Глава 4. Издано иждивением Новикова

Глава 4. Издано иждивением Новикова

За 13 лет (1779–1792 гг.) в пяти новиковских типографиях было напечатано более 1000 книг и журналов на русском, латинском, французском и немецком языках, что составляет почти ¹/₃ всей книжной продукции России того времени. Эта цифра окажется еще внушительнее, если учитывать число томов, а не названий, так как Новиков выпустил в свет немало объемистых романов, пространных пособий по домоводству и фундаментальных трудов отечественных и зарубежных историографов. Постепенно повышая производительность труда на своих предприятиях, он добился поистине впечатляющих результатов. В период наивысшего расцвета его просветительной деятельности (1787–1788 гг.) здесь ежегодно печаталось до 150 новиковских и заказных изданий.

Трудно, а может быть даже и невозможно из-за отсутствия типографских архивов установить точное количество книг, изданных Новиковым в Москве на собственный счет. В 1781–1785 гг. вышли в свет иждивением арендатора Университетской типографии и его компаньонов 125 сочинений самой разнообразной тематики: несколько десятков богословских трактатов и театральных пьес, роман К. М. Виланда «Агатон» в четырех частях (1783–1784) и философские повести Вольтера (1784), «Русские сказки» В. А. Левшина (1780–1783) и второе издание «Поваренных записок» С. В. Друковцова (1783). Столь же пестрым был репертуар изданий Типографической компании (40 книг, напечатанных в 1785–1792 гг.), где мирно уживались знаменитый «Плач» Э. Юнга в переводе А. М. Кутузова (1785) и настольная книга провинциальных помещиков — «Псовый охотник» (1785). Несомненно, что Новиков, как и многие его современники, нередко предпочитал сохранять инкогнито, печатая на свой «кошт» малозначительные развлекательные повестушки или полузапретные мистические сочинения[93]. Еще сложнее выявить источники финансирования потаенных изданий масонских лож, предназначавшихся для узкого круга вольных каменщиков. Затраты на печатание скорее всего покрывались за счет добровольных пожертвований богатых масонов либо самим Новиковым из выручки от продажи ходовых романов и пособий по домоводству.

Крупнейшим заказчиком московского просветителя был Университет, регулярно выпускавший в свет учебные пособия, научные труды и литературные опыты преподавателей и студентов. Примерно таков же по составу, только с богословским уклоном репертуар книг, напечатанных у Новикова иждивением Московской славено-греко-латинской академии и провинциальных духовных училищ. Нередко в роли издателей выступали частные лица: авторы и переводчики, их покровители-меценаты, а чаще всего — предприимчивые книготорговцы и переплетчики. Нам известны имена лишь нескольких новиковских клиентов: купца А. С. Сыромятникова, переводчика комедии П. Бомарше «Фигарова женитьба» (1787) масона А. Ф. Лабзина, а также известного археографа конца XVIII в. Н. Н. Бантыша-Каменского. Думается, что на самом деле их было в десятки раз больше.

Немалое место в продукции типографии Новикова (до 25 %) занимали переиздания книг, ранее напечатанных на его счет, либо являвшихся собственностью Московского университета^[94] Именно они приносили ему основной доход в период жестоких полицейских репрессий. Объявляя осенью 1786 г. о подписке на второе издание Полного собрания сочинений А. П. Сумарокова, арендатор Университетской типографии сообщал в «Московских ведомостях», что первоначальный тираж разошелся весь без остатка. Наглядным показателем большого спроса на книги, напечатанные иждивением Новикова, могут служить не только их многочисленные переиздания, но и списки особенно полюбившихся разночинным читателям романов, «душеполезных» поэм и философских сочинений^[95].

Невозможность абсолютно точно распределить всю или достаточно большую часть новиковской книжной продукции по издателям вынуждает нас рассматривать ее как некий идейно монолитный комплекс. И это вполне правомерно. Известно, что Новиков скупал и уничтожал переводы вредных, по его мнению, книг. Поэтому, пусть и не в полной мере, все книги с новиковской маркой отражают характер и основные направления издательской деятельности русского просветителя.

Классификация книжного репертуара новиковских типографий — задача чрезвычайно сложная и трудоемкая. Только внимательно перечитав более 1000 книг, выпущенных Новиковым, исследователь может достаточно компетентно, без субъективизма и предвзятости судить о каждой из них. Кроме того, ему неизменно следует помнить о своеобразном синкретизме науки и литературы XVIII в., о многоаспектности, сложной композиции (символика, аллегоризм, аллюзионность) и разном читательском назначении сочинений, внешне относящихся к тому или иному разделу Поэтому любая попытка четко систематизировать всю новиковскую продукцию по ее тематике неизбежно наталкивается на неполноту наших сведений об этих книгах и многогранность их содержания. В этих условиях разумнее всего отказаться от точных статистических подсчетов, ограничившись только выяснением основных пропорций между важнейшими тематическими разделами.

Первое место среди книг, напечатанных в типографиях Новикова, неизменно занимала оригинальная и переводная беллетристика (около 50 %); далее следовали богословские и масонские сочинения (около 20 %), а затем общественно-политическая (история, философия и юриспруденция), педагогическая, экономическая и справочная литература. С 1779 по 1792 г. Новиковым было выпущено более 300 произведений русских авторов, правда, далеко не равноценных по своим литературным и познавательным достоинствам. Характерно, что даже разделение новиковских книг на оригинальные и переводные оказывается довольно затруднительным, так как многие из них до сих пор не атрибутированы.

