XXXIV. Между партизанами и немцами
XXXIV. Между партизанами и немцами
Человек привыкает ко всему, даже к самому худшему. Но в последний год войны мне стало казаться, что несчастьям не будет конца.
Почти каждый день что-нибудь случалось даже на моей с виду такой комфортабельной вилле. Я решила во что бы то ни стало прожить спокойно месяцы, отделявшие нас от долгожданного конца войны. Но не проходило дня, чтобы я не испытывала тревоги. Прежде всего, вокруг свирепствовал бандитизм. Несколько банд совершали постоянные жестокие налеты на селения. Это были настоящие преступники, которые выдавали себя то за партизан, то за чернорубашечников. Они грабили, уводили скот, насиловали женщин, убивали.
Когда ночью раздавался какой-либо шум, все дрожали от страха, несмотря на надежно запертые окна и двери.
Я укрывала в своем доме Карло Полакко, замечательного музыканта и моего дорогого друга. В Венеции он был известей как хороший аккомпаниатор. В прошлом он неоднократно ездил со мной на гастроли за границу, особенно в Скандинавские страны.
Я приютила его на своей вилле прежде всего потому, что он был необыкновенно приятным и остроумным человеком, а также желая спасти от жестоких преследований расистов. Обычно мы разучивали произведения камерной музыки, а иногда совершали короткие велосипедные прогулки вблизи виллы. Конечно, Полакко старался как можно реже попадаться людям на глаза. Если на вилле появлялись какие-нибудь подозрительные люди, он укрывался в маленькой часовне, примыкавшей к парку, или в будке, приспособленной под трансформаторную подстанцию.
Я поддерживала постоянную переписку со своим импрессарио, коллегами и друзьями.
Именно в это время я совершила одну оплошность. На нескольких почтовых открытках, адресованных друзьям, я написала, что разучиваю французские, американские, английские и португальские романсы для новой программы. Однажды глава провинции Тревизо Беллини вызвал меня к себе.
Я не на шутку испугалась и тотчас же отправилась к нему. Беллини принял меня очень любезно, но я тут же почувствовала, что надо быть настороже. От банальных комплиментов он сразу перешел к делу.
— У вас есть ангел-хранитель, — сказал он. — На сей раз роль ангела-хранителя играю я. Как вы могли так неосторожно написать всем о том, что готовите новую программу из английских, американских и французских песен? Разве вы не знаете, что почту проверяет суровая цензура? Слава богу, что эти открытки лежат на моем столе и я хорошо вас знаю. Иначе могли бы быть большие неприятности…
Через несколько дней я снова приехала к тому же Беллини. На этот раз я хотела вступиться за одного известного и смелого антифашиста, который был недавно арестован. В лучшем случае его ожидала репатриация в Германию. Он командовал партизанами под именем капитана Тоти. Он назвался этим именем с моего разрешения, в надежде, что оно принесет ему счастье. Старый враг фашизма, он в свое время эмигрировал во Францию, затем сражался в Испании вместе с Паччарди и Ненни, а после захвата Франции немцами был выслан в Германию, а потом переведен в Италию и заключен в тюрьму.
После событий 25 июля 1943 года капитан Тоти был освобожден. Он доблестно сражался в рядах Сопротивления, но все же попал в плен.
Страстно желая сделать что-нибудь для него, я отправилась к Беллини. Говоря с ним, я сделала основной упор на то, что после ареста капитана Тоти две его маленькие дочки и старики родители остались совершенно без средств к существованию и минимальной поддержки. Постаралась представить его неудачником, которого беспричинно преследуют власти, а он, в сущности, никому в жизни не причинил зла. В конце концов, пыталась убедить Беллини в том, что капитан Тоти и так уже дорого заплатил за верность своим идеалам юности, идеалам Мадзини.
Беллини любезно выслушал меня, вставляя то одно, то другое замечание. Было ясно, что он знал о прошлой и настоящей деятельности капитана Тоти гораздо больше меня и смягчить его вряд ли удастся. Все же я поняла, что против капитана Тоти не было прямых улик и точных доказательств его участия в подпольной деятельности и в Сопротивлении. Благодаря этому обстоятельству мне удалось вырвать у Беллини что-то вроде обещания помочь ему.
