Добрые разбойники
Добрые разбойники
Что я в ту пору замышлял.
Созвав товарищей-детей,
Какие клятвы я давал -
Пускай умрет в душе моей…
Н. Некрасов. «На Волге»
Летом ночей почти не бывает. Не успеет стемнеть, как на востоке уже рдеет рассвет.
– Зорька зорьку догоняет, – говорила няня. – Благодать-то какая!
Коля лег в постель засветло, так и не дождавшись настоящей ночи. Проснулся, когда в окна пробивались первые лучи солнца. В саду отчаянно насвистывали соловьи. Огромная зеленая муха билась о стекло.
«Проспал, – шептал он, – ей-богу, проспал! Кузяха с Савоськой давно ждут. Вчера договорились отправиться чуть свет за Волгу».
Коля прыгнул с постели на пол, мигом натянул на себя рубашку. Умываться некогда.
Где же завтрак? Няня обещала приготовить с вечера. Ага, вот он! Аккуратно завернут в салфетку и перевязан шнурком. Вкусно пахнет пирожками, мясом, жареным луком. Сверток большой: хватит и Кузяхе с Савоськой.
Коля прыгнул через раскрытое окно в сад. Кусты акации обрызгали его прохладными капельками росы. Из-под ног ошалело выскочила мокрая лягушка.
Кузяха и Савоська должны ждать, как условились, по ту сторону сада, около старых вязов. Но друзей-приятелей на том месте не было. Усевшись на березовый пень, стал ждать. Томительно тянулись минуты. Солнце поднималось все выше. Из деревни донеслись протяжные звуки рожка, гулко хлопнул кнут. Это пастух Селифонт собирал стадо. Маленький подпасок Алеха тоненько покрикивал на коров:
– Куда? Куда полезли?
До чего же славно играет Селифонт! Заслушаешься его. Будто живая, выговаривает дудка:
Вставай, девки, вставай, бабы,
Вставай, малые ребята.
Выгоняйте вы скотину
На широкую долину.
Но где же все-таки Кузяха с Савоськой! Неужели уже на Волге? Не дождались? Одни убежали? Разве так поступают закадычные дружки?
А вдруг они еще спят? Вот услышат сейчас, как Селифонт кнутом хлопает, проснутся и прибегут, словно встрепанные.
Но стадо уже за околицей, а по-прежнему никого нет. Значит, ушли. Теперь их и не догнать.
И Коля один отправился в путь. Хорошо шагать по луговой дорожке, по душистой траве-мураве. Миновал овраг. Тропинка ползла через холм. Отсюда, с вершины, открывался чудесный вид на Волгу: величаво и светло текла она, ни одной волны-морщинки не было на ней сейчас.
Вдали виднелись белые стены Бабайского монастыря, окруженные песками и низкорослым гибким ивняком. И опять вспомнилось мрачное подземелье, в котором судили несчастную девушку…
Коля сбежал с холма к Волге, и вот он на песчаном берегу. Низко носились над водой белые чайки-рыбалки. Где-то пронзительно пищали луговки:
– Пи-и-ть, пи-и-ть!..
Сбросив рубашку и штаны, не задумываясь, со всего размаха Коля кинулся в Волгу. Кузяха всегда твердит: «Сразу окунайся, не тяни!» Если постепенно в реку входить – надрожишься.
Накупавшись всласть, Коля с наслаждением лежал на сухом песке под лучами горячего солнца. Где-то позади зазвенел жаворонок. Трепеща крылышками, он утонул в голубой дымке неба.
А все-таки без Кузяхи и Савоськи скучно. Разве с кручи прыгнуть? Но одному не хочется. Никто и не увидит, как он здорово прыгает.
Разве к ласточкам-береговушкам вскарабкаться? Нет, он их не тронет, просто послушает, как в глубине песчаных гнезд птенчики пищат.
Но что это? От Диева-Городища по берегу шли какие-то люди. Не там ли и Кузяха с Савоськой? Может, ищут его?
