеского ученого общества» и Новикова, библиотеку и книжные склады, в которых по самым скромным подсчетам, хранилось новиковских изданий на 150 тыс. руб.[76] Итак, внешне все обстояло благополучно, однако компаньонам постоянно не хватало наличных денег, и они не в силах ускорить оборот капитала, с каждым годом все глубже увязали в долгах. Первое время долги были невелики. Роковым для Компании стала покупка в конце 1785 г. огромного дома на Садовой улице, ранее принадлежавшего графу Гендрикову. Новиков едва ли решился бы на такое предприятие, если бы не обещание нового масонского начальника барона Шредера заплатить за дом. Шредер не выполнил своих обязательств, и долги Компании мгновенно возросли до астрономической цифры в 300 тыс. руб.[77]

Новиков принял все меры, чтобы избежать банкротства, реально нависшего над Компанией. Недостаток наличных денег он восполнял путем «промена» собственных книг на пользовавшиеся спросом издания других типографий и «платежа книгами кредиторам за братые разные материалы». Существенным подспорьем для дальнейшего расширения дела служила подписная плата на «Московские ведомости» и многотомные издания, надежно гарантировавшая распространение значительной части их тиража, а также доходы от печатания «разных особых мелких пиес, как-то: объявлений театральных, маскерадных и других, векселей для купеческих контор, питейных контрактов, ярлыков и прочих мелких известий, которые все по причине их множества и малого расхода в материалах, на них употребляемых, приносили прибыли весьма много». В целом же прибыль Компании в иные годы достигала 80 тыс. руб., что позволяло не только своевременно рассчитываться с кредиторами, но и вкладывать деньги в новые предприятия [78]. Именно поэтому уважение и доверие компаньонов к деловым способностям Новикова первое время было непоколебимо, и хотя формально всеми делами Компании управляла комиссия из семи человек, он был подлинной душой и хозяином всего дела.

Естественно, что новиковские типографии не могли существовать исключительно за счет рукописей, поступавших «самотеком» от авторов, вольных издателей и казенных мест. Основную часть продукции составляли книги, выпускавшиеся на средства Новикова, а затем Типографической компании. Охотно передоверяя своим помощникам те или иные административные функции, Новиков почти всегда лично вел переговоры с авторами и переводчиками, заказывал им полезные, с его точки зрения, в идейном или коммерческом отношении сочинения, просматривал приносимые рукописи и определял их пригодность к печати.

Взаимоотношения автора и переводчика с издателем в России XVIII в. складывались довольно трудно, так как они практически не регулировались никакими юридическими нормами. Закон, в какой-то степени охранявший права издателя книги, не распространялся на авторов неопубликованных произведений. Поэтому каждый, желающий увидеть свою книгу напечатанной, а тем более получить от этого доход, вынужден был либо издавать ее собственным иждивением, либо искать богатого мецената, либо продавать рукопись учреждению или частному лицу, которые брались оплатить типографские расходы. Далеко не всякий автор располагал достаточными средствами для издания своих трудов, однако даже при полном расчете с типографией перед ним вставала не менее сложная проблема реализации отпечатанных книг.

Еще в июне 1759 г. президент Академии наук граф К. Г. Разумовский издал указ, согласно которому типографскому начальству предписывалось принимать у приватных лиц, сочинивших или переведших «сверх должности своей» какие-либо «полезные» книги и выплачивать им вознаграждение «книгами или деньгами из Академической книжной лавки». К сожалению, ни это, ни последующие распоряжения академической администрации не устанавливали точных размеров авторского вознаграждения, а также не содержали никаких критериев для определения степени полезности того или иного сочинения. Явное предпочтение, отдававшееся трудам членов Академии наук, вынуждало большинство русских литераторов — служащих других ведомств — искать более сговорчивых покупателей для своих рукописей. С появлением вольных типографий их владельцы, как правило, одновременно становились активными издателями. Были среди них люди честные и принципиальные, видевшие в печатном станке могучее средство для распространения просвещения, однако нередко встречались и алчные дельцы, нещадно эксплуатировавшие труд литературных поденщиков.