— Послушайте, синьора Тоти, — сказал он. — Я обещаю вам сделать все возможное для вашего протеже, хотя бы в знак благодарности за ваше искусство. Но вы должны понимать, какую ответственность на себя берете, столь настойчиво вступаясь за заключенного. Будьте осторожнее. Мы переживаем тяжелое время, и сейчас очень легко впасть в немилость.
Беллини оказался человеком слова. Спустя несколько дней капитана Тоти освободили с предписанием оставить Тревизо и поселиться в Венеции. Соблюдая большую осторожность, он продолжал бороться в Сопротивлении до самого вступления партизан в Венецию.
Гораздо более рискованными были мои контакты с партизанами Солигезе, создавшими подлинное воинское подразделение, наделавшее много хлопот немцам и чернорубашечникам.
Одной из групп, не входящей в регулярные партизанские части, командовал совершенно исключительный человек. Впоследствии я с удивлением узнала, что он был повинен в нарушении дисциплины, даже в уголовных преступлениях, и сами деятели Сопротивления осудили его. Конечно, внешность бывает обманчива, и я могла поначалу ошибиться. Звали его Мин. Он был талантливым военачальником, отважным и в то же время осторожным, вездесущим и неуловимым. Большинство населения охотно помогало ему. Его или любили, или боялись. Коллаборационисты жили в постоянном страхе, так как знали, что длинная рука Мина достанет их даже под землей.
Однажды моя сестра Эльза, которая с самого начала партизанской войны входила в состав провинциального комитета освобождения Венеции и Тревизо, а после войны была награждена грамотой «Александр», запыхавшись, прибежала на виллу. Когда она ехала на велосипеде по дороге в Солигетто, какие-то вооруженные молодые люди грубо остановили ее.
Вначале Эльза подумала, что они хотят отобрать у нее велосипед. Когда же они убедились, что это «сестра Тоти», ее тотчас же проводили в горы к Мину. Сам Мин попросил передать мне, что собирается ночью прийти на виллу вместе с несколькими своими верными помощниками, чтобы поговорить со мной.
Это было 12 июня. Я хорошо помню дату. Ведь на следующий день были мои именины.
Взволнованная известием о ночном визите Мина и его телохранителей, я приготовила праздничную встречу, решив взять кое-что из своих продовольственных запасов и угостить партизан на славу: спагетти, хорошим вином, а возможно, и тортом. На всякий случай я отпустила обеих служанок домой. Запершись в комнате и внимательно прислушиваясь, мы ждали целых три часа. Кругом все было погружено в темноту, не слышно ни звука. Наступила полночь. Мы легли спать, решив, что какая-нибудь неожиданная опасность помешала партизанам выйти из убежища.
Сквозь сон мы услышали, что в дверь сильно стучат. С некоторой опаской я выглянула в окно и увидела в саду группу вооруженных людей. Один из них заметил меня и сказал:
— Не бойтесь, синьора. Я — Мин.
Мари, Полакко и другие тоже проснулись. Мы наспех оделись, и спустя несколько минут начался странный ночной прием. Мы все были очень возбуждены. Партизаны без конца извинялись. Они оставили у входа ружья, автоматы, ручные гранаты и вошли в кухню. Мин сердечно пожал мне руку и сказал:
— Вы уж извините нас за опоздание, синьора Тоти, но мои ребята решили побриться перед приходом к вам. И вот потеряли уйму времени.
— Полноте, какие там извинения, — ответила я. — Располагайтесь. Представляю, как вы проголодались.
— На отсутствие аппетита жаловаться не приходится, — непринужденно ответил Мин. Он производил очень приятное впечатление.
Мы поставили на стол фиаски с вином, а вскоре появились и роскошные дымящиеся спагетти. Под громкий звон бокалов начался настоящий пир.
Через несколько минут установилась сердечная, непринужденная обстановка. Мин рассказывал нам о трудной жизни партизан в горах, о боевых партизанских делах, о засадах, о бесчисленных опасностях, заставлявших их быть постоянно начеку.
К счастью, местное население, измученное постоянными облавами, угрозами и налетами СС и чернорубашечников, было солидарно с партизанами и помогало им, делясь скудными запасами провизии и предупреждая вовремя о грозящей опасности. Мин рассказывал обо всем этом очень просто, как о вещах совершенно обычных и незначительных.
— Однако, — продолжал Мин, — как правило, в семье не без урода. Шпионы — это наше несчастье. Чаще всего они действуют несознательно, так, из чувства страха.
