ХВАЛА ЕВКЛИДУ

ХВАЛА ЕВКЛИДУ

На шесть утра московского времени наши координаты: 89°02? и долгота западная 92°00?. Нас за прошедшие сутки отнесло к Гренландии на десять миль. Дрейф начал уклоняться к меридиану папанинской льдины. Погода идеальная для полетов.

Утомленные авральной работой, пошатываясь от недосыпания, мы все же не могли не заметить красот на верхушке матери Земли.

Пока не настало время завтрака, Диомид Шекуров и Дима Тимофеев соревновались по очистке самолета от снега. Насыпало его за «ночь» достаточно. Площадь крыльев корабля, составлявшую двести тридцать квадратных метров, Диомид и Дима поделили на равные участки и теперь старались в меру своих недюжинных сил. Снег следовало не только сбросить, но и очистить гофре обшивки от снега и льда специальными лопаточками. Незаходящее солнце прогревало темную обшивку самолета, и снег подтаивал, а в пасмурную погоду смерзался.

Мазурук, ковыляя на больной ноге, очищал лыжи корабля от сугробов. Чтоб дух перевести, он слепил снежок и запустил им исподтишка в Тимофеева. Тот выпрямился и, увидев хохочущего Диомида, осыпал его снегом с лопаты. Довольный расправой над обидчиком, он снова принялся трудиться и был атакован с тыла. Шекуров пострадал вторично, потому что Тимофеев никак не мог понять, кто же шалит. Но Дима все-таки поймал Мазурука на месте преступления. Тимофеев притих и стал неторопливо подсыпать сугроб на переднюю кромку крыла. Мазурок снизу не мог видеть этих приготовлений. И в тот момент, когда Илья, посвистывая, проходил под огромным сугробом, Дима сбросил снег.

— Здорово «отрегулировал»! — отряхиваясь, смеялся командир. Теперь он с опаской вылезал из-под крыла и, верно, обдумывал план, на чем бы еще ему подловить если не Тимофеева, то Шекурова.

Командир знал толк в играх. А я убежден, что розыгрыши, шутки и подначки необходимы, как еда, для людей, попавших в сложный переплет.

Звон ложки о кастрюлю и зов Матвея Козлова приостановили «тайные приготовления сторон».

…Шли последние сутки битвы с торосами. Я отдыхал в палатке, куда заполз после сытного обеда. Уже засыпая, неожиданно услыхал, как командир сдержанно, но энергично говорит кому-то:

— Запрещаю будить! Солнце никуда не денется! Пусть отдыхает. Штурману нужна свежая голова.

— Но, Илья Павлович, уже более суток не было солнца! Облачность! Мы не знаем, куда нас унесло за это время. Разбудим, он замерит высоту и через пятнадцать минут пусть себе опять спит!

— Еще раз повторяю, не тревожьте штурмана. Пусть занимается только связью и навигационными расчетами!

Этот голос с нарочито подчеркнутой суровостью мгновенно лишил меня сна. Взяв секстант, я вылез из палатки и действительно увидел низкое солнце, мимо которого бежали обрывки серых облаков с рыжими краями. Стараясь не шуметь, я взял несколько отсчетов высот и с готовыми данными неслышно вполз в свою маленькую палатку. Сделав расчеты, нанес на карту новые координаты нашей льдины. Мы находились уже в тридцати двух километрах от полюса, и нас медленно, но теперь упорно несло в сторону от лагеря, который дрейфовал вдоль тридцать шестого меридиана. Таким образом, увеличивалась разность долгот между обеими точками и тем самым усложнялся курс следования в лагерь.

— Почему ты не спишь? — во входном рукаве палатки появилась голова Ильи Павловича.

Я молча показал ему карту с новыми координатами.

— Да, нас растаскивает, — пробормотал Мазурук, — до лагеря уже 147 километров. Нас тянет к Америке, а папанинцев — к Гренландии!

Он вернул мне карту и вполз в палатку, в которой царил оранжевый полумрак и было тепло от тихо шумящего примуса. Сбросив меховые рубашки и оставшись в одних свитерах, мы не без комфорта расположились на спальных мешках, которые лежали прямо на надувном полу палатки. С лицом, опаленным полярным солнцем, с корочками от ожогов мороза на щеках, при таком освещении Илья выглядел героем из романов Джека Лондона. Заметив мой взгляд, он улыбнулся:

— Не верится даже сейчас! Думал ли я, деревенский парень, что буду сидеть на полюсе?

