Часть вторая
Часть вторая
Началось всё с того, что недавно мне позвонил доктор Юрий Бузиашвили из кардиологического центра.
– Ираклий, помнишь, ты рассказывал смешную историю про английского телеграфиста, который жил в Грузии, кажется, в деревне Лио…
– Да…
– Очень смешная история. Он объявил английской территорию у столба… Я ее потом пересказывал, большим успехом пользовалась… Никто не верил, что такое случилось в действительности. Он ведь твой родственник?
– Моего деда сестры муж, точнее, возлюбленный.
– Как его фамилия?
– Хьюз.
– Имя?
– Кристофер.
Юрий Бузиашвили громко повторял мои ответы для кого-то, кто слушал его на том конце провода.
– Ираклий, сейчас с тобой будет говорить человек, он приехал из Англии. Фамилия его Хьюз. Хочет тебя видеть…
В телефонной трубке – незнакомый голос с акцентом, типичным для европейца, изучившего русский в лингафонном кабинете.
– Здравствуйте! Моя фамилия Хьюз, имя Филипп…
Вскоре я познакомился с врачом-кардиологом Филиппом Хьюзом, который, как я высчитал, был моим троюродным братом. Его дед – родной брат Кристофера Хьюза. Когда Филипп собирался в научную командировку в Грузию, семейство Хьюзов велело ему разузнать о блудном сыне, исчезнувшем в двадцатых годах на Кавказе. Филипп имел при себе открытки, которые Кристофер присылал из Грузии в Англию, вырезки из газет “Таймс”, “Гардиан”, несколько фотографий самого Кристофера.
Филипп Хьюз собирался съездить на два дня (суббота-воскресенье) в деревню Лио, навести там справки о Кристофере Хьюзе. Сказал об этом своим грузинским коллегам, доктор Бузиашвили познакомил нас.
* * *
Шоссейная дорога. Потом влево. Одолевая один за другим склоны гор, машина взбирается выше и выше.
Осень.
Золотистые початки кукурузы, красное вино, зеленый чайный лист.
Вершится великое чудо: природа вручает свои дары.
Доктор Филипп Хьюз смотрит в окно машины. Он сидит на переднем сиденье, разглядывает проносящиеся пейзажи. Хроникер за рулем.
Этой же дорогой до нас в 1956 году ехал рейсовый автобус, крытый брезентовым тентом. В пятидесятых годах такие автобусы назывались “Союзтранс”.
В первом ряду сидел старый человек, на коленях держал деревянный чемоданчик. Каракулевая папаха спущена к бровям. В автобусе оживленно, несмотря на густые облака.
Пыль проникла даже под стекло часов автобуса, стрелки остановились.
На перевале автобус задержался у родника. Сошли напиться холодной-холодной воды.
Старику в папахе первому подали жестяную кружку. Он выпил и стал медленно оседать. Его подхватил водитель автобуса. С головы старика упала папаха, оголился череп. Водитель осторожно уложил старика на траву рядом с родником. Старик не дышал. В руках сжал кружку, не отпускал…
Пассажиры, удивленные, растерянные, смотрели в открытые немигающие глаза.
– Умер?! – то ли спросил, то ли констатировал факт один из пассажиров, убрав ухо от груди старика.
В паспорте умершего было записано: Байрам Курбан-оглы, год рождения 1879-й. Место жительства – город Баку. Что ему надо было в Лио? К кому он ехал? С кем был знаком?
Старик лежал на носилках во дворе медпункта. В здание его не занесли, так как приезжий из районного центра врач принимал тяжелые роды.
Байрам-Курбан-оглы сжимал в руке жестяную кружку, сцепив неживые пальцы так сильно, что, казалось, они припаялись к ней.
В деревянном чемоданчике обнаружили будильник, галоши, резиновый плащ, книгу “Декамерон” на грузинском, детскую куклу, видимо, для подарка, фотографии человека в папахе, лет на тридцать моложе себя же, мертвеца. Большое количество денежных купюр. Под пачками денег лежала тетрадь в синем коленкоровом переплете. Мелким почерком грузинскими буквами были заполнены почти все ее страницы.
По фотографии признали, что это Лаврентий Зосимович Мгеладзе, скрывавшийся под именем Байрам Курбан-оглы.
В тетради записывалась жизнь Лаврентия.
Интересующие меня и Филиппа темные пятна в биографии Кристофера Хьюза высветила эта синяя тетрадь.