При этих словах один из партизан подмигнул и вынул из кармана фотографию женщины, которую остальные тотчас же начали рассматривать. Мин объяснил мне, что эту фотографию нашли у одного подозрительного человека, арестованного совсем недавно. Я не удержалась и спросила, что же он сделал с этим несчастным. Честно говоря, я боялась, что они уже успели отправить его на тот свет, но громкий смех партизан в ответ на мой вопрос успокоил меня.
— Мы привели его с собой, — сказал Мин. — Он нас ждет в саду. Потом мы подумаем, как заставить его заговорить.
— И он… он вас ждет в саду? — удивленно воскликнула я. — Да он уже, наверно, давно удрал!
— Это исключено, синьора, — засмеялся Мин, — мы его привязали к дереву, как колбасу в лавке.
Мне стало жаль этого неизвестного «шпиона», и я начала горячо упрашивать Мина, чтобы его развязали и впустили в дом. Командир согласился. Двое партизан вышли и скоро вернулись с предполагаемым шпионом. Он оказался до смерти напуганным молодым парнем из соседнего селения.
Я усадила его, дала поесть. К счастью, мои гости в это время набросились на торт, я же попыталась приободрить парня.
Постепенно несчастный пришел в себя. Всхлипывая, он сказал, что ни в чем не виноват и ничего не знает о немцах и фашистах. Я видела, что он уповает только на мою помощь. Когда партизаны собрались уходить, я отвела Мина в сторону и попросила сжалиться над несчастным парнем. Мин пообещал разобраться как следует в этом деле и сказал, что я могу рассчитывать на его защиту и помощь.
Вокруг бродили банды грабителей, и, так как моя вилла стояла в стороне от селения, он вызвался каждый вечер присылать мне охрану. У его партизан был пароль «звезда». Каждый вечер ко мне являлись три-четыре партизана и дежурили ночью в саду и в парке, отдыхая по очереди в часовне.
Однажды мы сидели в гостиной и слушали передачу из Лондона. Раздался стук в дверь. Вошла испуганная служанка и сказала, что пришел партизан с автоматом. Я выглянула в окно и спросила, кто он.
— Партизан, — ответил молодой человек. — Меня послал Мин. Вы не могли бы пустить меня переночевать?
Слегка поколебавшись, я открыла дверь и дала ему поесть. Его лицо вызывало доверие. Он был молод, хорошо воспитан и вооружен до зубов.
На следующее утро он позавтракал и, горячо поблагодарив меня, ушел. Я побежала в Пьеве к связному партизан, работавшему парикмахером, где застала другого командира по имени Бруно, который вскоре погиб во время облавы. Я рассказала ему о партизане, так как не была уверена, что его действительно послал Мин, описала внешность незнакомца.
— Не бойтесь, синьора, это настоящий партизан. Его кличка «Лев», он командир отряда «Гарибальди». Наверно, за ним кто-нибудь гнался, а он боялся попасть в засаду. Вы хорошо сделали, что приютили его.
Я уже вошла во вкус борьбы и часто забывала даже об элементарной осторожности.
Часовня, находящаяся рядом с виллой, уже давно превратилась в убежище для партизан, дезертиров, подозреваемых немцами людей.
Когда же СС и чернорубашечники патрулировали на улицах Барбизанелло, в часовне прятался и маэстро Полакко. Иногда под предлогом выразить свое уважение ко мне заходили офицеры из комендатуры, желавшие познакомиться со мной, а также те, кто знал меня по многочисленным гастролям в Германии и Австрии. Как только они появлялись, начиналось стремительное «паломничество» в часовню. Всегда находился кто-нибудь, кто не имел ни малейшего желания встречаться с посетителями такого сорта, и первым среди них был Полакко.
Некоторое время у меня жили два моих дальних родственника-студента. Они уклонялись от военной службы и принудительной работы на фашистов.
Они тоже устроились в часовне. Притащили матрацы, а на алтарь поставили спиртовую горелку.
Однажды ночью явился Мин.
— Синьора Тоти, я пришел, чтобы просить вас быть осторожнее. Слишком много людей уже знает о вашей помощи партизанам и дезертирам. Многим известно и о часовне. Помните, что у немецкого командования в Пьеве длинные уши… Завтра на рассвете отправьте всех, а я уберу своих людей.
Фашисты готовились к большой облаве в Солигезе. Партизаны собирались вернуться в горы и снять на время охрану моей виллы.
