Глава 3. БОЛОНСКИЙ ЛИЦЕЙ

Глава 3.

БОЛОНСКИЙ ЛИЦЕЙ

Неотвратимая сила властно влекла Джоаккино к музыке. Могучий талант юного музыканта настойчиво напоминал о себе. Ведь из разрозненных фрагментов сложилась целая опера! Ведь уже были написаны валторновые дуэты и 6 сонат для струнного квартета! Но чем больше он сочинял, тем больше становились заметны его пробелы в знаниях. И чем дальше, тем больше чувствовалась потребность в систематических серьезных занятиях.

Как раз в то время в Болонье открылся музыкальный лицей под названием «Городская филармоническая школа». Месторасположение «храма» музыкальной науки было не из веселых: городская управа разместила его в бывшем монастыре св. Джакомо. Опять св. Джакомо! Ведь именно ему вознес счастливый Вивацца благодарение за рождение сына! И именно в здании, носившем имя этого святого, наследнику Виваццы предстояло учиться.

Джоаккино поступил в лицей через 2 года после его открытия – весной 1806 года. В это время вся природа солнечного полуострова всегда заметно оживлялась. И в Болонье дни становились длинными и светлыми. Солнце, словно вымытое, задорно улыбалось с голубого, освеженного весенними ветрами, небосвода. Даже в мрачное монастырское здание, где теперь ученики постигали премудрости музыкальной науки, проникали веселые солнечные зайчики. И тяжелая аркообразная дверь, служившая входом в краснокирпичное здание лицея, не показалась тогда Джоаккино пугающей: все предвещало неизведанное, все сулило проникновение в тайны Музыки, этой божественно прекрасной королевы души юноши.

Джоаккино тогда уже хорошо владел искусством игры на скрипке и альте. Для знакомства со всеми инструментами струнного квартета надо было еще научиться игре на виолончели. Вот Джоаккино и поступил в виолончельный класс Винченцо Каведаньи.

Ученики Болонского лицея жили интересной творческой жизнью. Нередко давали они и публичные концерты. Конечно, сын Виваццы не мог оставаться в стороне от таких мероприятий. Бурлящая в нем энергия требовала выхода. Джоаккино включился в концертную жизнь сразу по поступлении в лицей. Молодой музыкант уже множество раз пел в церквах и даже однажды участвовал в оперном спектакле. Опыт публичных выступлений у него был уже немалый. И предконцертная суета, взволнованная приподнятость исполнения, заслуженные аплодисменты – все это было просто необходимо юному Россини. Как ни странно, первое время ученик класса виолончели выступал на этих концертах только как певец. Обычно в программах про него писали: «Филармонический академик и ученик виолончели». Какой контраст! Академик и ученик! Тем не менее в Италии того времени это никого не удивляло. Однако вокальным триумфам филармонического академика скоро наступил конец: пришло время мутации[5]. Последний раз Россини выступал в качестве певца в дневном концерте, состоявшемся 8 августа 1806 года, в 11 часов пополудни. Концерт проходил в здании лицея. Тогда вместе со своей соученицей Дориной Каронти Джоаккино исполнил дуэт. Итак, последний раз прозвучало восхитительное сопрано Россини. Его голос никогда больше не зазвенит в публичных концертах. Слова «последний раз» навевают печаль. Но почему? Неужели Джоаккино никогда не будет дарить людям прекрасные звуки? Тут невольно вспоминается фамильный герб Россини. Соловей! Силуэт этой маленькой птички на гербовом щите оказался пророческим для наследника этого рода. Дивный пезарский соловей не перестал дарить людям музыку. И это стало не просто прекрасным воспроизведением чужой фантазии. Это были уже мелодии его души и его сердца, это была музыка, переполнявшая все его существо.

Новый интерес захватывал все больше. Но занятия в виолончельном классе оказались явно недостаточными, и Джоаккино поступил в класс фортепиано, где достиг великолепных результатов, а также в класс контрапункта к падре Маттеи. Знаменитый падре Станислао! Юный Россини был много наслышан об этом педагоге, учениками которого являлись многие итальянские знаменитости, такие, как Андреа Ненчини, Джузеппе Пилотти, Джузеппе Падолини. Занимался в свое время у Маттеи и бывший учитель Джоаккино Анджело Тезеи. Но падре снискал не только славу знающего педагога. Он был еще известен и как сочинитель духовной музыки.

Когда трепещущий Джоаккино впервые вошел в класс знаменитого падре, его восхищенному взгляду предстал очень спокойный человек в одежде священника. В те времена Станислао Маттеи было 57 лет. Глубоко посаженные внимательные глаза говорили о его проницательности. Падре начинал лысеть, и от этого его высокий лоб казался еще больше. Редкие, с проседью волосы, довольно беспорядочно торчавшие из-под шапочки священника, придавали его строгому виду беззащитность. Падре Маттеи сразу вызывал симпатию и глубокое уважение.