Хореограф дома культуры Вахтанг Горкин свел нас с Ильей Ильичом Мгеладзе. В его доме долго искали синюю тетрадь. Искали в шкафу, потом в сундуке, нашли в пыльной картонной коробке из-под обуви “Красный богатырь”. Илья Ильич, довольный, что тетрадь нашлась, стал говорить быстро-быстро. Филипп понимал не всё.
– Следователь дал мне эту тетрадь после того, как выяснил всё про умершего в автобусе Лаврентия Мгеладзе. Вроде он ко мне ехал из Баку, где скрывался много лет.
Честно говорю, вначале мне очень хотелось получить деньги, которые после него остались в том чемодане. Я доказывал, что я его единственный родственник. В Баку у него, как выяснилось, не было никого. Работал один в мастерской по ремонту музыкальных инструментов – дайры, зурны, доли и т. д. Но когда я узнал, что он за человек… И какие дела совершил… Не надо! Жена, дети, внуки все здоровы. Сам я… Дай пять копеек… Хочешь английские, хочешь наши…
Ираклий и Филипп ищут в карманах. Илья Ильич сам достает пятак, кладет между пальцев и тут же показывает его согнутым. Отдает внуку: “Пойди постучи по нему молотком”, – а гостей зовет к столу.
“Стамбул, 1922 г. Гостиничный номер, – читаем мы отрывки из синей тетради. – Я хочу кончить жизнь самоубийством. Стою на стуле. Моя голова – в веревочной петле. Еще мгновение – и я толкну стул. Случайно взгляд падает на зеркало шкафа. Вижу свое отражение. Мне становится смешно. Я, Лаврентий Зосимович Мгеладзе, должен висеть в грязном гостиничном номере на окраине Стамбула, этого жуткого города, где я пошел на дно (Боже, как смешно смотреть на себя в зеркало).
Неожиданно ноги мои соскользнули, и я повис в воздухе. Судорожно стал бороться за жизнь, я уже не хотел умирать. Но я не мог крикнуть, позвать на помощь, веревка сдавливала шею, я терял сознание. В последнюю секунду, пока я мог действовать, правая нога нащупала стул, он был свален набок, я подцепил его левой ногой и подтянул поближе. Я был спасен.
Но этот случай не прошел даром, я не могу с тех пор остановить дрожь в руках.
Я поклялся вернуться в Грузию, откуда был изгнан, отомстить Нестору Квирикадзе, бывшему другу, ныне врагу…
Мне стало радостно жить, у меня появилась цель”.
“…Я нанял платного убийцу. Это молодой человек, скромный, обходительный, по имени Еввул. Национальности непонятной. То ли грек, то ли перс, то ли еврей”.
“…Ночью удачно перешли границу. Утром смотрю на Лио. Как красива моя деревня. Моя?”
“…В полдень сбежал Еввул. Я остался один…”
* * *
…На телеграфном столбе развевается английское знамя.
В кровати лежит Кристофер. Спит.
– Доброе утро, господин Хьюз!
Голос приветствовал на чистом английском.
Кристофер проснулся. Выбрался из-под пледа. Выглядит он неопрятно. Лицо заросло щетиной – робинзонада наложила на него свой отпечаток.
Хьюз растер мятое лицо. Вконец проснулся.
Перед ним стоял человек с глазами слегка навыкате.
Точнее, перед кроватью стояла лошадь, серая в яблоках, машинально отметил про себя Хьюз, а на лошади в дорогом, инкрустированном серебром седле сидел человек с глазами слегка навыкате.
Кристофер обратил внимание на руки, державшие повод, – они дрожали. Так дрожат руки профессиональных алкоголиков; но значительность фигуры, жестокое выражение глаз, закрученные вверх пышные усы, узкий с горбинкой нос, каракулевая папаха, спущенная на брови, делали всадника похожим на Осман-бея, героя турецкой войны.
– Мое имя Лаврентий Мгеладзе!
Всадник поднял трясущуюся руку к груди и стал расстегивать защитного цвета френч. Пальцы с трудом высвобождали пуговицы из петель. Создалась неловкая пауза.
Всадник молчал.
Пятница фыркнул. Кристофер скосил глаза на своего осла. Когда он вновь посмотрел на всадника, у того в руках прыгал револьвер.
Кристоферу стало не по себе от этого зрелища.
Лаврентий Мгеладзе, не меняя жесткого выражения лица, бросил револьвер на кровать.
