ОТКРЫТЫЕ И ЗАКРЫТЫЕ ОСТРОВА
ОТКРЫТЫЕ И ЗАКРЫТЫЕ ОСТРОВА
Ночь солнечная, ясная, летняя. Впереди сияет янтарный заснеженный ледяной купол острова Рудольфа. А мы с Мазуруком вот уже битый час летим к нему от Белой Земли и все никак не можем преодолеть какие-то несчастные пятьдесят пять километров. Штормовой ветер нещадно треплет наш маленький учебный самолет, на котором мы совершаем исследовательские работы по уточнению карт архипелага Земли Франца-Иосифа. Горючего в баках достаточно, но нам надоело висеть над разъяренной бездной океана. Да и усталость сказывается. В воздухе мы уже шестой час.
А полет был интересным. В Итальянском проливе нами обнаружены еще два новых острова, не нанесенные на карты. Сложенные из базальта, скалистые, прикрытые ледяной шапкой, они ничем, собственно, не отличались от собратьев, но были просмотрены другими экспедициями. Карты, составленные в конце прошлого и начале нынешнего столетия, весьма неточны.
Наш экипаж «Н-169» оставлен на Рудольфе для подстраховки папанинской четверки. На всякий случай. Мера необходимая, и наша вахта продолжалась весь период дрейфа «СП-1». На льдине, по сообщениям Кренкеля, все было в порядке, а безделье у полярников не в чести, и мы пользовались маленькими машинами зимовки, чтоб привести в порядок — учесть и уточнить количество островов Земли Франца-Иосифа.
Вспоминаются сердитые слова Моти Козлова, который в свободное время интересовался историей Арктики. Она и по сей день, собственно, не написана.
— Черт знает что! — гремел Мотя, стуча кулаком по карте. — Почему русская земля окрещена именами австрийской императорской фамилии? Валентин, а у тебя в трюмах памяти ничего не найдется?
— Эта земля, если хочешь, была открыта человеком, который ее никогда не видел. И знаешь, Матвей, почему остров Рудольфа назван так, а не именем, например, революционера и ученого, секретаря Русского географического общества Петра Кропоткина?
— Ну… — тянет Козлов, — давай рассказывай.
— У русского царя не нашлось сорока тысяч рублей на экспедицию.
— Сволочь, — констатирует Козлов.
Я не спорю. Не помню, кто мне сказал, что один-единственный бал, да и не очень уж пышный, обходился его императорскому величеству куда дороже. Да лях с ним. Обидно за блестящую идею русского штурмана Шиллинга. Он первым заметил и описал неравномерности дрейфа льдов между Шпицбергеном и Новой Землей. И на этом обосновал замечательное предположение, что к северо-востоку меж этими архипелагами должна существовать еще не открытая земля. В шестидесятые годы прошлого столетия Шиллинг подает записку в Русское географическое общество. Секретарь общества Кропоткин обратился к царю с просьбой выделить сорок тысяч рублей на проведение исследований и получил отказ.
А уж три года спустя австро-венгерская экспедиция Пайера и Вайпрехта на судне «Тегетгоф» натолкнулась на эту землю. Правда, экспедиция снаряжалась с другой целью. Она искала в северо-восточной части океана проход из Баренцева моря в Берингово. Корабль оказался затерт льдами, и после продолжительного тяжелого дрейфа его просто вынесло к неизвестной земле в месте, указанном Шиллингом. Вот эту предсказанную русским штурманом сушу Пайер и назвал в честь императора Австро-Венгрии Землей Франца-Иосифа.
Ограниченный запас продуктов, топлива, опасение, что дрейф окажется очень продолжительным и судно будет раздавлено, не позволили экспедиции Пайера и Вайпрехта заняться серьезной научной работой по описанию открытого архипелага. Весной 1874 года судно «Тегетгоф» было покинуто людьми. Они пешком, таща за собой вельботы, вышли к Новой Земле по дрейфующим льдам. Обессиленных, больных, находящихся на грани гибели путешественников спас архангельский кормщик Воронин, дед знаменитого арктического капитана Воронина.
Открытие ЗФИ вызвало тогда интерес не столько у ученых, сколько у промышленников. Появились новые охотничьи угодья. На Шпицбергене к тому времени морской зверь был почти полностью истреблен. И, по данным норвежского полярного исследователя Хорна, только до 1909 года к архипелагу было направлено примерно полторы сотни экспедиций различных стран.