Подпрыгивая, Коля побежал навстречу незнакомым людям. Он напевал во весь голос любимую песенку матери:
Во поле березонька стояла,
Во поле кудрявая стояла…
Мать иной раз поет ее очень весело, а иногда с грустью. Непонятно только, чего тут грустного? Под такую песенку плясать хочется.
Ну-ка, балалайка, заиграй-ка.
Ну-ка, балалайка, заиграй-ка!
Славно жить на белом свете! Светит яркое солнышко, зеленеет густая трава, хорошо пахнут цветы, ласково подкатывает к ногам прибрежная волна. И такая тишина вокруг…
Вдруг в воздухе раздался протяжный, тоскливый звук. Вот он повторился – будто кто стонет, жалуется. Нет, это не луговка. Видено, какая-то другая птица. Коля никогда еще такой не слыхивал.
Чем ближе до идущих вдоль берега людей, тем сильнее и чаще повторялся неведомый звук. Вот и они. Впереди шагал широкоплечий с всклокоченной бородой человек лет пятидесяти. За ним двигались помоложе: оборванные, босые, низко наклонившие головы. Они тянули за собой на толстой бечеве тяжело сидевшее в воде судно. Захлестнутые на груди лямки лоснились на солнце, будто смазанные маслом. Люди ступали вперед только правой ногой – левую тащили за собой, словно к ней была привязана многопудовая гиря. Беспомощно болтались, будто неживые, опущенные до земли руки.
Со страхом глядел Коля на этих усталых, с трудом переводящих дыхание людей. Кто они? Один очень похож на Степана Петрова. Такие же русые волосы и белый открытый лоб. Только Степан повыше и нос у него без горбинки.
Незнакомцы шли, сосредоточенно опустив глаза, не замечая присоединившегося к ним мальчугана. А шагавший впереди человек с всклокоченной бородой, едва шевеля запекшимися губами, уныло выкрикивал:
– Еще разок! Маленький разок!
Остальные отвечали протяжным, воющим стоном:
– Эх да ух! Эх да ух!
Вот судно задержалось на мели. Люди приостановились.
– Эй, чего там встали? – раздался сердитый голос с палубы судна. – Тяни!
Напрягая все свои силы, люди упирались ногами в горячий песок.
– Тяни! Тяни! – настойчиво и зло требовал сердитый голос.
– Ой, нейдет! Ой, нейдет! – устало запел человек с всклокоченной бородой.
– Эх, пошли, да эх, пошли! – вторили остальные.
Лениво заскрипев, судно опять поплыло по воде. Похожий на Степана человек, поправив на ходу лямку, негромко и жалобно затянул:
Ах, матушка Волга,
Широка и долга,
Укачала, уваляла,
У нас силушки не стало…
Долго бежал Коля берегом реки. Смутная глухая тревога с неудержимой силой влекла его все вперед и вперед.
С палубы снова долетел сердитый голос:
– Стой! Бросай бечеву!
Облегченно вздохнули люди, враз подняли над головой лямки и бросили их на землю. На барже с грохотом и лязгом полетел в воду якорь. Как скошенная трава, свалились люди на землю, шумно дыша широко раскрытыми ртами.
Первым поднялся человек с всклокоченной бородой. Он ползком добрался до воды и стал жадно пить, всхлипывая и захлебываясь. Казалось, никогда он не утолит жажды. Самым последним дотянулся до воды худой сутулый человек с синеватым, как у мертвеца, лицом. С болезненным стоном окунул он голову в реку и так долго не поднимал ее, что Коля испугался – не захлебнулся бы!
Но худой человек, встряхнув мокрой головой, откинул ее назад и долго вдыхал идущую с реки едва ощутимую прохладу. Потом он попытался вернуться на прежнее место, уперся дрожащими руками в раскаленный песок.
– Что, плохо твое дело? – сочувственно спросил его молодой парень в рваной жилетке. – Ну-кась, я помогу.
Подхватив больного под мышки, парень осторожно оттащил его в тень одиноко стоявшего на берегу дерева.