Многоцелевое назначение книжной продукции Новикова оставляет возможность для ее тенденциозного истолкования. Его первый биограф М. Н. Лонгинов, а вслед за ним А. Н. Цыпин пытались свести всю его издательскую деятельность к пропаганде масонской идеологии. С этих позиций любая книга, где встречались религиозно-нравственные рассуждения, зачислялась в разряд теологии. Сочинения светского и беллетристического содержания, не укладывавшиеся в эту схему, либо объявлялись чисто «коммерческими» изданиями, либо попросту игнорировались. Примером другой крайности могут служить статья Л. Я. Фридберга «Книгоиздательская деятельность Н. И. Новикова в Москве (1779–1792)», опубликованная в журнале «Вопросы истории» (1948, № 8), и книга Г. П. Макогоненко «Николай Новиков и русское просвещение XVIII века» (М., Л., 1951).

В этих работах на первый план выдвигалась чисто просветительная направленность новиковских изданий и затушевывалась, вплоть до полного отрицания, приверженность Новикова масонской идеологии.

Масонство, по своей природе тяготевшее к мистике и теософии, не противопоставляло себя положительному знанию о мире и человеке. Излагая студентам Московского университета основы учения вольных каменщиков, друг Новикова, профессор И. Г. Шварц учил, что средствами к достижению истины должны служить разум (наука), чувство (литература и искусство) и откровение (религия). Только просвещенный, высоконравственный неофит мог, по его мнению, подняться до понимания сокровенных тайн бытия.

Первое время московские масоны с одобрением встречали каждое новиковское издание, будь то духовные поучения блаженного Августина, сентиментальный роман Руссо или учебник математики. Все они в той или иной степени годились для «полировки дикого камня» (по масонской терминологии) русских душ, подготавливая их к восприятию мистических истин. Однако после того, как орден завел в Москве тайную типографию, печатавшую «богооткровенные» сочинения, все остальное было забыто. Шредер, Лопухин, а вслед за ними большинство других масонов стали считать полезным издание только таких книг. В конечном итоге общественные интересы, служение которым немало укрепило авторитет Новикова и его единомышленников, приносились в жертву узкоорденским целям. Постепенно хвалы разуму сменились призывами к интеллектуальному самоограничению, страхом перед умственным «пресыщением». После запрещения правительством печатать мистические сочинения интерес масонов к издательской деятельности Новикова заметно угас. «Книги печатаются только такие, — с горечью сообщал И. В. Лопухин А. М. Кутузову в Берлин 18 ноября 1790 г., — и не могу сказать какие, ибо такая дрянь, что я и не интересуюсь ныне знать о типографской работе. Сказки да побаски, только для выручки денег на содержание»^[96].

Можно не сомневаться, что Новиков не меньше, чем другие масоны, способствовал распространению в русском обществе трудов своих собратьев по ордену. И все-таки он не мог и не считал разумным ограничиться только их изданием. Если для Шредера, Лопухина и Гамалеи печатание романов, учебников, книг по русской истории и экономии было лишь чисто коммерческим предприятием, средством покрыть орденские расходы, то Новиков видел в них могучее орудие в борьбе за умы и сердца соотечественников. Практически чуть ли не каждая выпущенная им в свет книга представляла собой еще один шаг в осуществлении программы воспитания идеального человека. Возвышенный духом мудрец (масонство, философия), проникающий умственным взором в тайны природы (наука), знаток человеческого сердца (литература, искусство) и достойный гражданин (политика, история), рачительный хозяин своего имения и добрый пастырь подначальных ему людей (экономия, медицина), а кроме того умелый воспитатель грядущих поколений (педагогика) — таким виделся Новикову его читатель, для которого он самоотверженно работал всю жизнь.

Более трети книг, изданных Новиковым, составляла оригинальная и переводная беллетристика. В отличие от многих его современников, русскому просветителю было чуждо пренебрежительное отношение к любым сочинениям, входившим в этот разряд словесности. Предостерегая неискушенных читателей от чрезмерного увлечения «забавными книгами нынешнего времени», друг и наставник Новикова в исторических разысканиях академик Г. Ф. Миллер настойчиво советовал переводчикам восточных сказок и рыцарских романов переводить древних греческих и латинских авторов. Однако наивным было бы ожидать, что круг чтения учащейся молодежи, и тем более купечества и разночинцев, впервые приобщавшихся к книге, удастся искусственно ограничить Гомером и Платоном, Горацием и Цицероном. Не случайно в новиковском издательском репертуаре античные авторы занимали незначительное место. Новиков напечатал знаменитый роман Л. Апулея «Превращение, или Золотой осел» в великолепном переводе Е. И. Кострова (1780–1781), а несколько лет спустя — «Афинские ночи» Авла Геллия (1787), представлявшие определенный интерес для масонов описанием древних таинств, и тем ограничился. Он хорошо помнил, как плохо расходились издания, выпущенные в свет «Собранием, старающимся о переводе иностранных книг», и не считал нужным повторять его промахи. Воздавая должное основоположникам западноевропейского классицизма, Новиков почти не печатал их сочинений.

Единственное ис лючение делалось для предшественника бытовой, антифеодальной комедии XVIII в. Жана Батиста Мольера.

Смелый разрыв с догмами классического воспитания позволил московскому издателю избрать единственно верный в тех условиях путь. Он вел незаметную, но упорную борьбу против бульварного чтива, наводнившего русский книжный рынок. «Оставь опасные сочинения, — взывал новиковский журнал к вступающему в свет юноше, — сколь сердце твое ни хорошо, не читай их однако ж ныне. Ты знаешь, что я люблю веселость и тонкость остроумия, но остроумие в сочинении развратном, хотя бы оно было тончайшее, представляется не лучше, как красота в доме распутствия, и тем она обманчивее, чем более приятности и вид невинности пороку придать умеет»^[97].