Прощаясь с Мином, я сказала ему:
— Мне жаль, что вы уходите, потому что в следующее воскресенье меня пригласили петь на мессе, а мне бы очень хотелось, чтобы вы меня послушали. Я буду петь для вас и молиться за вас. Пусть вас благословит господь!
В воскресенье я отправилась в церковь. Началась месса, и тут же послышался шум мотоциклов. Прихожане и священник забеспокоились.
Увлеченная пением и молитвой, я не обратила на это особого внимания, но во время проповеди и чтения Евангелия я пошла в ризницу, чтобы немного отдохнуть. Каково же было мое удивление, когда я нашла там Мина и нескольких партизан.
Они безумно рисковали. В церкви могли оказаться фашисты. С минуты на минуту можно было ждать вооруженной схватки. В отчаянии я стала умолять Мина и его товарищей уйти как можно скорее. Они послушались моего совета и ушли. Успокоенная, я вернулась в церковь. Когда я пела последнюю молитву, на улице раздались выстрелы. Это партизаны прощались со мной.
Этот любопытный эпизод стал известен. Весть о нем разнеслась по всей округе. Распространились слухи, что Тоти — партизанка, что она поддерживала связь с Мином и не раз уже пела в церкви специально для бригады «Гарибальди».
Стоял ноябрь 1944 года.
Однажды в сад въехал большой военный автомобиль. Из него вышли четыре офицера, два немца и два итальянца, и молодая девушка. Увидев их, Полакко незаметно выскользнул из дома и пробрался на трансформаторную подстанцию. Еще минуту назад я и не подозревала о надвигающейся опасности, и у меня сильно забилось сердце. Однако я нашла в себе силы улыбнуться и спросила, что им угодно. Они пришли просить меня «о большом, очень большом одолжении» — от имени комендатуры Тревизо они уполномочены пригласить меня принять участие в концерте, который дают в Конельяно в честь маршала Роммеля и немецких солдат, отбывающих на фронт.
Я вздрогнула, но потом взяла себя в руки и, немного помедлив, ответила, что была бы счастлива, бесконечно счастлива принять их любезное приглашение, но, боюсь, у меня сел голос.
— Иногда так случается в это время года, — пояснила я, — и вот как раз собираюсь поехать полечиться к своему врачу в Венецию.
— Пустяки, — возразил один из немцев на плохом итальянском языке, — это скоро пройдет, и не стоит волноваться из-за такой малости.
— Хорошо, если бы вы были правы, — возразила я. — К сожалению, я знаю, что эта проклятая хрипота не проходит так быстро. Поверьте, мне много раз приходилось из-за этого отменять выступления.
Затем я попыталась перевести разговор на другую тему, спросив нежеланных гостей, не хотят ли они выпить хорошего белого вина. Вино почему-то медлили подавать, и я отправилась за ним в кухню.
Сопровождавшая офицеров девушка пошла за мной. Когда мы знакомились, она сказала, что учится пению. Догнав меня, она прошептала:
— Послушайте, синьора Тоти, доверьтесь мне. Я пришла с ними, потому что один из итальянских офицеров — мой жених. Знайте же — они пришли для того, чтобы испытать вас. Ходят слухи, что вы партизанка. Не отказывайтесь от выступления в концерте, иначе они сожгут вашу виллу.
Вернувшись с вином в зал, я сказала, что в виде особого исключения согласна пойти навстречу их настойчивым просьбам, но тут же предупредила, что перед концертом мне придется съездить в Тревизо к портнихе. Я объяснила, что у меня нет вечернего платья. На самом же деле мне надо было посоветоваться с партизанами насчет концерта — выступать или нет.
Немецкие офицеры оказались настолько любезными, что предоставили в мое распоряжение машину, бензин и пропуск в Тревизо.
Приехав в город, я вместо портнихи отправилась к одному из руководителей подполья, Дзадре, и другому видному деятелю Сопротивления — адвокату Босколо. Мое прежнее олимпийское спокойствие явно изменило мне.
— Пой, конечно, пой, — сказали мне.
— Да, но я не хочу, чтобы меня потом обвиняли в коллаборационизме, — ответила я.
— Ну что ты, Тоти. Мы же тебя все знаем. Твой патриотизм ни у кого не вызывает сомнений.