Кристофер подхватил скатывающийся с пледа револьвер, инстинктивно положил палец на курок.
– Оружие делает человека храбрым! – сказал Лаврентий.
Его английский звучал грамотно, почти без акцента. “Что всё это значит? Как это понимать?” – хотел спросить Кристофер. Но всадник выпрямился, стал еще более помпезным (“Если не обращать внимания на дрожащие руки”, – подумал Кристофер Хьюз). Телеграфист посмотрел на револьвер. Бельгийская марка, восьмизарядный барабан. В каждое гнездо вложена пуля.
Кристофер чувствовал себя неуютно под тяжелым взглядом всадника. “Что хочет этот человек?”
Большая черная птица с желтым клювом села на куст рядом со столбом и залилась трелью.
Лошадь тихим шагом стала удаляться от телеграфного столба.
– Ваш револьвер!
Лаврентий оглянулся:
– Он твой!
Всадник и лошадь скрылись в кустах.
В руках Кристофера остался револьвер с номерным знаком 2056. Кристофер прицелился. Обратил внимание на то, что целится в сторону деревни. “Бах, бах!” – по-детски озвучил мнимый выстрел. Вспомнил о ружье, отобранном Нестором Квирикадзе. Приятное ощущение защищенности шло от ладони, которая сжимала рукоятку револьвера.
Появилось желание съездить в деревню.
Он встал. Оделся. Револьвер не умещался в кармане брюк. Заложил его за пояс, затянул ремень. Холодная сталь будоражила душу, делала ее воинственной.
* * *
Перенесемся мысленно лет через тридцать. Заглянем в мастерскую по ремонту восточных музыкальных инструментов.
Маленькая комнатка. Железная печка с длинной трубой через всю комнатку. На стенах висят дайры, барабаны, множество струнных инструментов, названий которых хроникер не знает. Некоторые похожи на грузинские трехструнные чонгури, другие с более крутыми боками, пузатые, плоские…
На столе мотки струн, гвозди, проволока, пилки, зажимы, канифоль, паяльник, куски кожи для натяжки на барабаны. Настольная лампа. Патентное удостоверение в рамке. Актриса Любовь Орлова с обложки “Огонька”, кнопкой к стене. Плакат со счастливо улыбающейся парой, которая на вытянутых руках держит сберкнижку. Надпись типа “Деньги скопили – на курорт укатили”. За спиной улыбающейся пары – Черное море, пальмы, белый пароход, горы, ресторан на вершине горы.
Под плакатом сидит Байрам-Курбан-оглы. Ему семьдесят шесть. Он держит один из музыкальных инструментов, настраивает его. Рука умело перебирает струны. Поднимает голову и говорит, глядя прямо нам в глаза:
– Когда сбежал Еввул и я остался один, мне пришла в голову идея использовать англичанина… для своих целей. Я не мог заплатить ему, так как все деньги украл Еввул, но я понял: Хьюз – обиженный человек, и зерно обиды надо взрастить в его душе до ненависти.
Байрам-Курбан-оглы затянулся самокруткой из газетного листка, пустил густой дым и продолжил:
– Почему я сам не хотел расправиться с Нестором? Мои руки… они дрожали. Если бы я промахнулся, Нестор не упустил бы такого случая, он ходил всегда при оружии… В деревню я войти не мог, каждый знал меня. Неделю караулил, когда Нестор в одиночку войдет в лес… Не входил.
Байрам-Курбан-оглы вновь глубоко затянулся. Дым пускает при разговоре – привычка курильщика-профессионала.
– Англичанина было легко обрабатывать. Наивным был невероятно.
* * *
…На кровати сидят Лаврентий и Кристофер. Поодаль щиплют траву Пятница и лошадь. Серая в яблоках.
– Эти красные дьяволы хотят перевернуть весь мир, хотят разрушить его. И на обломках всего ценного, что есть в этом мире, построить свой мир, со своими законами. Они это сделали в России, Грузии, завтра это случится в твоей Англии… Они плюют на существующие веками законы, будто их нет вовсе…
Кристофер встрепенулся:
– Нестор уверяет меня: линия Лондон – Дели аннулирована…
Лаврентий подливает масла в огонь:
– Дай ему волю – он аннулирует саму Англию!
* * *
– При первой встрече я дал ему револьвер, – продолжает рассказ Байрам-Курбан-оглы, – и этим ограничился. Потом стал убеждать его, что в Несторе Квирикадзе всё от дьявола. Револьвер стал жечь ему руки, настал день, когда он сказал: “Я убью его”.