Случалось, что из стен Университетской типографии выходили книги, явно не отвечавшие требованиям строгой пуританской морали и не блиставшие особыми литературными достоинствами. Именно здесь впервые был напечатан популярный еще в рукописной традиции приключенческий роман Ж. Кастийона «История о славном рыцаре Златых Ключей Петре Прованском и о прекрасной Магелоне» (1780), переизданы «Повесть о княжне Жеване» К. Ф. Ламбера (1788) и «История о принце Солии» А. Пажона (1788). Книгами, «не имеющими никаких совершенств», справедливо называл А. Т. Болотов сочинения подобного рода^[98].

Не менее суровый прием у просвещенных читателей встретили новиковские переиздания первенцев отечественной приключенческой литературы: романов Ф. А. Эмина «Непостоянная фортуна, или Похождение Мирамонда» (1781) и «Приключения Фемистокла» (1781), «Похождения Ахиллесова» М. Д. Чулкова (1788) и знаменитого «детектива» М. Комарова «Обстоятельные и верные истории двух мошенников: первого российского славного вора, разбойника и бывшего московского сыщика Ваньки Каина; второго французского мошенника Картуша и его сотоварищей» (1788). Филистерам типа Болотова не по душе пришлись эминские герои — «авантуриеры и проходимцы»; в их рассуждениях о гражданской вольности и правах человека они видели только «неприличное умничанье», «глупую и вздорную галиматью».

Еще больше упреков в адрес Новикова вызвали изданные им сборники русских сказок, песен и пословиц. По мнению московского архиепископа Платона, все они были «бесполезными», не заслуживавшими печати книгами. Причину столь сурового отзыва нетрудно понять, познакомившись с содержанием «Нового и полного собрания российских песен» М. Д. Чулкова, доработанного и напечатанного на свой счет Новиковым (1780–1781). «Ты взойди ко мне в келейку погреться, — умоляла милого друга несчастная инокиня, заточенная против своей воли в монастырь, — принеси мне цветно платьице одеться, я оставила бы мрачную пустыню и притворного смиренства благостыню» (ч. 5, с. 105). Не менее «кощунственно» звучали слова других песен, герои которых жаловались на тяготы монастырского житья, мечтали о счастье и любви. От зоркого глаза духовного цензора не укрылись песни, прославлявшие удалого донского казака Степана Разина и отважную «воровскую» атаманшу. Читатели-разночинцы, чутко откликавшиеся на каждое сочувственное народу слово, горячо приняли новиковский песенник. Его покупали, перепродавали, зачитывали до дыр, списывали, заучивали наизусть.

За 14 лет издательской деятельности в Москве Новиков напечатал около 20 томов русских сказок. Большей частью это были даже не народные сказки, а авантюрнолюбовные романы в «декорациях» Древней Руси. Условность сюжетов и их литературного обрамления позволяла герою одной из повестей в сборнике В. А. Левшина «Вечерние часы, или Древние сказки славян древлянских» (1787–1788) надевать очки, читая новгородцам указы их первых князей, а в доказательство существования русалок приводить цитаты из парижского «Journal Encyclopedigue». Ученые мужи снисходительно смотрели на эти псевдобылины об отечественных Сидах и Телемаках, разночинная публика упивалась подвигами и любовными похождениями добродетельных Вадимов и Судиславов, а издатель получал неплохой доход.

Совсем иначе воспринимались разными слоями читателей сказки сатирические и бытовые, содержавшие в себе порой серьезный обличительный заряд. Отвратительный паноптикум спесивых дворян, мотов и картежников, представленный в «Сказках» А. О. Аблесимова (1787) и «Бабушкиных сказках» С. В. Друковцова, напоминал современникам Новикова печально знаменитых героев «Трутня» и «Живописца». Немного найдется в русской литературе XVIII в. столь острых антикрепостнических памфлетов, как рассказ о бешеной барыне, выпоровшей спасшего ее от смерти лакея^[99].

Особой популярностью в купеческой и разночинной среде пользовались 10-томные «Русские сказки» искусного компилятора В. А. Левшина (1780–1783), составившего довольно пестрый «букет» из рыцарских романов, восточных сказок, оригинальной сатирической повести о «новомодном» петиметре Несмысле и вульгарно-язвительных фацетийных рассказов об удачливых ворах Тимоше и Фомке. «Вешают только дураков, кои мало крадут, — поучал своих неразумных сообщников Фомка. — Например, третьего дня видел я: в городе повесили крестьянина за то, что он, умирая с голоду, украл у скупого богача четверть ржи. А старый наш воевода украл у короля 30 000 рублев; его только сменили с места и не велели впредь к делам определять» (ч. 2, с. 33). Намек на русскую действительность был слишком прозрачным, и не случайно архиепископ Платон счел левшинские сказки столь же вредными, как и песенник Чулкова. Совсем с иных позиций раскритиковали эту книгу петербургские просветители-дворяне, увидевшие в рассказах о ворах лишь грубые кабацкие басни, на тиснение которых «жаль бумаги, перьев, чернил и типографских литер»^[100].

Трудно сказать с полной уверенностью, имел ли Новиков заранее продуманную программу приобщения к моральным и общественным проблемам малоподготовленных читателей с помощью авантюрных романов, песенников и сказок, либо этот раздел новиковского репертуара складывался стихийно. Ясно одно: массовая литература не была для него простым «типографским продуктом» и являлась первой, пусть еще очень шаткой и ненадежной ступенькой к истинному знанию, к настоящим, в его понимании, книгам.