Начало занятий повергло бедного Россини в ужас! Какое количество ошибок он делает! И ни одна не могла укрыться от пристального взора учителя! Впоследствии знаменитый маэстро вспоминал: «…В первые месяцы я был не в состоянии что-либо написать; я трепетал перед каждой басовой нотой, каждый средний голос приводил меня в содрогание». Робкий ученик представлял на суд строгого учителя сделанное задание. И острое перо хищно набрасывалось на ошибки, где бы они ни спрятались, скрупулезно «выковыривая» их отовсюду. И тут же давало вариант правильного решения. «Это нехорошо, – спокойно звучал его мягкий голос. – Вот как надо писать». И обескураженный своими ошибками Джоаккино впивался глазами в исправления учителя. Россини скоро понял и оценил всю огромную пользу этих занятий. «Он был превосходен, – вспоминал маэстро, – когда держал перо в руках: его поправки были в высшей степени поучительными».

Однако методика этого педагога несла в себе и недостатки. Падре «был ужасно молчалив, и приходилось почти силой вырывать У него каждое устное объяснение (…)» Но такому пытливому ученику, как Россини, это принесло даже пользу. Юноша начинает самостоятельно знакомиться с немецкой классикой, уже не просто восхищаясь ею, как это было в доме каноника Малерби, а внимательно изучая партитуры Гайдна и Моцарта, ища в них ответы на свои вопросы. И вот тут пришло увлечение, поглотившее все мысли Джоаккино. Простая и ясная, такая сложная в своей простоте, музыка австрийских композиторов открыла юноше новый мир сочетаний звуков и их последований. Стремление узнать, воспринять и творчески использовать постигнутое было необычайно сильным у Россини. Теоретическое познание классических образцов было необходимо и давало массу пищи уму. Но каждый музыкант мечтает услышать живое звучание любимого сочинения. Музыка мертва, пока ее не исполнят. И Россини, отлично понимавший эту истину, начал действовать. Потом он вспоминал: «Я составил струнный квартет, в котором играл, как мог, партию альта. Вначале у первого скрипача было мало гайдновских произведений, но я все время побуждал его доставать все новые и новые, и таким путем я постепенно изучил их в довольно большом количестве». Это увлечение немецкой музыкой тут же было отмечено соучениками юного Россини. Как же тут можно было обойтись без прозвища?! Ребята немедленно окрестили Джоаккино насмешливым словом, точно отражавшим суть его пристрастия, – tedeschino, что значит «маленький немец» или «немчик». Это было не обидно. А изучение немецких классиков давало много пользы. Годы спустя Россини признался, что «почерпнул в немецких партитурах то немногое, что знал». Да и чему ж тут удивляться, если из учителя и слова не вытянешь? Вот и приходилось заниматься самообразованием. А заслуга падре Маттеи была хотя бы в том, что он направил пытливые искания своего ученика, обратив его внимание на немецких классиков.

Джоаккино не ограничился квартетами Гайдна. Он изучил даже такое крупное произведение, как оратория «Сотворение мира», и дирижировал ее исполнением силами учащихся Болонского лицея. И как! Он «не пропускал у исполнителей ни одной ошибки, так как знал наизусть каждую ноту». А еще Джоаккино удалось достать у одного болонского любителя такие замечательные моцартовские партитуры, как «Свадьба Фигаро» и «Волшебная флейта». «Он мне их давал на время. В свои пятнадцать лет я не имел средств выписывать ноты из Германии и потому переписывал их с остервенением. Должен признаться, что для начала я списывал только вокальную партию, не заглядывая в оркестровое сопровождение. На клочке бумаги я писал свой вольный аккомпанемент и потом сравнивал его с оригиналом Гайдна или Моцарта. Затем переписанную вокальную строчку дополнял их аккомпанементом. Эта система работы дала мне больше, чем весь Болонский лицей».

И результаты таких занятий не замедлили сказаться. Уже через год пребывания в классе контрапункта и самостоятельного изучения классических партитур, в 1808 году, появились 3-голосные псалмы, «Kyrie» и «Qui tollis»[6], вошедшие в мессу, исполненную учениками лицея. Месса прозвучала в церкви мадонны св. Луки.

Вести о таланте юного музыканта уже начали распространяться, и ему поступил заказ даже из другого города. Некий любитель-контрабасист предложил Джоаккино написать целую мессу к ярмарочным дням в Равенне. Эта месса, по задумке заказчика, должна была быть очень торжественной и пышной. И тут уж постарался юный Россини, весьма польщенный таким предложением. Он сочинил это духовное произведение для большого состава исполнителей: хора и мужских голосов соло в сопровождении оркестра и органа. Певцов пригласили из театра, как раз открывшегося в дни ярмарки. А оркестр составили из любителей музыки, привлеченных ярмаркой в Равенну. Все хотели принять участие в исполнении Мессы, специально сочиненной к этому случаю. Получилось огромное музыкальное торжество. Оркестр составился очень большой. Только флейт было 11, кларнетов – 7, гобоев – 5 и контрабасов – 9! Партию первой скрипки исполнил такой знатный дилетант, как граф Капи. Граф был превосходным скрипачом и отлично вел за собой оркестр. А дирижировал юный автор, счастливый от звучания своего творения, от суматохи, ярмарочного шума и своей молодости.