– Вот спасибо, милок, – шептал худой человек, укладываясь на траву. – Плечо, браток, саднит. Дюже натер. Словно кипятком ошпарило. Эвон, глянь!
Он обнажил костлявое плечо. Коля увидел сгустки черной, запекшейся крови и испуганно вскрикнул. А больной человек перевел на него свои усталые глаза.
– Не бойся, малый, – прохрипел он, – на живом теле все зарастет. А помру – лучше будет. Ни печали тебе, ни воздыхания.
В спасительную тень, поближе к дереву, стягивались и остальные. Они бросали равнодушный взгляд на неизвестно откуда появившегося мальчугана. Притащили большой закопченный котел. Кто-то принес охапку сухих сучьев. Затрещал костер.
– Эх, теперь бы щец с баранинкой, – вздохнул похожий на Степана человек, засыпая в котел сухой, словно каменный, горох.
– А мне так и на дух не надо, – тоскливо отозвался больной. – Токмо бы плечо не ныло. Свет божий не мил.
– Потерпи, дружок, малость. Вот доберемся до Нижнего – сдадим тебя в больницу. Там быстро поправишься! – успокаивал его парень в жилетке.
– Э-э! Какая там больница! – безнадежно махнул рукой худой человек. – Помереть бы скорее! Вон мне уже и крест припасен.
Больной умолк и уткнулся лицом в траву.
Коля невольно бросил взгляд на баржу и вздрогнул: на корме, около руля, виднелся грубо обтесанный кладбищенский крест… Какое ужасное желание: «Помереть бы скорее!» Почему? Зачем? Разве плохо жить на свете? Вот стремительно, с радостным писком летают ласточки, спокойно несет свои темно-голубые воды красавица Волга, необъятно раскинулись утопающие в зелени луга, пестрые бабочки порхают там и тут, дружно стрекочут кузнечики, пугливые пескари, как челноки, снуют на прибрежной отмели. И вдруг – помереть! Почему так несчастны эти люди? И эти и те, которых гнали по грязной дороге в звенящих кандалах?
И уже не хотелось бегать по берегу. Ничто больше не привлекало его внимания: ни повисший высоко в воздухе с распластанными крыльями коршун, ни спешившее к водопою стадо. Коля робко приблизился к больному и, бережно тронув его за руку, положил около него свой сверток:
– Возьми, пожалуйста, поешь. Это вкусно. Только не умирай, не надо! – с неловкостью пробормотал он и, не дождавшись ответа, скрылся за косогором.
Без дороги бежал Коля домой. Кусты шиповника хватали его за ноги, больно царапали руки. Запыхавшийся, потный, в покрытых грязью башмаках ворвался он в комнату няни.
– Свят, свят! – в испуге закрестилась старушка. – Что с тобой, Николушка? Уж не псы ли проклятые за тобой гнались?
Дрожа всем телом, мальчик судорожно обнял няню. По щекам его струились слезы.
– Ну, так и знала, что псы, – сокрушалась няня, – им все едино: что свой, что чужой. Покою никому не стало.
– Да нет, нянюшка, не собаки.
– Не собаки? Так что же, мой голубчик? Изволь расскажи.
Сбивчиво и торопливо говорил он о своей встрече с измученными незнакомыми людьми, о худом и больном человеке, желающем поскорее умереть, о деревянном кресте на палубе.
– А-а! – понимающе протянула няня. – Это бурлаки, Николушка! Нужда-голод гонит их… Помереть для них – дело немудреное. Сколько их косточек-то по берегам закопано – не перечесть!
Снимая с Коли рубашку, няня спросила:
– А салфеточка-то где, родименький?
– Я отдал, нянюшка.
– Кому?
– Да тому самому больному… Он голодный.
– Это ты хорошо сделал, Николушка. А сам, значит, так ничего и не поел? Сейчас покормлю тебя, бедненького.
Вскоре она принесла брызгающую во все стороны яичницу-глазунью, поставила на стол стакан молока с коричневой пенкой, нарезала ломтями свежий хлеб. Но от всего пережитого в это утро Коле есть не хотелось.