Но архипелаг оставался недооткрытым до наших дней. Пожалуй, и в семидесятые годы нельзя сказать, что под ледяным панцирем не скрываются островки, пока считающиеся одним островом.
Ну а в то лето 1937 года открытые земли сыпались на нас словно из рога изобилия. Этому во многом способствовали «горячие», теплые годы, случившиеся в ту пору в Арктике. Обстоятельство само по себе загадочное. Мы же воспользовались сильным таянием снега и льда, чтоб привести в порядок владения нашего народа. После первой мировой войны Арктика была поделена на секторы. Сухопутные владения стран, примыкающих к Арктике, продолжили по меридианам до полюса. И Земля Франца-Иосифа отошла таким образом к СССР.
В своем восьмом полете мы добавили два острова. А всего зафиксировали на карте одиннадцать. В своих полетах назвали их именами советских полярников Водопьянова, Мазурука, Ритслянда, Кренкеля, Федорова, Алексеева, Ширшова, Папанина, Козлова, Молокова и Аккуратова.
Матвей Козлов шутил по этому поводу, что теперь в числе ближайших «соседей» ему придется перечислять членов императорской фамилии.
Попутно с уточнением описи островов мы производили аэрофотосъемку льдов. Было заснято целых две катушки пленки с интереснейшими фотографиями. Из них составили альбом различных видов океанского льда.
Что и говорить, погода не всегда нас радовала. Чаще, вылетая в погожий день, когда видимость бывала беспредельной, мы возвращались через два-три часа вслепую или шли бреющим полетом в такой свистопляске разъяренной стихии, что надолго зарекались уходить в «свободный» поиск.
Нам нельзя было надолго исчезать с Рудольфа. Мы в любой момент могли понадобиться славным папанинцам. Наша дружба с ними настолько укрепилась, что мы знали не только их обеденное меню, но и настроение пса Веселого, не говоря уже о вещах важных и необходимых…
Мы так привыкли ко всяким неожиданностям погоды архипелага, что нас ничуть не удивил даже сегодняшний штормовой ветер при ясном небосклоне. Чем ближе подходили мы к ледяным обрывам Рудольфа, тем сильнее бросало машину. Ветер, перевалив высокий купол острова, с силой водопада низвергался в море. Болтанка все усиливалась, и я уже не чувствовал под собой сиденья. Только крепко пристегнутые ремни удерживали меня в кабине. Зная, что под самым обрывом ветер станет еще крепче, Мазурук отвернул, рассчитывая прийти к припаю, служившему нам посадочной площадкой, под защитой ледника.
В проливе Неймайера было тише.
Толкнул Мазурука в спину, показал на чернеющие впереди базальтовые скалы, каменистую морену:
— Мыс Аук!
Мы впервые подходили к зимовке этим путем, и Илья Павлович, кивнув, снизился. Мазурук знал, что скрывается за этим названием. Мы ходили сюда на лыжах. Этот мыс — место гибели славного русского исследователя Георгия Седова. Здесь в морозный пуржистый день 1914 года разыгрался трагический финал одной из схваток за Северный полюс.
В сердце и чувство боли, и гордость. Боль за преждевременную гибель прекрасного человека и гордость за его смелую святую дерзость.
Несколько кайр и чаек сорвались со скал и клочками белой пены ринулись в море.
Мазурук снизил машину метров до пятидесяти. Я достал фотоаппарат, чтобы с воздуха запечатлеть этот суровый клочок обнаженной ото льда скалы.
Мы смотрим вниз. У самой воды осыпь мелких камней — морена подтаявшего ледника. Где-то здесь верные спутники Седова матросы Линник и Пустошный похоронили своего мужественного командира. Никаких признаков погребения — а с воздуха холмик был бы особенно заметен — нет. И ничего общего в абрисе скал и той зарисовки, которую сделали после похорон матросы. Предельно верные, по малограмотные моряки могли и ошибиться в определении места, а может быть, конфигурация мыса за прошедшее время сильно изменилась.
Среди серых камней пестрят яркие желтые цветы полярного мака. Он растет повсюду, где только обнажается на острове земля, точнее, каменные осыпи, морены. Особенно много цветов на южных склонах острова, там, где расположены и птичьи базары. И кажется, что желтое яркое солнце разбрызгано по земле.