Дифференцированный подход к разным категориям читателей, отвергающий барское пренебрежение к «неучам» и беспринципное заигрывание с толпой, Новиков завещал своим ученикам. Самый талантливый из них — Н. М. Карамзин — сумел емко и лаконично сформулировать то, что на практике много лет осуществлял его наставник и друг. «Надо всякому что-нибудь поближе, — писал он, — одному Жан Жака (Руссо), другому Никанора (роман неизвестного русского писателя XVIII в.)… И кто начинает (Никанором), нередко доходит до Грандисона (роман С. Ричардсона)»^[101], т. е. до чтения действительно полезных книг.

Рано поняв, как трудно приохотить к чтению малообразованного человека, предлагая ему сочинения древних классиков, философские трактаты и диссертации академиков, Новиков обращал особое внимание на издание и рекомендацию книг, в которых развлечение органично соединялось бы с пользою. «Искусство соединять нравоучение с повествованием приключений, — писал он в отзыве о „Новых восточных сказках“, собранных А. Келюсом, — и вывести из худого дела великую истину, которая всем видна, составляет одну важнейшую приятность, сопряженную с чтением сих сказок… Читатель восхищен бывает, находя достойное примечания дело между множеством невероятных рассказов»^[102].

Стремясь содействовать воспитанию у читателей хорошего литературного вкуса, Новиков издал в 1783 г. филологическое сочинение П. Д. Гюэ «Историческое рассуждение о начале романов» с приложением «Разговора о том, какую можно получить пользу от чтения романов» Ж. Б. Бельгарда. «Чтение романов, — говорилось в рекламном объявлении о выходе в свет этой книги, — таким же и в любезном нашем отечестве сделалось поветрием, каким оно есть во Франции, Германии, Англии и других землях; и многие из почтенных наших соотчичей, не говоря уже о прекрасном поле, столько заражены им, что и совсем не читают никаких книг, кроме оных; других же, водимы будучи таковым же пристрастием, читают их, не зная сами, какую от чтения оных можно получить пользу. Всем таковым надеемся мы услужить сею предлагаемою книжкою, в которой… находится весьма нужное и полезное наставление о том, как чтением оных можно и воспользоваться. Трудившиеся в переводе оной и издатель довольно награждены будут, ежели все любители романов примут на себя труд прочесть сие сочинение, посвященное очищению их вкуса»^[103]. Эти мысли были очень близки Н. М. Карамзину, его соратникам и последователям — провозвестникам эпохи сентиментализма в русской литературе, и не утратили своей актуальности вплоть до пушкинских времен.

Среди тысячи книг, напечатанных Новиковым, можно найти полтора-два десятка легковесных романов. Своим появлением в свет они были обязаны недосмотру издателя, алчности заказчиков и другим подобного рода причинам, которые неизбежны в любом предприятии таких масштабов. И все-таки подавляющее большинство повестей, романбв, драматических и поэтических сочинений с книжной маркой Новикова и, в первую очередь, его собственные издания наглядно демонстрировали принцип соединения развлечения с нравоучением в самых разнообразных формате: от элементарных моральных наставлений до высокой философской и политической публицистики.

Характерно, что среди первых новиковских изданий, напечатанных в Университетской типографии, были две фундаментальные антологии лучшей европейской прозы: «Библиотека немецких романов» в трех частях (1780) и 12-томный журнал «Городская и деревенская библиотека» (1782–1786), распространявшийся по подписке вместе с газетами. Многообразие эстетических и идейных устремлений просветителей 1780-х гг. ярко проявилось при отборе материалов для очень похожих, но далеко не одинаковых по составу сборников. Если внимание переводчика берлинской «Bibliotek der Romane»^[104] В. А. Левшина привлекли полные мистических аллегорий легенды о рыцарях Круглого стола, история чернокнижника Фауста и фантастический роман писателя-масона Ж. Казотта «Влюбленный дьявол», то центральное место в литературных приложениях к «Московским ведомостям» заняли остросатирические «Пословицы российские» и вольнодумная повесть Вольтера «Энни, или Мудрец и Атеист».

В 1784 г. Новиков напечатал «Сатирические и философские сочинения» фернейского патриарха (в том числе знаменитую «Похвалу разуму»), а несколько лет спустя переиздал одну из его самых дерзких антиклерикальных сказок «Принцесса Вавилонская» (1788). Можно не сомневаться, что многие богобоязненные и благонамеренные читатели сурово осудили этот поступок. Повальная мода на Вольтера в России отходила в прошлое, и былые вольтерьянцы спешили уличить автора «Кандида» и «Орлеанской девственницы» в цинизме, атеистической безнравственности и политическом авантюризме. Многое из того, что говорил и писал Вольтер, было глубоко чуждо и Новикову, поэтому он не рекомендовал читать юношеству его «острозамысловатые» книги, напечатал антипросветительский трактат И. В. Лопухина «Рассуждение о злоупотреблении разума некоторыми новыми писателями и опровержение их вредных правил» (1780), активно пропагандировал ненавистный великому скептику мистицизм. Все это так, однако в отличие от большинства собратьев по ордену, московский книгоиздатель сохранял терпимость к инакомыслящим и стремление к свободе, и справедливости. «Кто бы ни был Вольтер, — писал летом 1784 г. неизвестный корреспондент новиковского журнала, скрывшийся под псевдонимом Ханженелюбов, — хотя впрочем и он в некоторых случаях неизвинителен, при всем том он один гораздо был полезнее для общества, нежели все полчища пустосвятов»^[105].