Помолчали.

— Тяжело, но ради этого стоит жить! — снова заговорил Мазурук. — Ведь ты только подумай, под нами бездна океана в четыре тысячи метров глубины! А мы вот сидим, не хмелеем от радости, а ворчим, что океан-батюшка растаскивает наши льдины!

— А у меня, Илья, такое ощущение, что я сижу не в районе полюса, а где-то в заснеженной холмистой степи под Оренбургом. И знаешь, что я надумал…

— Что? Не томи!

— Полюса нет! Эта точка условная, и если ее не будет на земном шаре, тогда не будет и всей этой путаницы с меридианами!

— Постой, постой! — Мазурук схватил карту. — Ты хочешь сказать, что Земля без полюсов упростит навигационные расчеты в этом районе?

— Конечно! Ты представишь себе, что полюс не рядом, а где-то далеко-далеко, быть может, в бесконечности! Из школьной геометрии мы знаем, что параллельные, идущие в бесконечность, параллельны между собой. Согласно геометрии, которую мы учили в пятом классе, при пересечении параллельных линий другими прямыми параллельными углы пересечения будут одни и те же!

— Тетрадь в клеточку! Миллиметровка.

— Точно. Попробуем пересечь эти параллельные отрезком прямой. Проложим курс.

— Ну… И что? — спросил Мазурук.

— Проложим курс — отрезок прямой. Она пересечет параллельные под одним углом!

— Здорово! Понял! Ты хочешь сказать, что наш курс на лагерь Папанина будет какой-то одной определенной величиной? Что не к чему возиться в этой запутанной системе меридианов! — Илья до боли стиснул мои плечи. — До чего здорово устроены мозги человека, а! Попал в беду — ищи выход! И обязательно найдешь, черт побери!

— Теоретически этот вопрос решен Евклидом. Но я твердо знаю — таких карт нет, и в навигации они еще не применялись.

— Это чепуха! Нарисуем! Нарисуем — и все в порядке!

— Вот смотри, Илья, наша точка и наш меридиан, — я взял блокнот и нарисовал прямую. — Вытянем его в точку полюса, перенесенную с Земли в бесконечность, и проведем параллельно ему все остальные меридианы. Видишь?

— Вижу, вижу!

— Тогда наш курс на лагерь, проверь, будет везде один и тот же!

— Потрясающе просто!

— И вместе с тем не просто! А по какому прибору надо вести самолет, чтобы выдержать этот курс?

— Да по любому из имеющихся на самолете.

— Нет, это не так. Ты убедился сам, магнитные компаса здесь скорее покажут цену на дрова, чем правильный курс. Солнечный компас наш рассчитан для полетов только вдоль меридианов, а не под углом к ним!

Мы оба замолчали. Сквозь тихое гудение примуса было слышно, как где-то вдали гулко гремела канонада. Лопались и трескались трехметровые толщи льда. Мы мало обращали внимания на эту титаническую борьбу. Уже сутки льдины вздымались на дыбы и с пушечным гулом ломались, но это было далеко от нас. Так привыкает к канонаде солдат на фронте и, спокойно сидя в окопе, делает свои самые обычные дела.

— А солнечный компас разве не даст угла отхода? — спросил Мазурук.

— Да, но, к сожалению, на земле не нарисованы меридианы, чтобы практически проверить угол отхода.

— Нет меридианов? Есть нужный тебе меридиан! Теперь вместо твоего из флажков мы рисуем его на льду! Что? Смело? — улыбнулся Мазурук. — Ты лишил Землю географических полюсов, за открытие которых человечество понесло столько жертв, и я не удивляюсь! У нас есть запас краски льды малевать, чтобы следить за их дрейфом. Вот этой краской и нарисуем тебе меридиан!

— Я думаю, вначале необходимо закончить взлетную полосу. А меридиан… Ну, если только как наглядное пособие… Пожалуй, можно… Можно!

— Не только как наглядное пособие, — Мазурук пристально взглянул на меня и тихо добавил: — Экипаж опять запутался в определении направления. Скажем, что нарисованный меридиан — линия пути в лагерь папанинцев. Это подействует успокоительно!

— Они не верят! А ты?