– Знаешь, нянюшка, – снова заговорил он, – давай вынем из моей копилки деньги, отдадим их бурлакам.
Няня участливо посмотрела на Колю, подперев морщинистой ладонью щеку.
– Отдать, родименький, нетрудно, – сказала она, – отдать можно. Только что твои грошики – капля в море. Бурлаков-то сколько? Многие тысячи. Разве всем достанется? Одного пожалеешь, а как другие-то? Надо бы такое придумать, чтобы для всех жалости хватило, чтобы никто не мучился.
– Давай придумаем, нянюшка.
– Эх, голубчик мой! Не такие головы, как наши, думали, да все понапрасну.
– А кто, нянюшка, думал?
– Много будешь знать, Николушка, рано состаришься. Вот станешь большим – и узнаешь, кто так думал… А ты ешь, ешь…
Няня вздохнула, словно вспомнив что-то тяжелое, и тихо произнесла:
– Был такой человек, Николушка, думал! Я в девках о нем слышала: Емельян Пугачев. Сказывали, хотел он простым людям хорошую жизнь дать. Да не вышло – отрубили ему князья-бояре буйну голову. Только ты, Николушка, нигде про него не поминай. Нельзя! Разбойник он. Хоть и добрый для простого люда, а разбойник…
Она села на стул и начала вязать. Спицы быстро мелькали в ее руках.
– А то еще был один разбойник, – опять вздохнула няня, – Степаном Разиным его звали. Рассылал он по всей русской земле своих помощников. Приходили те к простому люду, правду добывать звали. Вот и в нашем Грешневе, сказывают, они побывали. Поднялись за деревней на горку, громким голосом клич кликнули: «Приходите к нам, добрые люди, воеводу Шеремета бить!» А уж до того, говорят, этот Шеремет народу не люб был, так от него люди страдали, что не приведи бог! Ну, и собралось тогда мужиков-крестьян видимо-невидимо. Кто с вилами, кто с дубьем, а кто просто с камнем за пазухой. Все – добрые разбойники. Что с Шереметом сталось, мне неведомо, но горку ту с той поры Атамановой зовут. В честь, значит, атамана Разина…
Коля хорошо знал эту горку. Она недалеко, за деревней. Невысокая, зеленая. Молодые дубки на ней растут.
Вскоре няня задремала, спицы выскользнули из ее морщинистых рук, а Коля снова устремился на улицу.
Ему непременно нужно увидеть Кузяху с Савоськой. Но их нигде нет. Только одна Кланька Нянька сидит на завалинке, держа на руках годовалую сестренку, и грустно напевает:
Люди, люли, люли,
Прилетали гули…
Завидев барчука, она замолкла.
– Кузяху, часом, не видела? – спросил Коля.
– Может, и видела, да не скажу, – сердито ответила Кланька.
– Ты что – белены объелась?
– Может, и белены, тебе что за дело?
«Что такое с Кланькой? Какая муха ее укусила?» – недоумевал Коля. Он молча сел на завалинку. А как тут не догадаться: Кланька потому досадовала, что ей надоело держать сестренку на руках. Вот она посадила ее на траву. Но та подняла отчаянный вой.
– Ишь, ишь, гляди, какая супротивная! – сердилась Кланька. – Все бы ей на руках да на руках! Сил никаких не стало. Избаловали на мою шею.
– Дай я ее покачаю, – предложил Коля.
– Ладно уж, покачай, – после некоторого раздумья согласилась Кланька, не подавая виду, что она рада-радешенька хоть на минутку отвязаться от сестренки.
Коля старательно качал девчонку на ноге. Ей нравилось. Она весело гукала и что-то лопотала. Отошло сердце и у Кланьки:
– Сказать, где Кузяха?
– Ну, скажи.
– Дядя Ераст в поле угнал. И Савоську. Да еще за вихры поцапал. Это, говорит, за твоего братца-бродягу…
Только вечером встретился Коля с Кузяхой. Тот лежал на траве, устало закинув руки за голову. Завидев барича, он быстро приподнялся и стал оправдываться:
– Не мог я на Волгу… Ей-богу, не мог… С колокольни упасть… на острый ножик попасть!..