Апология мудрого уединения, культ искренних чувств и глубокое отвращение к любым проявлениям фанатизма и нетерпимости составляли основу нравственного учения великого современника и антагониста Вольтера — Руссо. Не удивительно, что изданный Новиковым в прекрасном переводе П. И. Страхова отрывок из знаменитого философского романа Руссо «Емиль и София» (1779) встретил восторженный прием в самых разных слоях русского общества. Московские масоны, петербургские вольнодумцы и прагматичный А. Т. Болотов проявили удивительное единодушие, высоко оценив литературные и педагогические достоинства этого выдающегося памятника просветительной мысли XVIII в.

Тонкий психологизм и высокая патетика, изящество слога и страстная гражданственность издавна привлекали читателей в сочинениях французского писателя-гуманиста Ж. Ф. Мармонтеля. Ученик Фенелона и Вольтера, один из ранних предшественников сентиментализма, он сумел воплотить в новых художественных формах традиционные для просветителей сюжеты. «В сей книге, — писал рецензент „Московских ведомостей“ о переизданном Новиковым философском романе Мармонтеля „Инки, или Разрушение Перуанской империи“ (1782), — описано падение сей империи от рук испанцев, и цель сего сочинения клонится к тому, чтобы вселить всевозможное омерзение к суеверию, истребляющему вселенную, воспрепятствовать смешению оного с верою и вперить столько же почтения и любви к сей последней, сколько ненависти и омерзения к первому»^[106]. Те же идеи, талантливо вплетенные в канву увлекательного повествования, читатели находили в третьем издании романа-утопии «Велизер» (1785), на страницах лирических комедий и «Нравоучительных сказок» (1787–1788) Мармонтеля^[107].

Не меньшей популярностью в России пользовались последователи Вольтера и Руссо: автор изящной пасторали «Галатея» (1790) Ж. П. Флориан и создатель целой серии «ужасных» повестей, мрачный преромантик Ф. Апно де Бакюлар. Поэзия бурных, но чистых страстей, трагическое столкновение чувства и долга вполне искупали в глазах Новикова надуманность безысходных ситуаций, столь характерную для творческой манеры Арно, и его чрезмерную «кровожадность». За 10 лет он издал четыре книги этого плодовитого писателя: «Зенотемис» (1779), «Люция и Мелания, или Две великодушные сестры» (1782), «Макин» (1782) и «Сидней и Силли» (1788), а в 1789 г. было напечатано собрание «арнодовых» сочинений в двух частях с мало подходящим названием «Успокоение чувствительного человека».

Прямой противоположностью «черным» романам Арно был светлый мир героев «немецкого Вольтера» — К. М. Виланда, «заслужившего себе», по мнению Новикова, «не последнее место между славнейшими писателями… приятным предложением, красотою замыслов, тонкостью мыслей и философскими познаниями»^[108]. Московский издатель регулярно знакомил своих соотечественников со всеми новейшими произведениями виландова пера. К концу 1780-х гг. русские читатели получили великолепные переводы двух его поэм «Музариона, или Философия граций» (1784) и «Оберон, царь волшебников» (1787), нравоучительной сказки «Комбаб» (1783) и гимна гармоничному человеку «Агатон» (1783–1784), язвительной пародии на рыцарские романы «Новый Дон Кишот, или Чудные похождения дона Сильвио де Розальвы» (1782). Особое место в новиковском репертуаре заняла философская повесть Виланда «Золотое зеркало, или Цари Шешианские» (1781). Именно здесь писатель-масон, высоко чтимый собратьями по ордену за умеренный гедонизм, веру в торжество «здравого смысла» и острый ум, нарисовал картину идеального царства разума и справедливости.

Реальная жизнь современников Новикова была непохожа ни на волшебные вымыслы Виланда, ни на чудовищные мелодрамы Арно. Утопия, даже самая прекрасная, ненадолго занимает воображение читателя, тогда как повседневная действительность постоянно напоминает о себе. Английские писатели-сентименталисты XVIII в. первыми поняли, как важны для маленького человека уроки обыденной морали. Их романы стали в лучшем смысле этого слова учебниками нравственности для тысяч просвещенных европейцев. «Не буду я удивляться, — писал на страницах новиковского журнала И. П. Тургенев, — если и одна книга — „Кларисса“ и „Грандисон“ (С. Ричардсона — И. М.) — примечательному читателю более изрядных и благородных вольет чувствований, нежели полная библиотека нравоучительных сочинений»^[109].

Новиков целиком разделял это убеждение, свидетельством чему могут служить напечатанные его иждивением автобиографический роман Т. Д. Смоллета «Похождение Родрика Рандома» (1788), «Повесть о Томе Ионесе, или Найденыше» Г. Филдинга (1787–1788) и печальная история «Вакефильдского священника» О. Голдсмита (1786). За внешней обыденностью сюжетов и непринужденной манерой повествования английских сентименталистов русский издатель сумел разглядеть глубину и тонкий психологизм авторских характеристик, «простой и привлекательный слог, изображение происшествий так, как оные случаются в общежитии, безо всякого романтического и сильного напряжения, здравые рассуждения и советы, трогающие картины превратностей жизни сей»^[110].

«Семена самовластия и мучительства не распространяют никогда корня своего между людьми вольными», — писал Г. Брук, автор «английской» повести «Слабоумный вельможа», напечатанной на русском языке только в отрывках^[111]. Художественная литература всегда была одним из самых могучих средств в борьбе с идеологией рабства и насилия, что не раз блестяще доказал Новиков умелым отбором для русских читателей произведений французских, английских и немецких просветителей.