— Твоим астрономическим расчетам верю. Но, когда гляжу на карту с этой паутиной меридианов, мне кажется, что мы, как мухи, попались в тенета. Смотри, какое сходство этой сетки с паутиной!

— Видишь ли, вся эта система со схождением меридианов в точке географического полюса пока устраивала всех навигаторов и геодезистов, так как в полярных районах никто не плавал. Карты строились для широт, доступных морякам.

— Ну и что же?

— А то, что до сих пор и не было создано карт, удобных для навигации в высоких широтах!

— Но то, что ты рассказал о ложных меридианах и выносе полюса с Земли в бесконечность, ведь можно использовать везде?

— Конечно! Это здорово упростит все навигационные расчеты по кораблевождению, воздушному и морскому. Но, знаешь, откровенно говоря, мне самому еще не все ясно.

— В чем дело?

— Не за что уцепиться! Нужен такой прибор, чтобы можно было на всем пути от нас до лагеря держать постоянный курс.

— Отдыхай. И думай.

Проснулся я от странной тишины. Приподнявшись в спальном мешке, я долго ничего не мог понять. Место Ильи Павловича было пусто. На спальном мешке лежала записка:

«Отдыхай спокойно. Главное — выбраться из этого ледяного плена. Ломай голову и думай. В свободное время приготовь обед. Дорожку доделаем одни — это проще, чем выйти к лагерю. Если что надо, дай дымовую ракету оранжевого цвета».

Читая, я чувствовал, как волна необычайного тепла наполняла сердце. Милые, дорогие товарищи, они взяли на себя весь физический нечеловеческий труд, чтобы освободить меня для решения задачи, которую я обязан выполнить по долгу.

Обязан? Да она уже выполнена! Мне уже все ясно, я уже представлял себе, как в космос уходят земные меридианы к полюсу, лежащему в бесконечности, как по этим невидимым долготам я поведу наш четырехмоторный гигант! Все-таки солнечный пеленгатор надо использовать. Финикийцы были не дураки.

Я взглянул на часы. Сколько же я проспал? Стрелки показывали одиннадцать, но, может быть, это двадцать три часа, ведь солнце стояло так же высоко, как и в полдень! Скорее определиться! Взял высоту светила и, рассчитав координаты, нанес их на карту. Расчеты показали, что уже ночь. Значит, я проспал шестнадцать часов! Вот почему я ощущал легкость и бодрость! Скорее готовить обед, ведь вот-вот вернутся с работы товарищи, усталые и голодные. В хлопотах по подготовке обеда я не заметил, как они пришли. Ели с аппетитом и весело. И не было той настороженности, которая царила до сегодняшнего дня. Я с благодарностью взглянул на Илью Павловича. Он хитро подмигнул мне и невинным голосом проговорил:

— Завтра после работы проведем краской черту на лагерь. Как ты думаешь, Валентин, дрейф не исказит ее направления?

— Исказить может, — в тон ему ответил я, — но не более, чем на плюс-минус два-три градуса.

Я видел, как остальные быстро переглянулись между собой, а второй пилот Козлов, шумно вздохнув, крикнул:

— Я же говорил, что большой ошибки быть не может! А два-три градуса — это же радиус видимости лагеря с высоты полета!

— Ну да, ты говорил! Ты, Матвей, говорил, что лагерь-то в противоположной стороне от той, куда указывал штурман!

— Солнышко подвело. Болтается на одной высоте, как тут не запутаться? А у штурмана инструменты и расчет! — виновато отпарировал второй пилот, с аппетитом уничтожая сочные сосиски, которые гирляндой тянулись из его дымящей паром миски.

— Завтра конец работы. Аэродром готов. Вылет назначен на десять ноль-ноль московского времени. Так, Валентин?

— Так. Это будет по местному два часа пятьдесят четыре минуты, по времени лагеря пять часов двадцать восемь минут. А сейчас пора связываться с лагерем. Прошу двоих покрутить динамо. Узнаем их координаты.

Связь долго не удавалась. В эфире было плохое прохождение радиоволн. Наконец часа через три нас услышал далекий остров Диксон, который своим мощным передатчиком вызвал лагерь и соединил с нами. К микрофону подошел Отто Юльевич Шмидт. Я доложил ему, что самолет готов к вылету на завтра, и если погода будет солнечной, то старт рассчитываем на десять ноль-ноль московского времени.