Сделав несколько кругов, мы берем курс к зимовке.
Вскоре мы получили приказ быть готовыми к обеспечению перелета через полюс Чкалова, Байдукова и Белякова. Семнадцатого июня большой четырехмоторный и многострадальный «Н-169» был откопан нами из-под снега после жестокой пурги и подготовлен для взлета на случай, если экипажу беспосадочного перелета Москва — Северный полюс — Америка понадобится помощь.
Стояла отвратительная, промозглая, пасмурная погода. Аэродром на куполе часто затягивало облачностью. Временами налетал снегопад. Мы дежурили у машины с прогретыми моторами, готовые подняться в воздух без промедления. Снизу, с зимовки, нам по телефону сообщили об этапах перелета. «СССР N-25» шел к острову Рудольфа, ориентируясь на радиомаяк.
Восемнадцатого июня в ноль часов двадцать восемь минут с борта «N-25» передали, что самолет прошел траверз Рудольфа, оставив остров справа.
Илья Павлович Мазурук как международный спортивный комиссар ФАИ зафиксировал время.
Спустя шесть часов Папанин сообщил, что, хотя небо над ними сплошь затянуто облаками, на дрейфующей станции «Северный полюс» был ясно слышен шум моторов машины Чкалова. Станция дрейфовала в то время на сто с лишним километров левее полюса. А вскоре «СССР N-25» прошел и над самым полюсом. На следующий день нашу вахту сняли.
На зимовке, среди товарищей, мы с великой радостью слушали сообщения о завершении полета, о теплом приеме отважной тройки американцами.
Потом мы стали готовиться к полетам над островами. Машина «Н-36», зимовавшая здесь два года, находилась все это время в ангаре. Поэтому все ее железные и стальные части намагнитились.
Самолет превратился в огромный магнит с очень сложным индуктивным полем. И компаса на нем, естественно, не работали. Что уж мы ни предпринимали с ними в течение всего нашего пребывания на Рудольфа, показания их оставались дикими. Пришлось установить компас на крыле, а для его проверки смонтировать солнечный указатель курса, по которому мы летели в лагерь папанинцев.
Вскоре нам сообщили, что ледокол «Садко», который вез на остров горючее и продовольствие, попал в тяжелую ледовую обстановку и встал. Погода как на грех была нелетной. Низкая облачность уже несколько дней затягивала горизонт. Однако с борта «Садко» слали телеграмму за телеграммой, убеждая: мол, у них погода неплохая.
— Не нравится мне погодка… — Мазурук мотал головой и щурился на лохматые сплошные тучи, которые плыли на высоте метров пятидесяти.
Мне толстый слой низкой облачности тоже не внушал радужных иллюзий, что, мол, стоит отлететь от базы на тридцать-сорок километров, и погода изменится, словно по волшебству. Но выручать ледокол надо было, и мы вылетели. На двухстах метрах двинулись по границе верхней облачности в сторону острова Гукер. Там находился «Садко», уткнувшийся носом в сплошной паковый лед.
Весь архипелаг, насколько хватал глаз, покрывала белая пелена. Кое-где из нее торчали вершины островов. Они-то и служили нам ориентирами. Ветер был встречным, мы еле плелись. Добрались до торчащего из туманного месива купола острова Джексона, отчетливо увидели вершины еще двух — слева Салисбери, справа Артура.
— Куда лететь? — обернулся ко мне Мазурук.
— Дай разобраться.
— Ну-ну…
Я сверился с картой. Если перед нами действительно острова Салисбери и Артура, то рядом должны быть еще два купола островов Эдуарда и Гармсуорт. По карте их высоты достаточны, чтоб возвышаться над облачным месивом.
Но ни острова Эдуарда, ни острова Гармсуорт не было.
— Что потерял? — спросил Мазурук.
— Острова…
— Будь они неладны. Пойдем вниз. Поищем. Может, завалились куда?
— Нет, — ответил я. Мне было совсем не до шуток. Карты английского адмиралтейства, которыми мы пользовались, почитались самыми точными. И мы до сих пор верили им не напрасно. Каждый пятачок, отмеченный на них, действительно существовал. А тут пропали целых два острова высотой более двухсот метров. Было отчего голову потерять и усомниться в своих штурманских способностях.