Хьюз ушел в деревню. Я смотрел в подзорную трубу…
В большом круге были видны три фигуры: Нестор, осел и на осле Кристофер. Окуляр подзорной трубы сопровождал собеседников, как оптический прицел винтовки. Широкая спина Нестора – прекрасная мишень для выстрела. Лицо Кристофера напряжено, но разговора не слышно.
Он не решился на выстрел. В один момент я видел, как он вынул, но тут же спрятал револьвер.
А ведь ситуация была удачнейшая. Нестор ни о чем не подозревал. Они шли через пролесок к мельнице.
Когда Хьюз вернулся, я не сдержался и назвал его трусом…
Через несколько дней горела столовая красной коммуны. Хьюз догадался, что это было делом моих рук!
Байрам-Курбан-оглы поперхнулся дымом самокрутки. Глаза наполнились слезами. Успокоился. Восстановил дыхание.
– Вы, наверно, думаете, как просто я рассказываю о своих, – улыбается, – злодеяниях. Я молчал об этом десятки лет. Сейчас я счастлив, мне хорошо, я говорю вслух. И мне неважно, что вы думаете обо всем этом. Может быть, всё это и не интересно вам. Все преступления того времени так похожи друг на друга: поджоги, убийства из-за угла… Вы об этом слышали, читали в учебниках истории, смотрели в фильмах – а я это делал. Потом я превратился в Байрама-Курбан-оглы. Всю жизнь просидел в этой музыкальной комнате и играл. Хотите послушать, как я играю?
Байрам-Курбан-оглы перебирает струны восточного инструмента. Улыбается. Тоскливая музыка. Тоскливая улыбка.
* * *
За три дня до пожара в столовой красной коммуны шло собрание.
Длинный стол. Пальмы в кадках. У стены кинопроектор. Механик заряжает ленту.
За столом сидят жители деревни, монахи в черных сутанах, мусульманский мулла. В дверях детишки. Нестор жестом зовет детей, те входят, рассаживаются на полу.
Нестор поднимает руку, требуя внимания.
– Я пригласил сегодня вас, чтобы ответить на вопрос: “Какое всех нас ждет будущее?” Я с уверенностью говорю: оно будет прекрасным! Мы строим это будущее! И каждого, кто придет в коммуну, независимо от возраста, национальности, вероисповедания, с желанием объединиться с нами, мы примем его…
Нестор оглядел присутствующих.
– Иосиф Чхаидзе, – показал на киномеханика, – служит чуду, которое зовется кино! Сейчас мы увидим наше прекрасное будущее!
Монахи, крестьяне, мулла, дети смотрят хронику двадцатых годов.
Летят дирижабли. По морю плывут пароходы. Ледоколы разбивают льды. С плотин гидростанций падают водные каскады. Толпы счастливых людей. Взрывают динамитом горы. Проводят в пустынях каналы. Цветут яблоневые сады. Праздничные парады. Льется сталь из доменных печей. Пирамиды физкультурников. Тысячи детей машут бумажными цветами. Поднимается в небо аэростат, на гондоле надпись: СССР. Танцоры в черкесках пляшут лезгинку…
– Я замешался в толпе монахов, когда они спускались с гор, – продолжает рассказ Байрам-Курбан-оглы, – это было делом нетрудным. Я смотрел на экран и видел, как сказал Нестор, “прекрасное будущее”. Я не понимал его. Кто они, эти пляшущие люди? Куда бегут? Что взрывают? И почему они всё время смеются? Чему беспрестанно радуются?
Я перестал глядеть на экран. Меня гипнотизировала спина Нестора. В двух шагах. Револьвер под сутаной. Но я не мог поднять руку. Мысленно я видел, как после выстрела выбегаю во двор, вскакиваю на лошадь и исчезаю. Но, глядя в темноте на Нестора, я ослаб от страха, от него шла адская сила, она задавила меня.
А на экране бросали цветы балеринам, кормили обедами бритоголовых беспризорников и сирот, включали электрические лампочки, строили фабрики, небоскребы…
“Прекрасное будущее” кончилось на высшей мажорной ноте. Нестор вновь вышел в центр комнаты. Он переступал через головы детей, заполнивших всё пространство столовой:
– Если бы здесь, с нами, сидел Иисус, а рядом с ним сидел Магомет, они сообщили бы вам, что именно такое будущее желали они человечеству! Справедливость – вот как называется это будущее! Всюду в мире должны объединяться люди добра, должны вместе строить, вместе чинить, вместе выгребать старую грязь… Если бы здесь, с нами, сидели Иисус и Магомет, они бы сказали то же самое!..