Отечественная проза XVIII в. представлена в новиковском репертуаре двумя аллегорическими повестями М. М. Хераскова «Золотой прут» (1782) и «Кадм и Гармония» (1789), несколькими сентиментальными рассказами молодых писателей и многочисленными переизданиями «Живописца». Современная критика и читатели тепло встретили появление тоненькой книжечки «Разных повествований, сочиненных некоторою россиянкою» (1779) и «Утренников влюбленного» В. А. Левшина (1779), увидев в этих слабых ростках нового для русской словесности жанра задатки его будущих успехов. Та же «нежность» слога и «чистота» языка отличали чувствительный роман первой тамбовской писательницы Н. А. Нееловой «Леинард и Термилия» (1784), просто и безыскусственно рассказавший о судьбе двух несчастных влюбленных — жертв алчности и эгоизма родителей. Проклятия золоту, как символу многих несчастий, восторженные хвалы кротким поселянам и добродетельным царям надолго стали излюбленной темой русских писателей. Их можно найти и в наивных пасторалях юного автора «Непорочных забав» (1783), студента Московского университета М. С. Бенедиктова, и в утонченно-философских, пронизанных масонской символикой сочинениях маститого литератора М. М. Хераскова.

Издавая сатирические романы и сентиментальные повес+и, Новиков ориентировался на просвещенных читателей, число которых в России тех лет было сравнительно невелико. Главным же потребителем продукции его типографий — городскому мещанству, купечеству, малообразованным разночинцам — адресовались более доступные по форме, но не менее серьезные и поучительные драматические сочинения: тираноборческие трагедии, «слезные» драмы, комические оперы и бытовые комедии.

Классическая французская трагедия представлена в новиковском репертуаре всего лишь двумя, книгами: «Родогуной» П. Корнеля в переводе Я. Б. Княжнина (1788) и духовно близкой русским масонам «Афалией» Ж. Расина (1784). В 1786 г. Новиков переиздал девять трагедий А. П. Сумарокова, а несколько раньше напечатал «Идолопоклонников, или Гориславу» М. М. Хераскова (1782) и псевдоисторическую драму студента Московского университета Ф. П. Ключарева о мудром и гуманном киевском князе «Владимире Великом» (1779).

Гораздо более серьезный политический резонанс имели две тираноборческие трагедии Вольтера «Брут» (1783) и «Смерть Цесарева» (1787), изданные Новиковым незадолго до Великой Французской революции. Закон превыше монарха, а потому народ вправе свергнуть деспота, поправшего его права. Эта идея вдохновляла не только французского вольнодумца, но и его не менее знаменитого предшественника В. Шекспира, автора трагедии «Юлий Цезарь» (1787), блестяще переведенной на русский язык Н. М. Карамзиным. Не удивительно, что их пьесы в 1794 г. были сожжены московской полицией, разделив участь «Вадима Новгородского» Княжнина и радищевского «Путешествия».

Новиковский театральный репертуар явно не давал покоя екатерининским цензорам. Осенью 1786 г. московский архиепископ Платон сурово раскритиковал комедии, выходившие из стен Университетской типографии. Первые сочинения Мольера появились в России задолго до Новикова, однако лишь его многотиражные и недорогие издания завоевали автору «Тартюфа» и «Мещанина во дворянстве» огромную популярность среди русских разночинцев. Страстный протест против социальных предрассудков, беспощадные насмешки над дворянской спесью и ханжеством святош вызывали сочувственный отклик у читателей комедий Детуша, Вольтера, Гольберга и Шеридана. Особенности комедийного жанра позволяли драматургам в легкой и непринужденной форме затрагивать самые острые, политически злободневные вопросы современности.

Подлинным любимцем и образцом подражания для демократических слоев европейского общества в предреволюционные годы стал остроумный, дерзкий и житейски мудрый цирюльник Фигаро, герой одного из талантливейших идеологов третьего сословия Бомарше. Переводчик «Фигаровой женитьбы» (1787) юный масон А. Ф. Лабзин и ее издатель Н. И. Новиков проявили редкую оперативность, если учесть, что первые публикации этой комедии во Франции и России разделяли лишь три года. Обличая аморализм и нравственную несостоятельность дворянства, драматурги-просветители противопоставляли им высокие добродетели человека из народа. Так зародилась «мещанская» или «слезная» драма, представленная в новиковском репертуаре сочинениями Дидро («Побочный сын» и «Чадолюбивый отец») и Мерсье («Ложный друг», «Женневал, или Французский Барнавельт», «Беглец»), а также трагедией их немецкого единомышленника Г. Э. Лессинга «Эмилия Галотти» (1788) в переводе Н. М. Карамзина.

Тесная дружба и глубокое идейное родство связывали Новикова со многими русскими драматургами конца XVIII в. Московский издатель высоко ценил их первые, пока еще несовершенные и наивные попытки правдиво показать жизнь соотечественников.

Продолжая традиции Сумарокова, драматурги нового поколения гневно выступали против одного из самых отвратительных явлений феодально-чиновничьей России — судейского крючкотворства и взяточничества приказных. На страницах переизданной Новиковым комедии М. И. Веревкина «Так и должно» (1788) и одноактной пьесы О. Чернявского «Купецкая компания» (1780) перед читателями предстал целый паноптикум хапуг, готовых ради своей выгоды на любую подлость. Не лучше чиновников были помещики-самодуры в драме А. Т. Болотова «Несчастные сироты» (1781). Законы жанра требовали от писателей благополучной развязки злоключений их героев. Тогда и появлялись на сцене доброжелательный граф Благонравов с отрядом солдат для укрощения жестокого помещика или бескорыстный жених Доблестин. Гораздо труднее удавалось сохранить правдоподобие драматических ситуаций авторам идиллий из жизни крепостных крестьян: «драмы с голосами» «Розана и Любим» (1781) и «драматической пустельги» «Приказчик» (1781) Н. П. Николаева, комической оперы С. К. Вязмитинова «Новое семейство» (1781) и лучшей из пьес В. А. Левшина «Торжество любви» (1787).