Прошло несколько дней. Однажды вечером за мной приехала немецкая машина и отвезла в Конельяно. Аккомпаниатора не было, и у меня хватило дерзости взять с собой Полакко. Надо сказать, что хотя Полакко не был в большом восторге от этого предприятия, но держал себя превосходно. В общем, мы дерзко подшутили над немцами, заставив их слушать игру аккомпаниатора-еврея.
Мы приехали в Конельяно. Когда я выходила из машины, ко мне подошел местный секретарь фашистской партии. Рассыпаясь в комплиментах, он сказал, что в гостинице меня ждет коммендаторе Бьянки, специально приехавший из Венеции на мой концерт. Я задумалась. Что еще за коммендаторе Бьянки? Я не знала никакого коммендаторе Бьянки.
Он оказался нотариусом Бассиньяни, видным деятелем Сопротивления. За его голову немцы обещали сто тысяч лир.
Увидев его, я похолодела. У меня подкосились ноги.
— Да вы с ума сошли! Зачем вы приехали в Конельяко? Хотите навлечь на меня крупные неприятности?
— Я приехал только для того, чтобы послушать вас. Не пугайтесь и не беспокойтесь. В театре будет немало партизан.
Театр был переполнен. У меня сильно билось сердце. Я очень волновалась за Полакко, Бассиньяни, за всех партизан.
В зале было множество немецких солдат и офицеров, а также итальянских офицеров из десятой бригады «Мас». Маршала Роммеля не было. Возможно, его уже подозревали в участии в заговоре против Гитлера. На балконе сидело множество партизан, переодетых в гражданскую одежду.
Я спела несколько романсов и арий, которые зрители встретили восторженными криками «браво», «бис».
Время от времени поглядывая на Полакко, я видела, что он бледен как полотно и лоб его покрыт испариной, тем не менее он сохранял полное спокойствие. А ведь достаточно было агенту полиции или какому-либо фашисту опознать его — и…
После концерта мы вернулись в гостиницу. За ужином к нашему столу подсел Бассиньяни. Нечего и говорить, что от волнения у меня все поджилки тряслись!
Ночью в окрестностях Канельяно произошел бой. Мы не сомкнули глаз до утра. Раздавались выстрелы, крики, слышался шум моторов, шаги патрулей.
Едва начало светать, я потихоньку улизнула из гостиницы и перебралась в женский монастырь. Здесь, в тихой обители, я немного успокоилась и с глубоким чувством спела молитву, благодаря господа за его милосердное покровительство.
* * *
Наступили бурные и трагические времена. Фашисты планомерно и безжалостно прочесывали города и селения провинции. Позже я узнала, что Беллини исключил из плана карательной экспедиции район Барбизанелло. Вместе с двумя виллами графов Брандолин были сожжены многие дома бедняков в районах Солиго, Пьеве и Солигетто; большое число партизан, заложников и людей, не поддерживавших ни одну из сражающихся сторон, было расстреляно. Запасы продовольствия, скот, ценные вещи безжалостно отбирались. Вокруг царили отчаяние, горе, разруха.
Этот кошмар продолжался четыре дня. Мы заперлись на вилле, но и сюда долетали выстрелы, грохот танков, дикие крики.
Затем наступили внешне спокойные, но полные опасности и смятения дни. Первым, кто появился в нашем саду, был изможденный, напуганный юнец, весь в лохмотьях. Дрожащим голосом он рассказал, что он партизан, чудом спасшийся от облавы, и молил о помощи. Я дала ему немного денег и еды.
Потом у меня возникли сомнения, партизан ли это. Во всяком случае, мне стало ясно, что нам опасно оставаться дальше в Барбизанелло. Мари и Полакко тоже считали, что лучше вернуться в Венецию.
С божьей помощью мне удалось перевезти в Венецию немного мебели, посуды, часть белья и гардероба, и мы с Мари не так уж плохо устроились в четырех комнатках. Остальная часть была реквизирована.
В нашем скромном жилище часто собирались друзья, среди них — незабвенный Мемо Бенасси и моя любимица Татьяна Павлова. По вечерам обычно приходил капитан Тоти; несмотря на предупреждение суда, он продолжал свою подпольную деятельность. Наступила весна 1945 года, оставались считанные дни до освобождения и окончания этой злосчастной войны.
Венеция кишела заправилами республики Сало, которые по-княжески жили в роскошных отелях. Немало было и немцев; по улицам и площади св. Марка бродили даже солдаты вспомогательных азиатских частей, настоящие ландскнехты, приезжавшие в Венецию отдыхать после убийств и грабежей во Фриули. Да, странный вид имел в то время сказочный город дожей!