* * *
После собрания в столовой красной коммуны священник Евгений и Нестор Квирикадзе шли рядом.
Вот они спускаются по склону холма. Священник говорит:
– Когда мы подходили к Лио, то увидели человека у телеграфного столба. Мы разговорились с ним, он показался нам несчастным…
Нестор чуть смутился:
– Он чудак. Но я тоже виноват, что он приковал себя к столбу. Мы затеяли игру между собой… которая затянулась…
– Он ни на что не высказал обиды…
– Да, я знаю. Он очень упрямый, очень английский человек… Я схожу к нему.
* * *
В ту ночь началось настоящее светопреставление.
Начался вселенский потоп.
В первую же ночь по приезде Сусанны в Лио с громом, с молниями зародилась жизнь в ее чреве. В эту же ночь были убиты Кристофер Хьюз и Нестор. Всё произошло как в плохом кино. Как в средневековом готическом романе. Как в синей тетрадке Лаврентия Зосимовича Мгеладзе.
Любовь, жизнь, смерть переплелись друг с другом!
Распутаем клубок.
* * *
Кристофер Хьюз был убит не на рассвете 18 сентября 1922 года, а ночью, точнее, под утро 19 сентября.
В ту ночь в деревню приехала Сусанна. Повзрослевшая, коротко остриженная по моде, эмансипированная – тоже дань моде. Узнав, что Кристофер Хьюз вот уже третий месяц изгнан из деревни и живет (прозябает) у телеграфного столба (и всё это благодаря ее брату), она громогласно заявила о своей любви к Хьюзу: “Я люблю его, полгода в Кутаиси я только о нем и думала, Нестор, ты мне не брат, где твоя любовь к людям, если ты так поступил с ним? Не объясняй, совсем это не смешная история! Где он? Нет, именно сейчас, никаких завтра. Дождь мне не страшен!”
Нестор смотрел на сестру, поражался ее виду, ее откровенности, ее решительности. “Ты не боишься моего запрета? Для тебя не имеет значения, как я отнесусь к твоей любви? Вообще, что это за любовь? Какой-то англичанин! Завтра духу его здесь не будет!”
Сестра превратилась в тигрицу. Из красивой Сусанны – в когтистую, готовую разодрать в клочья всех тигрицу!
Нестор отступил. На эту ночь. Чтобы выиграть время, разобраться в ситуации.
Он уговорил сестру лечь спать. Утро вечера мудренее.
– С Кристофером ничего не случится. Дождь ему не страшен. Я не раз был на Свиной горе (проговорился), видел его “Англию”. Там навес, живет в нормальных полевых условиях.
Сусанна, усталая с дороги, заснула.
Дом затих. Все свидетели спора сестры и брата разбрелись по своим углам.
Заснули родители, младшие сестры, Нестор.
Вначале молния, потом гром будто взорвались в доме.
С небес несся потоп.
Сусанна выглянула в окно.
Сплошная стена дождя. Темнота через каждые двадцать секунд высвечивается электрическим светом молнии, и тут же гром.
“Свиная гора”, – вспомнилось.
Как была, на босые ноги калоши, на ночную рубашку брезентовый плащ брата – и на улицу.
* * *
Спит… Вокруг мокро, сыро. Села на кровать. Молния высветила лицо спящего. На мгновение.
Тут же всё ушло во мрак. Не выдержала, нагнулась и поцеловала.
Вскочил. В темноте никого не увидел. Но руки обнаружили мокрое женское тело.
Руки жадные, тело податливое.
Молния высвечивает тайну.
Голоса тонут в шуме дождя и треска грома.
Трудно придумать более неподходящее место для первой ночи любви.
Молнии ускорили интервалы вспышек, любопытство разгорелось в них: что там происходит у телеграфного столба?
Девственница и мужчина, позабывший технику любви, сплели свои тела.
Вот и всё, что там происходит.
“Сплетенье рук, сплетенье ног, судьбы сплетенье…”
Потом лежат, утомленные от барахтанья на узкой кровати. Как две большие рыбы.
Глубоко вбирают воздух, сырой и мокрый.
Глядят в темноту.