Но не следует слишком строго судить драматургов новиковского круга, не обладавших гражданским мужеством Радищева. Судя по дошедшим до нас читательским откликам, их пьесы о крестьянах, даже самые идиллические и приглаженные, несли в себе серьезный социальный заряд.

Стремление сделать достоянием широких читательских кругов лучшие достижения отечественной словесности побудило Новикова задумать издание полных собраний сочинений русских писателей «одного после другого». Первым среди них было названо имя А. П. Сумарокова, поэта и драматурга, духовно близкого ему своей гражданской непримиримостью, философским складом ума и приверженностью масонским идеям. «Доныне, — писал Новиков в объявлении о подписке на сумароковский десятитомник, — изданы и напечатанные многие его пьесы каждая порознь, от чего происходил великий труд в собирании оных, да и ценами оные, по причине разбивчивости их, так увеличивались, что многие недостаточные любители российской литературы были не в состоянии получать их». Новое издание, за которое назначалась сравнительно невысокая цена, включало в себя как ранее напечатанные сочинения Сумарокова, так и оставшиеся после смерти писателя рукописи. Итогом большой, кропотливой работы Новикова и его сотрудников с сумароковским архивом была публикация трех книг ранее неизвестных читателям притч и двух томов «мелких прозаических» — статей, памфлетов и черновых набросков «русского Расина»^[112].

Обстоятельства не позволили Новикову продолжить публикацию литературного наследия первых русских поэтов. Издание трудов Ломоносова взяла на себя Академия наук; Тредиаковский казался ему безнадежно устаревшим. Московский издатель близко знал и высоко ценил многих из молодых питомцев отечественных муз: Г. Р. Державина, Я. Б. Княжнина, М. Н. Муравьева. К сожалению, после вступления Новикова в масонскую ложу и его отъезда в Москву пути былых знакомцев навсегда разошлись. Единственным видным поэтом тех лет, печатавшим в Университетской типографии чуть ли не все свои сочинения, был М. М. Херасков. Именно здесь увидели свет его лучшие нравоучительные оды «Знатная порода», «Богатство» и «Злато», включенные в сборник «Утешение грешных» (1783), классическое произведение масонской литературы — поэма «Владимир Возрожденный» (1785) и, наконец, двухтомное собрание «Эпических творений» (1786).

Раздел поэзии в новиковском книжном репертуаре носил ярко выраженную философскую и религиозную окраску, что определялось как специфическими возможностями этого вида литературы для пропаганды абстрактных идей, так и ориентацией издателя на образованную часть русского общества.

Особое значение придавал Новиков изданию сборников духовных песен немецких поэтов Ангела Силезского («Райские цветы», 1784) и X. Ф. Геллерта (1782), оказавших большое влияние на масонскую ритуальную гимнографию. Эти стихи, полные презрения к мирской суете, роскоши и низменным наслаждениям, страстные призывы их творцов к самопознанию и борьбе с пороками наиболее полно отражали основную суть учения вольных каменщиков. Трудно не согласиться с историком русской литературы XVIII в. Н. К. Пиксановым, считавшим, что «писатели-масоны именно в художественном творчестве бывали свободнее и смелее, чем в теоретических суждениях»^[113].

Важную роль в популяризации нравоучительно-философской беллетристики сыграли новиковские журналы «Московское ежемесячное издание» (1781), «Вечерняя заря» (1782) и «Покоящийся трудолюбец» (1784). Здесь печатались преимущественно оригинальные и переводные сочинения литературной молодежи, видевшей свою цель в том, чтобы, «приводя себя в совершенство, приносить пользу другим»^[114]. Будущие прозаики и поэты, публицисты и переводчики впервые получили общественную трибуну, позволявшую им с юношеским жаром отстаивать право своих соотечественников на жизнь, достойную человека. Истинный патриот своей страны, непримиримый борец против невежества и фанатизма, скромный и гуманный ревнитель «общего блага» — таким предстает на страницах студенческих журналов 1780-х годов идеальный гражданин новой России, имевший явное сходство с его реальным прототипом — Н. И. Новиковым. «Собрание университетских питомцев, — гласила дарственная надпись М. Антонского, Лабзина и их однокашников на форзаце первой части „Покоящегося трудолюбца“, — в знак признательности, яко почтеннейшему члену и благодетелю своему и яко верному сыну Отечества, которым посвящается книга сия, приносит экземпляр трудов своих его благородию Николаю Ивановичу Новикову»^[115]. Трудно усомниться в искренности этих слов.

Патриотический энтузиазм Новикова побудил его предпринять издание нескольких капитальных трудов по истории России. Такие книги, по его мнению, не только расширяли интеллектуальный кругозор читателя, но и воспитывали в нем достойного гражданина, наглядно иллюстрируя абстрактные рассуждения о величии добродетели и пагубности порока.

Большой популярностью в разночинной среде еще с петровских времен пользовались сборники исторических и псевдоисторических анекдотов о замечательных людях прошлого, показавших миру достойные образцы мужества и добродетели. Учитывая читательский спрос на произведения этого жанра, Новиков напечатал в 1788 г. книгу «Разумная беседа, или Собрание важных, острых и замысловатых изречений», героями которой были гордые защитники народной вольности и прав человека.