Идти вниз, в туман, и там натолкнуться на каменные глыбы этих злополучных островов? Ни респектабельный Эдуард, ни Гармсуорт, ей-ей, не стоили того. Лучше как-нибудь в другой раз при хорошей погоде полюбоваться их базальтовыми скалами. Сейчас нам ни к чему рисковать.
Вон впереди характерный двугорбый купол Земли Георга, там и пойдем вниз. Оставив купол справа, нырнули в туман. Выскочили метрах в тридцати от моря и увидели чистую воду.
— Где льды? Где «Садко»? — поинтересовался Илья.
Я сделал этакий неопределенный жест, который мог означать все что угодно, кроме точного ответа. Торопливо занялся пересчетом своих выкладок. Ага, кажется, я давал слишком малую поправку на снос ветром.
— Поверни, Илья, на запад.
— А потом куда? — спросил Мазурук сердито. Ответственность за поиски ледокола лежала на штурмане, и командир был вправе требовать, чтоб его не водили за нос. Бензина-то оставалось на полтора часа лету. А возвращаться в такую погодку на Рудольфа по компасам, без радионавигации — дело безрассудное.
— Давай поищем, Илья, еще минут пять-семь…
— А потом…
— Здесь, Илья, много низких хорошеньких островов. На них переждем погоду.
Мазурук крякнул и повел машину вдоль кромки льда. Тут я приметил серую полоску, вклинившуюся в массив ледяного поля, а в конце ее различил черный дым.
Толкнул Илью в плечо. Он долго присматривался, а потом подвернул машину в сторону дымка. Минут через пять сделали над кораблем круг — рядом с ледоколом посадочные знаки, фигурки людей — и зашли на посадку.
Лыжи коснулись льда, а мы с ужасом увидели, что по полю, словно по воде, начали разбегаться круги. Останавливаться было опасно, и мы, развернувшись, стали подруливать к кораблю. Лишь через долгие и томительные полчаса нас подхватила стрела ледокола и подняла на борт. Так из спасителей мы сделались пленниками и долгих шесть суток пробирались обратно к зимовке на Рудольфа.
Оказалось, что радиограммы нам посылали, не согласовав их с находившимся на борту старейшим полярным летчиком Чухновским, который доказывал невозможность полета в таких условиях.
Меня же все эти дни занимала одна мысль: куда же пропали острова, столь тщательно нанесенные на карту английского адмиралтейства. Ошибиться я не мог. Ведь весь дальнейший маршрут был правилен. Очень хотелось вылететь в проверочный полет и убедиться, что меня подвели отметки высот на карте. Но в тот год в Арктике стояло ошеломляюще жаркое лето. Нижняя площадка на береговом припае растаяла, и взлетать стало неоткуда. А Мазурук, с которым я поделился своими сомнениями в верности английских карт, не давал прохода. Стоило мне либо в книге отыскивать нужную страницу, либо вещь какую начать искать, Илья тут же поминал:
— Брось, завалились спички, как те острова. Не найдешь.
Обнаружу я пустяковую пропажу — он уж тут как тут:
— Конечно, штурман, карандаш ведь не пропавшие острова.
Однажды я сгоряча бухнул:
— Не было никогда этих островов! Не бы-ло.
— Карта — липа?
— Нет. Острова — да.
Илья заливался мефистофельским смехом. В смехе мне, правда, удалось взять реванш. Мазурук сконструировал водопровод, приладил насос. Но, чтоб набрать воды, повару зимовки при «новейшей» технической оснащенности требовалось двенадцать часов вместо одного часа. И четыре человека для работы у насоса вместо одного дежурного.
Но в случае с водопроводом все было ясно, а вот с островами…
Зимовка на Рудольфа расположена у самого подножия купола, на базальтовой осыпи. В километре от нее лежит бухта Теплиц-бей. На берегах ее находятся остатки зимовок итальянского герцога Абруццкого и американцев Болдуина и Фиала.
Предполагая, что Седов мог быть похоронен не на берегу, а около разрушенной зимовки предшествующих полярных экспедиций, мы попробовали провести там раскопки, пытаясь найти следы русской экспедиции в руинах лагеря.