– Знаю, знаю, – успокоил Коля, садясь рядом, – у меня дело к тебе. Важнецкое!
– Важнецкое? А ну, говори!
– Приходи нынче на Атаманову горку. Там и скажу. Да Савоську с Мишуткой с собой покличь.
– А когда приходить?
– Как солнышко к лесу спустится.
– Ладно!
…На Атаманову горку пришли все, кого позвал Коля. В последнюю минуту приплелся даже и никем не приглашенный Алеха. Пригнав коров в деревню, он увидел торопившихся куда-то ребят и увязался за ними.
– Давай выкладывай свое важнецкое дело, – с нетерпением потребовал Кузяха.
Коля оглядел собравшихся с ног до головы. Ему сделалось грустно. У Савоськи высовывалось из рваных штанов голое грязное колено. Под веснушчатым носом Мишутки было мокро. Алеха Муха очень уж мал – от горшка два вершка. Вот Кузяха, этот еще туда-сюда. Даже стрелять умеет.
Помедлив минутку, Коля строго спросил:
– Кто хочет быть разбойником? Лица ребят недоуменно вытянулись:
– Каким разбойником? – робко произнес Савоська. А Мишутка добавил: – Разбойники с ружьями.
Кузяха промолчал. У него ружье есть. Отец подарил. Но в разбойники и он не собирался.
– Не буду я грабить, в острог попадешь, – твердо сказал, наконец, он. – Разбойники завсегда грабят.
– Нет, мы не такими разбойниками будем, – начал убеждать Коля. Его так и тянуло рассказать друзьям-приятелям, что он слышал от няни про Емельяна Пугачева и Степана Разина. Но она ведь просила никому не говорить об этом.
Разбойники есть разные, – объяснял он, оживленно жестикулируя, – одни злые, другие добрые. Мы будем добрыми. Если обижают кого, мы тут как тут – заступимся!.. Соглашайтесь! Кузяха! Ты?
Тот решился не сразу:
– Ладно уж, раз добрые – давай!
– Савоська?
– Я – как Кузяха.
– Мишутка?
– Я ножик на огороде спрятал. В самый раз для разбойников.
– Алеша?
– Вот я дедушки Селифонта спрошусь.
– Еще чего выдумал? – возмутился Коля. – Селифонту – ни слова. Это тайна! Слышишь?
– Слышу. В разбойники бы оно ничего, так опять же коровы. Кто их пасти будет?
– Разбойники по ночам выходят, – убеждал Коля. – Пригонишь стадо – и к нам. Ну?
– Так я же маленький… А в разбойники хочу!..
Сбор добрых разбойников был назначен на завтра в такой же час. Коля отпустил ребят. Они обрадованно побежали в деревню. Признаться, никто из них так и не понял, зачем потребовалось баричу приглашать их в разбойники. Пусть и добрые, а все же разбойники! Лучше бы в бабки поиграть. Куда спокойнее.
А Коля все стоял на Атамановой горке.
Солнце уже закатилось. Медленно надвигались сумерки. Небо на западе цвета алой крови. Снизу оно совсем багровое, а повыше – бледно-розовое, с голубыми пятнами.
Итак, решено! Завтра он поведет своих друзей на Волгу. Они нападут на баржу, которую тянут бурлаки, сбросят в воду злого, сердито кричащего на палубе человека и скажут измученным, исстрадавшимся людям: «Теперь вы свободны! Идите, куда душа желает. Мы – добрые разбойники!» И пусть не умирает тот худой и бледный человек. Пусть он живет и радуется…
В эту ночь Коля спал плохо. Он ворочался с боку на бок и бессвязно вскрикивал:
– Бросай бечеву! Кузяха! Кузяха! Нападай! Смелей!
Встревоженная няня то и дело поднималась с лежанки, зажигала свечу, вытирала мягким полотенцем мокрый Колин лоб и озабоченно шептала:
– Уж не сглазил ли кто его, моего голубчика? Ишь как мечется!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.