Внимательно выслушав нас, Отто Юльевич спросил:

— А как решили вести навигацию? Расскажите методику.

Я рассказал:

— Выход и отход от нашего меридиана с постоянным курсом по солнечному указателю азимута. Сетку меридианов между лагерем Папанина и местом нашей посадки исключаем. Считаем, что полюс не существует, мысленно перенесли его в бесконечность…

— Все понял, — ответил Шмидт. — Вы исключаете сближение меридианов. Теоретически задача решена блестяще. Но выдержите ли постоянство курса? Желаю удачи. И будьте осторожны!

Условившись, что перед вылетом лагерь свяжется с нами и сообщит погоду, мы попрощались.

Одобрение, полученное от Шмидта — большого ученого и отличного математика, который с полуслова понял предложение, — окрылило.

Мы долго не могли заснуть, обсуждая предстоящий полет. Была разработана методика полета от взлета до расчетного прибытия в точку лагеря. Мы решили, коли в расчетное время лагеря не обнаружим, то еще тридцать минут будем летать по развертывающейся коробочке. Это позволит нам ликвидировать возможное уклонение от маршрута. Между членами экипажа были распределены секторы наблюдения за поверхностью льдов. И если все же лагерь не найдем, вновь сядем на дрейфующие льды, уточним свои координаты и, связавшись с папанинцами, будем стартовать к ним уже с более близкого расстояния.

Утро нас встретило мягкой и солнечной погодой. Пока готовили завтрак и свертывали палатки, механики прогрели моторы. Десятилитровые примусы, гудя синим пламенем, висели под каждым двигателем, накрытым стеганым капотом. Из-под них валил пар, столбом поднимаясь в небо.

Суматоха свертывания лагеря повлияла и на Веселого. Собака радостно крутилась около механиков, громко лая на гудящие примусы, и не обращала никакого внимания на камбуз, словно понимая, что предстоит вылет.

Пока Мазурук тщательно исследовал взлетную полосу, я связался с лагерем папанинцев. На рации дежурил Эрнст Теодорович Кренкель. Он порадовал нас хорошей погодой и рассказал, что лагерь готовится к встрече: стороны горизонта поделены на секторы и за каждым будут наблюдать в бинокли.

Это немного смутило меня: значит, они не уверены в правильности направления нашего полета, — но одновременно немного порадовало. Выходило, что паутина меридианов охватила и запутала не только нас, но и их.

— Эрнст, если ты хочешь увидеть нас первым, смотри строго на истинный запад.

— У нас тут кругом юг, и нет никакого запада, а вообще не прогляжу, — ответил Кренкель.

Предупредив, что ровно в десять ноль-ноль стартуем и после взлета, как возьмем курс, сразу буду его звать на средних волнах, я закончил связь.

Илье Павловичу Мазуруку доложил о хорошей погоде в лагере и о том, что нас ждут.

Мазурук взял меня под руку, отвел от самолета:

— Взлетаем в точно назначенный срок. Ты все продумал, нет ли каких сомнений?

— Илья Павлович, я готов. А думали мы вместе с тобой и, кажется, ничего не упустили. В лагерь придем вовремя. А как взлетная полоса?

— Немного коротковата и узка, — ответил Мазурук, — но лучшего уже не сделать. Надо уходить не нынче, так завтра. Полосу может сломать. Слышишь, канонада приближается.

Потом плотно позавтракали уже в самолете. За едой все молчали. Лагерь был свернут. Даже Веселый и тот давно забрался в корабль и, втиснувшись между тюками, выкатывая глаза, следил за нами, когда мы проползали мимо него.

Мы заняли свои места. Примерзшие лыжи самолета, заранее подкопанные, легко стронулись с места. Выделывая замысловатые повороты, наш огромный оранжевый воздушный корабль медленно пополз между торосами на взлетную полосу. Нужно было обладать огромным мастерством, чтобы вести самолет, который не имел тормозов, по узким коридорам торосного лабиринта, регулируя повороты только моторами. Совсем близко, чуть выше крыльев, торчали ледяные глыбы.

Самолет не должен был останавливаться, иначе лыжи плотно пристали бы к снегу и, чтобы сдвинуться с места, пришлось бы опять подкапывать тоннели под их огромной площадью.