В этих условиях издателю приходилось быть особенно деликатным и щепетильным в отношениях с авторами, если ему хотелось, чтобы они работали на него не за страх, а за совесть. Как свидетельствуют дошедшие до наших дней документы, Новиков быстро сумел найти верный подход к таким полезным для его предприятия людям, как А. Т. Болотов, М. И. Веревкин и В. А. Левшин. Конечно, между ними случались недоразумения, и все-таки книги, сочиненные и переведенные этими неутомимыми тружениками, заложили фундамент материального благополучия новиковского издательства.

Еще находясь в Петербурге, Новиков установил деловые связи со своим былым однокашником по университетской гимназии, видным дипломатом и переводчиком Я. И. Булгаковым. Издание многотомного «Всемирного путешествователя» Ж. де Ла Порта первоначально предполагалось осуществлять на паритетных началах, согласно которым переводчик и Новиков делили пополам все расходы за печатание книги и доходы (за исключением авторского гонорара), полученные от ее реализации. Трения между компаньонами начались с того, что Булгаков не внес в типографию причитавшейся с него суммы, и Новикову пришлось одному нести все расходы. Огорченный неаккуратностью старого знакомца, он предложил ему продать свой перевод, обещая выплачивать гонорар в размере 200 руб. за каждый том «Путешествователя» и сверх того 25 авторских экземпляров. «Больше сего, — писал Булгакову Новиков 15 июля 1779 г., — пропозировать вам не смею, в рассуждении того, что велик увраж, но если в течение продажи увижу я от него выгоды, то будьте уверены, что я не корыстолюбив»[79]. Переводчик нашел для себя более выгодным продолжать издание «Путешествователя» на прежних условиях с новым компаньоном, а Новиков, несмотря на понесенные убытки, предпочел ради сохранения деловой репутации уладить это дело миром.

Далеко не все авторы и переводчики, с которыми приходилось работать Новикову, были столь несговорчивы, как Булгаков. «Наидостопамятнейшим» в своей жизни назвал один из самых энергичных тружеников русского просвещения Андрей Тимофеевич Болотов день 2 сентября 1779 г. когда, отправившись по делам в Университетскую типографию, он впервые познакомился там с ее арендатором; Новиков очаровал гостя «отменною ласкою и благоприятством». «Он был, — вспоминал Болотов, — человек в науках и литературе весьма знающий… и можно было с ним обо всем говорить», так что уже в самые первые минуты беседы «слепилась» между ними крепкая дружба. Светский разговор неожиданно для ученого провинциала завершился деловым предложением Новикова возобновить под новым названием издание первого в России экономического журнала «Сельский житель», прекратившего свое существование в марте 1779 г. из-за «малого числа бывших на него пренумерантов» Новиков назначил автору «Экономического магазина» ежегодный гонорар в размере 400 руб. (с 1781 г. — 500 руб.), в два раза превышавший вознаграждение, которое выплачивал ему издатель «Сельского жителя» — X. Ридигер, а сверх того 15 авторских экземпляров каждого номера. Сделка оказалась на редкость выгодной для обеих сторон. С каждым годом деловое сотрудничество Новикова с Болотовым расширялось. Публика охотно покупала нравоучительные сочинения, драмы и переводные немецкие романы потоком шедшие в Москву из города Богородицкого. Еще за несколько месяцев до ареста Новиков готовил второе издание «Экономического магазина»[80].

Не менее плодовитыми и универсальными сотрудниками были Михаил Иванович Веревкин и Василий Алексеевич Левшин. Последний напечатал у Новикова 22 оригинальных и переводных сочинения.

Большой удачей для Новикова было знакомство с Веревкиным. «Себя самого с взрослыми детьми, — писал другу этот мелкопоместный владелец 37-и крепостных душ, — содержу небольшею пензиею, жалованьем и высочайшим позволением печатать сочинения мои и переводы на счет казны и продавать с моим собственным прибытком[81]. Сие право приносит мне половину наличными деньгами, а другую — печатными русскими книгами, коих у меня накопилось по цене на 1500 рублей»[82]. Бедность вынуждала Веревкина дни и ночи проводить за письменным столом. Четыре послушника-писца, предоставленные в его распоряжение тверским архиепископом Арсением (В. И. Верещагиным), исписывали всякий день «под диктатуру» неутомимого переводчика по «три белые тетради». Не было, кажется, ни одной крупной типографии в России тех лет, где бы не печатались веревкинские сочинения и переводы. Новиков издал два тома переведенных им «Сказаний о мореплавании» (1782–1783), 22 части «Истории о странствиях вообще по всем краям земного круга» А. Ф. Прево д’Экзнля (1782–1787) и шесть томов «Записок, надлежащих до истории, наук, художеств, нравов, обычаев и проч. китайцев» (1786–1788).