Изобилие и разнообразие обнаруженных вещей с клеймом «Полярная экспедиция Циглера» ошеломляло. Видно было, что к завоеванию полюса готовились, не жалея средств. Неожиданно мы обнаружили среди обычных эскимосских лыж и канадских нарт три пары позолоченных лыж и нарт. Мы долго не могли понять, в чем дело, пока наш бортмеханик Диомид Шекуров, великий дока по части невероятных предположений, не воскликнул вдруг:
— Да это парадный выезд! На этих лыжах и с этими нартами американцы под звездно-полосатым флагом собирались въехать на полюс!
Но когда мы вскрыли один из ящиков и выудили ветрозащитный шелковый комбинезон с черепом и скрещенными костями на спине, Дима Шекуров спасовал.
— Дьявольщина какая-то… И это при таком великолепном снаряжении! Анархисты они, а?
— Да нет, Дима. Это, так сказать, моральный допинг. Ни шагу назад! Только к полюсу!
Я рассказал друзьям о своей встрече с художником Пинегиным, соратником Седова. Он мне однажды поведал о свидании Седова и Фиала. Фиала был руководителем второй американской экспедиции 1903—1905 годов.
В 1902 году Седов, командовавший гидрографическим судном «Пахтусов», зашел в Архангельск, где встретил американский корабль. «Америка» циглеровской экспедиции готовилась к выходу на остров Рудольфа.
Седов с группой морских офицеров нанес визит Фиала. Польщенный вниманием русских, Фиала показал им корабль, снаряжение, а потом провел в кают-компанию. Разгоряченный вином, он стал хвастаться оборудованием экспедиции:
«Общий расход на экспедицию больше миллиона рублей золотом. Полюс будет наш! Мистер Циглер не останавливается перед расходами. Не было экспедиции, снаряженной так богато, столь мощно вооруженной технически. Мы имеем все! Лучшие машины и инструменты. Все по специальному заказу, из отборных материалов. Одежда из сибирских и канадских мехов, шерсть ньюджерсинская! Продукты — все лучшее, что производит мировая пищевая индустрия: австралийское мясо, шотландская лососина, английские сухари, датский бекон, сибирские рябчики, голландское масло, русский мед! У нас четыреста тридцать ездовых сибирских собак и два десятка пони. Все самое лучшее в мире собрано здесь! На экспедицию затрачены настоящие деньги! А деньги — это успех! Деньги — победа! Я так и сказал мистеру Циглеру: «Дайте мне достаточно денег — я завоюю полюс и привезу бессмертие вашему имени!»
Мой девиз — деньги и организованность. Штаб экспедиции — ее мозг, но чековая книжка мистера Циглера — ее сердце!
Для участников полюсной партии придумана особая система платы. Каждая пройденная географическая широта удваивает поденную оплату. Если на восемьдесят втором градусе каждый из моих спутников получает три доллара экстраоплаты, то на восемьдесят пятом градусе он получит двадцать четыре доллара, а на девяностом — триста восемьдесят четыре доллара!
Чек я буду выдавать ежедневно. Да, джентльмены, деньги и организация — вот путь к победе!..
Буду рад получить от вас поздравления!» — закончил Фиала свою речь, провожая гостей.
Мне словно слышался самовлюбленный голос американца. А перед глазами хаос разбросанного «лучшего в мире» снаряжения. Ни сказочные деньги, ни хваленая организация не помогли. Чековая книжка и устрашающие черепа оказались бессильными перед грозными и коварными силами природы. Ведь когда нет у людей главного — воли к победе, — нет и единства в коллективе.
— Седову бы такое снаряжение! На оба полюса бы хватило! — как бы подытоживая наши раздумья, отчеканил Матвей Козлов. — Перессорились, передрались! Разве им было до полюса! Прошли всего сто километров и вернулись. Все побросали.
Наши поиски продолжались. Ежедневно, если не было полетов и не пуржило, мы расчищали погребенный подо льдом американский лагерь. Откопали механическую мастерскую, типографию, где печаталась еженедельная газета «Полярный орел», телефонную станцию, аптеку, аккумуляторную.
Нашли подо льдом и ящик с трубочным табаком. Маленькие металлические коробки, герметически запаянные, прекрасно сохранили все его качества. С удовольствием затягиваясь этим табаком тридцатипятилетней выдержки, окутанные голубыми клубами крепкого, ароматного дыма, мы рассуждали о превратности судеб человеческих.