Вот наконец и старт. Не останавливая машины, Илья Павлович дает полный газ всем четырем моторам.

Смотрю на секундомер и указатель скорости. Моя штурманская рубка выдается вперед. Она вся застеклена и далеко, где-то сзади, надрывно ревут моторы, неистово молотя металлическими винтами по пронизанному солнечным светом воздуху.

Совсем рядом, у самых концов крыльев, мелькают ледяные глыбы, а спереди на нас с ужасающей скоростью мчится зеленая громада гряды торосов.

Гряда вот уже совсем рядом. Острые ледяные грани угрожающе быстро как бы наваливаются на нас.

Оборачиваюсь и вижу лицо Мазурука. Прищуренные спокойные глаза до предела внимательны. Даже светятся искоркой озорства. И в этот же миг машина взмывает вверх, оставляя торосы под собою.

Грохот моторов кажется тише.

Взлетели…

Показываю пилотам большой палец и облегченно вздыхаю.

Командир корабля блестяще справился со взлетом со столь сложного «аэродрома», да еще на перегруженной машине.

Теперь очередь за мной. Даю курс захода на пятно нашего лагеря. Он отчетливо видится на льду. С заданным углом пересекаем нарисованный меридиан. Быстро определяю снос от ветра, вношу поправки в курс, засекаю время отхода от нашей льдины. Записав все данные в бортовой журнал, ящерицей проскальзываю среди нагромождений тюков, ящиков и приборов в хвост, где стоят радиопередатчики.

Вызываю лагерь. Он тут же отвечает. Еще бы, ведь теперь у нас заработал мощный передатчик. Сообщения из лагеря не совсем утешительны. Над ним появилась облачность. Пока всего два-три балла на высоте двести метров. Весь лагерь влез на самолеты и уже следит за горизонтом. На ходу передаю разговор Мазуруку и ползу к себе в штурманскую рубку. Надо контролировать полет. Еще и еще раз определяю его элементы: рассчитываю путевую скорость, снос и время прибытия к папанинцам, отклонение солнечного указателя курса. Опять протискиваюсь в хвост. Сообщаю в лагерь время прибытия, слышу слова одобрения Кренкеля и записываю новые данные о погоде.

Пробираясь по самолету, только сейчас замечаю, что за мной неотступно следует Веселый. Он тыкается мордой в мои подметки и особенно доверчиво заглядывает мне в глаза.

Время летит удивительно быстро. Мне жарко, хотя самолет не отапливается. Уже давно световой индикатор курса сполз с первичного показания, и мы идем каким-то невероятным курсом. Если бы мы делали расчеты по старой системе, то никакие счетные машины не могли бы справиться с ними за минуты. По сползание светового индикатора с курса только подтверждало правильность нашего нового метода самолетовождения. Его показания не превышали приблизительных расчетных.

Мы идем по курсу условного меридиана, квазимеридиана, полюс которого где-то в бесконечности. Илья Павлович и второй пилот Матвей Ильич следят за приборами и часто посматривают на меня. На их взгляды я утвердительно киваю головой:

— Так держать!

Нет времени подойти к ним, что-либо сказать. Да и что говорить — через двадцать минут все будет ясно. Правильно мы летим или окончательно запутались в лабиринте меридианов? Но об этом я не думаю. У меня одна мысль — выдержать прямую. Ветер меняется. Он сбивает нас с пути, ввожу новые поправки в курс.

Время бежит, бежит…

Кончаются расчетные минуты…

Мне нечего делать. Остается ждать, ждать.

Я до рези в глазах всматриваюсь в бесконечные хаотические нагромождения льдов. На горизонте появилась облачность, но это пока отдельные тучки, они не закроют солнца и не опасны для нас.

Мы идем на высоте двести метров. Машину слегка покачивает ветром. Он сносит нас влево, к полюсу. Я ловлю себя на том, что никак не могу освободиться от привычного понятия о полюсе, о меридианах, «идущих» на земной поверхности.

Переходя в расчетах к новому, я невольно подумываю и об обычном методе, используемом в средних широтах. Со мной происходило то, что обычно бывает при плохом знании иностранного языка — говоришь, к примеру, по-английски, а думаешь по-русски и как бы выполняешь двойную работу.