В результате этого сложилось парадоксальное положение, когда Екатерина II, в силу данного ею указа, вынуждена была финансировать предприятие своего врага. А тут еще один облагодетельствованный императрицей литератор — автор «Исторического описания российской коммерции» М. Д. Чулков, недовольный медлительностью и плохим качеством работ Академической типографии, передал издание книги, начиная с третьего тома, Новикову. Печатание трудов Веревкина, Чулкова, а также) переведенного по приказанию Екатерины II профессорами Московского университета С. Е. Десницким и А. М. Брянцевым «Истолкования аглинских законов» У. Блэкстона (кн. 1–3, 1780–1782) обошлось казне с января 1781 по октябрь 1788 г. в 30 тыс. руб. Больше того, императрица оказалась неисправным должником Новикова, ибо, как выяснилось в ноябре 1790 г., с нее причиталось типографии Московского университета 9807 р. 56 к.[83]

Екатерина II попыталась заставить своих «пенсионеров» прервать деловые связи с Новиковым. «Мои труды, — оправдывался М. И. Веревкин осенью 1786 г. перед одним из клевретов императрицы, — печатаются в Университетской типографии более уже двадцати лет, следовательно, с господином Новиковым лично нет у меня ни малейшей связи. Он откупщик сей типографии на десять лет, из коих семь уже миновало, а я непосредственно с типографиею имею дела» [84] Оправдания литератора не были приняты во внимание.

Анархия, царившая в русском книжном деле XVIII в., приводила к тому, что даже самый осторожный и честный издатель, зачастую невольно, рано или поздно вступал в конфликт с автором и переводчиком. Об этом лишний раз напоминает объявление в июньском номере «Санктпетербургских ведомостей» за 1788 г., где старый недруг Новикова, переводчик комедий Мольера «Мещанин во дворянстве» и Леграна «Слепой ведущий» П. С. Свистунов обвинил издателя в контрафакции, найдя к тому же в напечатанных пьесах «множество ошибок типографских». Действительно, эти книги не свободны от ошибок. Однако, как можно легко убедиться, большинство из них объяснялось тем, что переводы Свистунова печатались не по его рукописям, а со списков, полученных от кого-то из актеров.

Более строго правительство преследовало контрафакцию в тех случаях, когда она затрагивала интересы казны. Первое столкновение с законом на этой почве произошло у Новикова в самом начале его карьеры арендатора университетской типографии. Причиной конфликта послужил учебник «Священной истории для малолетних детей» на пяти языках, написанный епископом архангелогородским и холмогорским Вениамином (В. Ф. Румовским-Краснопевковым). Напечатанная в 1778 г. иждивением Е. К. Вильковского в типографии Академии наук, эта книга имела большой спрос у покупателей. Тираж ее оказался недостаточным, и Новиков два года спустя по просьбе дирекции Московского университета, переиздал учебник. Официальный характер заказа позволил издателю, обвиненному Академией наук в контрафакции, легко доказать свою невиновность[85].