“Я так скучала по тебе. Я так хотела тебя. В Кутаиси многие за мной ухаживали. С одним я даже целовалась… Кристофер, я не могу жить без тебя! Почему? Я не знаю! Ты чудо! Или чудовище? Теперь ты весь мой…”
На английском шептались такие слова:
“Я помню твое имя, твои губы, но не помню цвета глаз, я и сейчас не знаю, какого цвета твои глаза. Какого цвета твои глаза? Ладно, завтра увижу… Какая красивая грудь (блеск молнии), синяя грудь…”
Разговор утихает. Они лежат, прижавшись друг к другу, и смотрят на сумасшествие природы.
Очередная вспышка высветила неожиданно сине-электрический силуэт.
У кровати стоит мокрый сине-электрический Нестор. Он говорит:
– Я позволил себе переступить границу Англии. – Странно, но он говорит спокойно. – Каждый нормальный грузин в подобной ситуации обязан пристрелить вас, Хьюз. Но я этого не сделаю! Я уважаю право выбора моей сестры, хотя с удовольствием надавал бы этой бесстыднице пощечин. Вставайте! Собирайтесь! Пойдемте в дом…
Нестор отошел к кусту. Звук выстрела. Нестор Квирикадзе упал лицом в грязь.
* * *
– Я скрывался как зверь в лесу, в котором совсем недавно каждое дерево, каждый куст, каждая травинка, каждая ягода принадлежали мне. И всё это у меня отняли! В ту ночь нору мою затопило. Я ехал к Хьюзу, под его навес. В блеске молнии я увидел троих, узнал их. Слез с лошади и осторожно пробрался к телеграфному столбу, застыл в кустах рядом с ними на расстоянии вытянутой руки.
Байрам-Курбан-оглы вытянул руку, пощупал пальцами пустоту.
– Нестор отошел от кровати и пошел в мою сторону. В темноте я не заметил этого. Вспышка молнии столкнула нас лицом к лицу. Я выстрелил. Непроизвольно, неожиданно даже для себя…
Выстрел… Недоумение на синем лице Нестора Квирикадзе. Стал оседать.
К кустам в два прыжка летел полуголый, в одной нательной рубашке Кристофер Хьюз. Выстрел… Еще и еще…
Я стрелял в истерике. Хьюз был ни при чем. Но я стрелял и стрелял. Когда ко мне рванулась Сусанна, я тихо сказал ей (помню, что голос мой был не моим): “Девочка, не тронь меня…” Я повернулся и побежал. Какое-то время слышал за спиной ее бег. Потом я остался один. Сел на землю. Было холодно, сыро, но руки мои не дрожали.
* * *
Мы складываем в багажник корзины с фруктами, плетеные бутыли вина, связки виноградных гроздьев. Жители Лио (родственники, знакомые, полузнакомые) несут и несут дары осени.
– Забыли подзорную трубу Хьюза! – сказал Филипп, вбежал в дом, вынес инструмент.
Машина тронулась.
– До свидания!
На повороте дороги Филипп остановил машину.
– Я еще ни разу не смотрел в подзорную трубу, – сказал я, то бишь хроникер.
Приложил окуляр к глазу.
Зеленые холмы. Телеграфные столбы. Фарфоровые изоляторы. Но что это?
В кругу подзорной трубы появилась кровать. На ней сидит мужчина в парусиновом костюме. Мужчина держит подзорную трубу и смотрит в нашу сторону. Вот он махнул рукой, отвел от глаза свою подзорную трубу и улыбнулся. Это Кристофер Хьюз!
Он нас приветствует!
Хроникер и Филипп подняли руки и шлют привет Кристоферу Хьюзу.
Кристофер заглянул под кровать и вытащил воздушного змея.
Встал, побежал, подняв над головой цветной квадрат.
За ним подростки.
В толпе Аграфина, а вот Сусанна, юная, гибкая…
Из-за кустов выбегает осел по имени Пятница, вдоль реки бежит Нестор Квирикадзе.
Вот Ален-телеграфист. Тахия, египетская танцовщица, которую мы не видели, но по наряду, по красивому голому животу догадываемся, что это аленовская возлюбленная. Монахи в черных сутанах. Все бегут за взлетающим в небо воздушным змеем.
Мы не слышим их голосов, они пробегают в тишине.
Оторвав глаз от подзорной трубы, хроникер поднимает голову и видит воздушного змея, который в одиночестве парит над сегодняшним лиойским пейзажем.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.