Джильда. «Риголетто» Дж. Верди
Норина. «Дон Паскуале» Г. Доницетти
Лючия. «Лючия ди Ламмермур» Г. Доницетти
Тоти Даль Монте выступает в концерте (Париж)
Тоти Даль Монте в комедии «Добрая мать» К. Гольдони
Тоти Даль Монте в опере «Король» У. Джордано
Норина. «Дон Паскуале» Г. Доницетти
Лодолетта. «Лодолетта» П. Масканьи
Мария. «Дочь полка» Г. Доницетти
Паж. «Бал-маскарад» Дж. Верди
Недда. «Паяцы» Р. Леонкавалло
Лола. «Сельская честь» П. Масканьи
Джильда. «Риголетто» Дж. Верди
Участники спектакля «Севильский цирюльник» Дж. Россини в театре «Ла Скала»: Баккалони, Франчи, Шаляпин, Тоти Даль Монте, Скипа
Лючия. «Лючия ди Ламмермур» Г. Доницетти
Амина. «Сомнамбула» В. Беллини
Тоти Даль Монте и Тито Скипа. «Дон Паскуале» Г. Доницетти
Амина. «Сомнамбула» В. Беллини
Норина, «Дон Паскуале» Г. Доницетти
Тоти Даль Монте. 1956 г. Фото Ал. Лесса
Тоти Даль Монте беседует с Александром Пироговым, Галиной Вишневской и Еленой Катульской. 1956 г. Фото Ал. Лесса
Однажды ко мне постучался взволнованный капитан Тоти и сказал, что мы должны сделать для партизан красные галстуки. Партизаны готовились к изгнанию захватчиков и к последней схватке с фашистами. Я, Мари и моя сестра Эльза распороли все красные вещи, которые нашлись в доме. Но сколько нужно платьев, чтобы сделать по меньшей мере несколько сотен алых галстуков!
— Не волнуйтесь, позабочусь об этом я, — сказал наш Тоти. На следующий день он явился к нам с объемистым свертком красного полотна, которое дал ему Бараттоло из «Скалера-фильм». Он заведовал в то время киностудией в Джудекке.
Целыми днями я, Мари и Эльза шили галстуки, но однажды вечером пришел Тоти и, волнуясь, объявил, что нужно поскорее все это спрятать.
Оказалось, что один из рабочих Джудекки, мясник, узнав о нашей работе, преисполнился энтузиазмом и стал рассказывать об этом своим приятелям. Новость могла дойти до любого шпиона. Короче говоря, Тоти боялся обыска.
В страшной спешке мы завернули готовые галстуки и остаток красного полотна в большущий пакет, и Тоти тут же его унес. Когда 28 апреля мы с Мари вышли на Римскую площадь встречать освободителей, то увидели, что многие партизаны повязали шею нашими красными галстуками.
Огромная толпа несла на руках новозеландских танкистов Восьмой армии. Внезапно меня тоже водрузили на танк. Во весь голос я запела «Братья итальянцы, Италия пробудилась», и тысячи голосов хором подхватили слова песни. Когда я спустилась, австралийские и новозеландские солдаты столпились вокруг меня, крепко жали руку, обнимали, просили автографы.
На следующий день после освобождения меня разбудила перестрелка где-то совсем рядом. Я осторожно выглянула и увидела во дворе дома партизан, стрелявших по фашистам, которые прятались на крышах соседних домов.
В моих четырех комнатах постоянно толпились патриоты, друзья, артисты. Мемо Бенасси уже думал о возобновлении театральной деятельности; он жил рядом, в доме моей сестры. Там же нашла прибежище и Татьяна Павлова, которая страшно волновалась за судьбу своего мужа. Бенасси только и делал, что строил планы и, обсуждая их, часто спорил с известной актрисой. Но дебаты неизменно сменялись дружеским примирением. Бенасси, естественно, мечтал о репертуаре из произведений американских и русских композиторов.
Через несколько дней ему удалось каким-то чудом создать небольшую труппу и вновь открыть театр «Гольдони». Я тоже с нетерпением ждала того момента, когда смогу возобновить свои выступления в опере.
Закончился мой вынужденный отдых со всеми его треволнениями. Ненни и Пертини от имени Социалистической партии оказали мне высокую честь, публично выразив благодарность за мое активное участие в партизанском движении.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.