Серьезнее были осложнения, возникшие у Новикова с Комиссией об учреждении народных училищ. Заключив 11 июля 1783 г. контракт с владельцем вольной типографии Б. Т. Брейткопфом, Комиссия обязалась печатать все свои издания только у него. К сожалению, сын знаменитого лейпцигского издателя не обладал организационными талантами и деловой хваткой отца. Время шло, в стране с каждым месяцем ощущалась все более острая нехватка учебных пособий. В июле 1784 г. член Комиссии Ф. И. Янкович де Мириево усмотрел из каталога Университетской книжной лавки, что там, равно как и у петербургского комиссионера, купца Федора Антамонова, продавались «Сокращенный катехизис» и «Руководство к чистописанию», ранее распространявшиеся исключительно в централизованном порядке. Оказалось, что эти книги были напечатаны в Москве Новиковым. Комиссия обратилась к московскому главнокомандующему с требованием взыскать с издателя штраф за контрафакцию и конфисковать нераспроданные экземпляры учебников. Однако Новиков и адъютанты московского главнокомандующего графа 3. Г. Чернышева И. П. Тургенев и Н. И. Ртищев показали на допросе в полиции, подтвердив это официальными документами, что «Сокращенный катехизис» и «Руководство к чистописанию», а также еще две другие книги — «Правила для учащихся» и «Руководство к арифметике» — были напечатаны по прямому указанию Чернышева. Несправедливость требования конфисковать эти издания стала очевидной даже ярому недругу масонов, новому московскому главнокомандующему графу Я. А. Брюсу. «Как в сих книгах настоит великая надобность, — писал он 25 ноября 1784 г. директору Комиссии П. В. Завадовскому, — по причине того, что в здешних и уездных городов школах преподают учение по оным, то и буду ожидать ответа: пустить ли те книги в продажу или препроводить в Комиссию, в каковом случае считаю, что содержатель типографии Новиков, по невинности своей, заслуживает удовлетворения за понесенный напечатанием их убыток» [86]. Комиссии пришлось принять издательские расходы Новикова, на свой счет.

Думается, что Новиков не злоупотреблял незаконной контрафакцией. Договор с Университетом предоставлял ему право переиздать книги, выпущенные в свет университетским иждивением с 1756 по 1779 г. Кроме того, у него всегда были в резерве несколько периодических изданий и десятки оригинальных и переводных сочинений, ранее напечатанных им в Петербурге. Вторые, третьи и четвертые тиснения этих книг составляли немалый процент в репертуаре новиковского издательства, однако он отлично понимал, что никакая серьезная издательская политика не может базироваться исключительно на переизданиях, а также на контрактах с несколькими плодовитыми писателями и переводчиками-профессионалами. Его огромная по масштабам просветительная деятельность требовала создания прочного коллектива сотрудников, способного удовлетворить запросы читателей всех социальных категорий. Новиков не только сплотил вокруг своего издательства такой коллектив, но и сделал его ядром литературно-общественного союза, который перерос рамки масонства и к концу 1780-х гг. стал важнейшим идейно-политическим фактором современной русской жизни.

В «Сводном каталоге русской книги гражданской печати XVIII века» зарегистрировано около 90 авторов, печатавших свои оригинальные и компилятивные сочинения у Новикова. Более четверти из них — профессора и студенты Московского университета, примерно столько же лиц духовного звания, главным образом преподавателей гуманитарных дисциплин в Славено-греко-латинской академии и провинциальных семинариях, остальные — учителя, чиновники, военнослужащие, лица свободных профессий.

Обусловленная договором обязанность арендатора Университетской типографии печатать своим иждивением подносные оды и речи профессоров на торжественных актах не была для него слишком тягостной. Лучшие творения признанных законодателей московского Парнаса М. М. Хераскова и Е. И. Кострова, блестящие образчики научной публицистики, принадлежавшие перу математика и философа Д. С. Аничкова, юриста С. Е. Десницкого, врача С. Г. Зыбелина и филолога А. А. Барсова, имели несомненный успех у читающей публики. Не меньшим спросом пользовались учебные пособия, подготовленные тесно связанным с Университетом историком и лингвистом Н. Н. Бантышом-Каменским (четыре учебника) и студентом-филологом «малороссийского мещанина сыном», в будущем — профессором М. Г. Гавриловым (три учебника).

Помимо Болотова и Левшина, Новиков привлек к сотрудничеству в своем издательстве не уступавшего им в творческой активности литератора и экономиста С. В. Друковцова. Семь его книг по домоводству, напечатанных в Университетской и Компанейской типографиях, можно было найти чуть ли не в любой библиотеке того времени. Эти бесхитростные энциклопедии житейской мудрости пользовались особой популярностью у сельских помещиков, купцов, мещан и зажиточных крестьян, они проникли в самые глухие «медвежьи углы». При активном содействии Новикова состоялся литературный дебют многих провинциальных писателей и ученых (И. А. Переверзева из Харькова, М. И. Прокудина-Горского из Нижнего Новгорода), а также одной из первых русских писательниц Н. А. Нееловой.