Облачность наползает все больше и больше. Она достигает уже пяти баллов. Через несколько минут расчетное время появления лагеря. Об этом экипаж знает. Но не могу усидеть на месте. Минуты не могу усидеть. Мне не-че-го делать! Пробираюсь к Мазуруку и Козлову, Шекурову и Тимофееву, к Догмарову, кричу:

— Смотрите внимательнее!

От меня отмахиваются.

Если облачность не закроет небо, из лагеря нас должны заметить раньше, чем мы их. На фоне голубого неба черная точка самолета видна очень далеко.

Перехожу опять на связь. Сижу в хвосте и, кроме заиндевевшего гофре фюзеляжа, ничего не вижу, но сейчас необходимо держать радиосвязь. На подходе легко проскочить лагерь, не заметив его. Бесчисленное количество разводий маскирует все находящееся на льду. Из опыта мы знаем, что можно пролетать даже над самолетом, не обнаружив его.

Зову микрофоном:

— РВ, РВ! Я РК! Как у вас с погодой? Мы на подходе. Следите со стороны солнца. Перехожу на прием!

— РК! РК! Вас слышу отлично. Погода без изменения. Посадку производите строго у выложенных знаков. Полоса расчищена, но имеются снежные надувы. Прием!

— РВ, РВ! Вас понял, пере…

Мне не удалось договорить. В наушниках радостный крик:

— Валентин! Вас видим, видим! Идете прямо на нас! Здорово! Молодцы, дьяволы! Вас видим! Видим!

— Вас принял, благодарю. Сейчас доложу командиру. Следите за нами.

Одним прыжком, сбивая тюки и ящики, я рванулся из хвоста в кабину пилотов. Говорить мне не пришлось, уже по моему радостному возбуждению Мазурук и весь экипаж поняли, что нас видят в лагере.

Илья Павлович, передав управление Матвею Ильичу, молча схватил меня за плечи и, с силой толкнув к Козлову, показал большой палец — знак высшей похвалы.

— Держите курс без изменения, пока не выйдет расчетное время, а я ухожу на связь, — сказал я командиру.

Только надел наушники, как услышал:

— Видим хорошо, поверните влево на пять градусов…

Не успел я ответить и дать указания пилотам об изменении курса, как машина резко качнулась с крыла на крыло — сигнал немедленного вызова к командиру.

В пилотской Илья Павлович указал мне вперед. В большом разрыве между облаками впереди по курсу отчетливо виднелись три самолета. Ярко-оранжевые, освещенные солнечными лучами. Их нельзя было спутать с причудливыми формами торосов и разводий. И тут я почувствовал страшную усталость, и какое-то безразличие охватило все мое существо.

— Ну вот и все! — Я спустился на ступеньку в проходе между пилотами.

Мазурук что-то говорил и хлопал меня по спине, но я ничего не слышал и только смотрел на приближающиеся оранжевые самолеты на белом заснеженном льду.

…После взаимных радостных приветствий сразу приступили к разгрузке машины. Чего только не выкатывалось на лед из объемистого брюха самолета «СССР-Н-169»! Тут были и свиные туши, и резиновые мешки с горючим, и большие металлические коробки желтого цвета — концентраты продуктов для остающейся на льдине четверки, и сложные приборы, и, наконец, небольшой бочонок со старым, выдержанным коньяком, который Иван Дмитриевич бережно унес в свою большую палатку из шелка, простеганного гагачьим пухом, с брезентовым верхом. На стенах палатки-дома белыми буквами было написано «Дрейфующая станция СССР».

Веселый, в суматохе выскочивший из самолета и увидевший себя снова среди людей, не растерялся. Обнаружив на большом противне выставленные для замораживания десятка три ромштексов, он быстро расправился с ними и без всякого угрызения совести преданно глядел на Папанина, когда тот читал ему мораль о правилах поведения на льдине.

Задача была выполнена. Мы вырвались из ледяного лабиринта. Полет из лагеря Папанина уже не представлял никакой трудности. Мощный радиомаяк, специально построенный для нашей экспедиции, значительно облегчит обратный путь.

А через день все четыре самолета, попрощавшись со славными папанинцами, уходили обратно на Большую землю.

Навсегда в моей памяти осталась картина: одетые в теплые меха четыре человека и тесно прижавшаяся к ним собака. Четверо в ледяном безмолвии. Им еще предстояло выполнить невиданный миром подвиг.