Образцом просвещенного монарха, «чудом своего столетня», достойным уважения и подражания потомков, Новиков, как и многие его современники, по-праву считал Петра I. «Он был в России первый солдат, первый корабельщик, первый законоподвижник, первый справщик гражданской печати», — восторженно перечислял заслуги перед Отечеством царя-реформатора новиковский журнал «Утренний свет»^[116]. Не удивительно, что фундаментальные работы о Петре I заняли центральное место среди книг по истории, напечатанных Новиковым. В 1787 г. он издал «Анекдоты о Петре Великом», собранные придворным историографом Екатерины II Я. Я. Штелиным, а через несколько месяцев предпринял публикацию 12-томных «Деяний Петра Великого» (1788–1789), впервые познакомив русских читателей с результатами многолетних трудов ученого-самоучки, курского купца И. И. Голикова.

Петровские реформы, открывшие дорогу интенсивному развитию отечественной промышленности и торговли, немало способствовали возвышению третьего сословия, продвижению по социальной лестнице людей незнатных за их деловые способности и заслуги перед государством.

Идеологи молодой русской буржуазии активно стремились закрепить эти завоевания, теоретически обосновать свое право на руководящую роль в жизни общества. Почетное место на книжных полках читателей-разночинцев заняло «Историческое описание российской коммерции» М. Д. Чулкова, являвшееся как ценным научно-практическим пособием, так и важным политическим документом. «Сия книга, — сообщала о выходе в свет третьего тома „Описания“ газета „Московские ведомости“, — удобна истребить в некоторых ложное и обидное понятие, якобы Россия до времени преобразователя своего, императора Петра Великого, была государство варварское, ибо читатели, любящие свое отечество, с радостью увидят, что еще до нашествия Батыева имела Россия торговлю через Черное море, на Волге, в древнем городе Болгарах, в великой Перми, на Каме, в Чердыне, усмотрят, что еще до начала славного и сильного великого княжения Новгородского упражнялись росияне в коммерции и, следовательно, были в дружелюбном и доверенном общении с иными народами, чего варвары не делают»^[117].

Печатая книги Чулкова и его единомышленников, издатель горячо одобрял их стремление побудить соотечественников к активной общественно полезной деятельности. Потомственное дворянство давало, по мнению Новикова, право на привилегии только в том случае, если «благородное» происхождение подкреплялось личными заслугами человека. Жестокий, недальновидный помещик, тунеядец-петиметр и бездумный гуляка позорили славные имена предков, о которых напоминали потомству изданные Новиковым «Родословная книга князей и дворян российских» (1787), работы известного дворянского идеолога М. М. Шербатова «О старинных степенях чинов в России» (1784) и «Краткое историческое повествование о начале родов князей российских» (1785).

Огромным успехом у современников и потомков Новикова пользовалось второе «вновь исправленное, умноженное и в порядок хронологический по возможности приведенное» 12-томное издание «Древней российской вивлиофики» (1788–1791). 168 подписчиков в 42 городах и местечках России пожелали внести задаток за этот сборник, одинаково интересный для ученого-археографа Н. Н. Бантыша-Каменского и писателя-разночинца М. Д. Чулкова, вельможи И. И. Шувалова и епископа нижнегородского Дамаскина, тульского помещика А. Т. Болотова и воронежского купца Я. Я. Елисеева.

Продуманный подбор документальных материалов по истории России, многие из которых публиковались впервые, включение в «Вивлиофику» драматических сочинений Симеона Полоцкого и виршей Феофана Прокоповича, ясно выраженная просветительная и патриотическая позиция издателя принесли новиковскому сборнику заслуженную славу одного из наибблее ярких и значительных явлений русской историографии XVIII в. Характерно, что наряду с документами в последней части «Вивлиофики» была опубликована анонимная статья «Историческое известие об упомянутых старинных чинах в России», автор которой (возможно, сам Новиков) сурово обличал помещичий произвол, варварский обычай продавать крестьян без земли, сдавать их в рекруты, «обременять несоразмерными силам их поборами и налогами».

Вовлечение в сферу капиталистических отношений патриархальной русской провинции, экономическая и культурная консолидация многонационального государства настоятельно требовали внимательного изучения природных ресурсов, исторических традиций и потенциальных возможностей отдельных его областей. Именно этой цели служили изданные Новиковым «топографические описания» Вологды — А. А. Засецкого (1780), Казани — Д. Н. Зиновьева (1788) и Харьковского наместничества И. А. Переверзева (1788), а также «Новый и полный географический словарь Российского государства» в шести томах, составленный молодым преподавателем Московского университета Л. М. Максимовичем (1788–1789).

Большой раздел в новиковском книжном репертуаре составляли научно-популярные труды, посвященные знаменитым западноевропейским путешественникам, открывателям и покорителям новых земель. Переведенные на русский язык М. И. Веревкиным «Всеобщее повествование о путешествиях» (1779–1781) и «История о странствиях вообще» (1782–1783) А. Ф. Прево д’Экзиля, записки первого исследователя реки Миссисипи Ж. Б. Боссю «Новые путешествия в Западную Индию» (1783) и жизнеописание «славного французского морехода» Ж. Кассара (1789) соединяли в себе увлекательность остросюжетного романа с огромной познавательной информацией о малоизвестных русскому читателю странах и народах. Авторы этих книг, воздавая должное отваге и предприимчивости мужественных землепроходцев, отнюдь не идеализировали отношения европейских пришельцев с аборигенами Африки, Азии и Америки. Вслед за Мармонтелем и его не менее известным современником, философом-гуманистом Г. Т. Рейналем, они осуждали алчность и слепой фанатизм колонизаторов, их невежество и жестокость.