Плоды молодой российской Музы не могли насытить всех жаждущих знаний о мире и человеке. Поэтому доминирующее место в новиковском издательском репертуаре занимала переводная литература. Трудно теперь установить точное число переводчиков, работавших на Новикова, так как многие из них по тем или иным соображениям предпочитали сохранять инкогнито. В «Сводном каталоге русской книги гражданской печати XVIII века» зарегистрировано 163 литератора разных по социальному положению, возрасту и профессии, чьи переводы классических сочинений и последних новинок с французского, немецкого, латинского, греческого, английского, итальянского и китайского языков печатались в Университетской и Компанейской типографиях. Для большинства из них (110 переводчиков) сотрудничество с Новиковым заканчивалось после выхода первой книги, переведенной ими. Однако постепенно при новиковском издательстве сложился довольно стабильный актив (около 40 человек) переводчиков-профессионалов. Трудолюбивые и энциклопедически образованные В. А. Левшин и М. И. Веревкин, крепостной библиотекарь графа Шереметьева В. Г. Вороблевский и купеческий сын Ф. В. Каржавин с равной охотой переводили новые романы и наставления в поваренном искусстве, философские трактаты и лечебники.

Немалый вклад в общее дело внесли собратья Новикова по масонской ложе. И. В. Лопухин, А. М. Кутузов и И. П. Тургенев переводили, наряду с мистическими сочинениями предтеч и учителей масонства, нравственно-философские трактаты Руссо, аллегорические повести Мерсье, духовные поэмы Клопштока и Юнга. Эти книги, по замыслу вольных каменщиков, должны были подготовить к восприятию масонских идей их будущих адептов и «сочувственников».

Верными помощниками своих наставников стали первые «стипендиаты» ордена — А. А. Петров, М. И. Багрянский, Д. П. Рунич и А. Ф. Лабзин. Переведенные ими на русский язык классические труды по педагогике, драматические миниатюры и назидательные повести для юношества заметно повысили в русском обществе интерес к вопросам воспитания подрастающего поколения. Как переводчики начинали литературную карьеру два наиболее известных питомца Новикова, чьи имена навсегда вошли в историю отечественной словесности — Н. М. Карамзин и В. С. Подшивалов. На всю жизнь сохранили они любовь и признательность к своему учителю.

В отличие от переводчиков-универсалов, некоторые сотрудники Новикова специализировались по определенным отраслям знания, национальным литературам и даже отдельным писателям. Примером тому могут служить переводы философских трактатов Руссо, сделанные секретарем Хераскова, а затем профессором Московского университета П. И. Страховым. Профессор С. Е. Десницкий регулярно знакомил русских читателей с новейшими английскими работами по политэкономии, юриспруденции и аграрному вопросу. Немецкая эстетика и философия представлена в новиковском издательском репертуаре переводами учителя Смоленской духовной семинарии И. Г. Морозова. Старый друг и сотрудник университетского типографа М. И. Попов переводил сочинения итальянских политических мыслителей.

Самой многочисленной и пестрой по составу была группа переводчиков зарубежной беллетристики. Большинство среди них составляли студенты Московского университета, впоследствии известные литераторы и ученые Я. И. Благодаров, Ф. В. Генш, И. С. Захаров, А. Ф. Малиновский и Н. И. Страхов. Примечательна литературная деятельность одного из первых русских германистов, «сержантского сына» Ф. И. Сапожникова. Страстный пропагандист творчества Виланда, он перевел пять романов любимого писателя, по достоинству признанных современниками образцами сентиментальнофилософской прозы. Перевод романа Фенелона, изданный Новиковым, был первым в огромном списке ученых и литературных трудов преподавателя Воронежской духовной семинарии, будущего митрополита Е. А. Болховитинова. Не менее знаменательно для истории отечественной словесности активное участие в новиковских просветительных предприятиях женщин-переводчиц М. В. Сушковой (урожденной Храповицкой), Е. К. Ниловой и Е. И. Воейковой. Среди сотрудников Новикова можно найти даже целую семью переводчиков, отпрысков старинного дворянского рода брата и двух сестер Вельяшевых-Волынцевых.