В личных вещах, разбросанных по комнатам, мы обнаружили фраки и цилиндры. По одной фотографии мы поняли, что в праздники все зимовщики обязаны были являться к торжественным обедам во фраках.
Особенно нас поразил индуктор, найденный в комнате Фиала. От него тянулись провода к складу с боеприпасами. На конце был приделан запал и детонатор. На какой случай была рассчитана эта мера предосторожности, для нас осталось тайной.
В главном доме обнаружили фигурку носорога, подвешенную в трубе печки, а рядом медный запаянный цилиндр, в который была вложена записка. Содержание этого документа и его дата привели нас в недоумение. По литературе известно, что последними из состава экспедиции покинули остров Рудольфа Фиала и Гарт. Это было 20 апреля 1905 года. В этой же, записке, подписанной Тессем, Веди и Рилльетом, сказано:
«Мы, оппозиция, покидаем лагерь Абруццкого в субботу 2 июля 1905 года, имея 18 собак, 2 пони и 1 индейскую лодку…»
Запись полустерта, так как внутрь проникла сырость.
Очевидно, произошли какие-то трения, и экспедиция разделилась на группы. Думаю, что внутренние раздоры были основной причиной, помешавшей выполнению намеченной задачи.
Уделяя много внимания раскопкам, мы пытались обнаружить в этом лагере следы пребывания позднейших исследователей, но ничего найти не удалось.
К числу интересных находок относится и обнаруженная среди вещей, принадлежавших участникам экспедиции, дамская туфелька. Была ли женщина в экспедиции Циглера? Или это талисман, взятый с собой кем-либо из участников?
Много нераскрытых тайн таят в себе руины американской экспедиции на Северный полюс. Немалый интерес представляют и найденные нами дневники.
В июле на Рудольфа наступила необычайно теплая погода. На солнце доходило до плюс двадцати пяти градусов. Все обнажения морен и осыпей покрылись ковром цветов, ярких и нежных, словно нарисованных. В основном это были красные камнеломки и золотистые маки. Мы ходили в одних свитерах, без головных уборов.
Двенадцатого июля Москва сообщила, чтобы мы были готовы и дежурили на куполе, так как вылетели через полюс в Америку Громов, Юмашев и Данилин. В двадцать два часа над островом Рудольфа выше сплошной облачности послышался шум мотора. Славный экипаж Громова прошел, держа курс на полюс.
Потом мы добрых полмесяца летали на обследование открытых островов. Изо дня в день я просил начальство в Москве отправиться в район островов Эдуарда и Гармсуорт. Мне отказывали. Но капля долбит камень, и настал день, когда нам разрешили выбраться на далекую от Рудольфа южную часть архипелага.
Погода была под стать настроению Мазурука — прекрасная и игривая. Он пел веселые песни и нет-нет да и оглядывался на меня. Очень ему не хотелось, чтоб острова, «завалившиеся куда-то», вдруг действительно пропали. Конечно, все эти подначки шли на хорошем юморе и не портили наших с Ильей отношений. В конце концов истина важна была для обоих.
Вот и остров Нортбрук, названный так в честь английского исследователя конца прошлого века. Это к нему вышел изнуренный пешим походом по льду Нансен и подивился виду англичанина с трубкой в зубах, расхаживавшего по берегу, словно по Трафальгарской площади.
Джексоном, кстати, были открыты и нанесены на карту злополучные острова Эдуарда и Гармсуорт.
Остров Джексона в стороне, слева прекрасно виден остров Артура…
— Илья! Где ж острова, которые ты с меня требовал? Нету их!
Да, не было островов. Легкая океанская зыбь гуляла там, где на картах значилась земля.
— Может, еще немножко поищем? — спросил Мазурук.
— Обязательно! К географическим «закрытиям» всегда относились осторожнее, чем к открытиям. А мы «закрыли» острова.
Проверив район повнимательнее, мы окончательно убедились, что острова, «открытые» экспедицией Джексона, — миф, и «закрыли» их, сообщив об этом в Арктический институт.
Существовали ли эти острова когда-либо в действительности, или это был обманчивый мираж, как «Земля Петермана», виденная Пайером? Думаю, что последнее вернее, ибо, судя по геологическому строению окружающих земель, такие острова исчезнуть не могли. Так или иначе, но на картах последующих изданий эти острова уже не фигурировали и не вводили в заблуждение моряков и штурманов.