Однако лицейские годы не были для Джоаккино сплошным праздником. Болезнь сломила его родителей, а тут еще и бабушка занемогла. Тетя Флорида вышла замуж и ушла из семьи. Так уж получилось, что Джоаккино остался единственной надеждой и опорой своих близких. Конечно, было трудно. Хотелось учиться, а надо было еще и работать. Но Джоаккино не унывал. Его кипучей энергии хватало на все. И вот он аккомпанировал речитативам в театре, получая 6 паоли за вечер, до самого начала мутации пел в церквах. А еще он сочинял для знакомых певцов различные арии, которые они вставляли в оперы (вставные арии в те времена были очень распространены) или исполняли в концертах. Все равно эти заработки были недостаточны, но юный Россини делал все возможное, чтобы облегчить существование своей семьи.

А постижение тайн профессии музыканта шло своим чередом… Визуальное знакомство с классическими партитурами, как уже рассказывалось, вызывало естественное желание услышать их, и Джоаккино с друзьями старался исполнить все возможное. Звучание же этой музыки будило творческое воображение юноши. Ему хотелось создавать нечто подобное. И результатом было возникновение пяти квартетов Россини. Пусть эти ансамбли несовершенны и во многом примитивны, но ведь это же только начало! Действительно, обычно Джоаккино поручал мелодию первой скрипке, а остальные инструменты всего лишь только аккомпанировали ей. Хотя это недостаток техники письма, зато уже тут видны некоторые черты россиниевского мелодического стиля: очарование, непосредственность и простота мелодии. Не все пять квартетов равноценны. И среди первых опытов в этом жанре можно выбрать более удачные. Таковы Третий (си мажор) и Пятый (ре мажор) квартеты.

В Болонском лицее была добрая традиция. Каждый год лучшим Ученикам вручались премии. Причем это событие отмечалось очень торжественно. Обычно ко дню вручения премий приурочивали концерт. И сочинителями, и исполнителями в этом концерте становились ученики лицея. Каждый раз в программу включалась и кантата для солиста с хором в сопровождении оркестра, создававшаяся специально для этого случая. И вот такой концерт состоялся 11 августа 1808 года. Сочинить традиционную кантату было поручено ученику, подававшему самые большие надежды. Им оказался Джоаккино Россини.

В компетентную комиссию – «Филармоническую депутацию» – вошли самые уважаемые педагоги, такие, как падре Маттеи и падре Тезеи, а также именитые горожане. Председательствовал граф Марсильи. Депутация выбрала текст для кантаты. Это было сочинение аббата Руджьи «Плач Гармонии на смерть Орфея». Аббат славился как литератор и стихотворец. Однако трудно было придумать текст, менее подходящий характеру и наклонностям юного композитора. Слишком элегическое, даже слащавое содержание вряд ли могло вдохновить живого и смешливого юношу. К тому же сочинять пришлось под сильным влиянием школьных правил. Но все-таки музыка получилась неплохая. И даже в этой тоскливой и плаксивой Кантате смогли проявиться некоторые черты россиниевской индивидуальности, выразившиеся прежде всего в мелодической и гармонической свежести и непосредственности некоторых разделов. Кантата вызвала восторженные отклики болонской прессы. Такой прием музыки юного Джоаккино стимулировал его творческую фантазию на создание новых произведений. И вскоре появляются одна за другой две симфонии Россини. Они тоже принимаются с не меньшим восторгом. Тогда же начинающий композитор написал Вариации для духовых инструментов и Каватину для тенора с оркестром.

А время бежало… Джоаккино взрослел. Круг его интересов становился все шире. Складывались общественно-политические взгляды Россини. И тут на их формирование оказал большое влияние старший друг Джоаккино, инженер-гидравлик Джамбаттиста Джусти, который был не только высокообразованным, культурным человеком, но и горячим патриотом. Понимая недостаточность получаемых в лицее знаний, по мере сил и возможностей пытливый ученик старался восполнить пробелы. И это касалось не только профессиональной, но и общеобразовательной стороны познаваемого. Молодой Россини окунулся в чтение классиков итальянской литературы. Его пытливый разум был покорен совершенством, возвышенностью и глубокомыслием творении таких великих итальянских поэтов, как Данте, Тассо, Ариосто. Идеи героизма и патриотизма, пафос гуманизма, пронизывающие произведения этих творцов, сыграли немалую роль в формировании мировоззрения композитора. И это не было беспорядочное чтение. Уроки литературы Джоаккино давал известный в Болонье литератор Якопо Ландони. Ученик и учитель не просто читали «Божественную комедию» Данте, но и комментировали ее. Как раз в те годы складывался мелодический стиль молодого композитора. И тут огромную роль сыграла итальянская поэзия, всегда славившаяся необычайной мелодичностью. Много лет спустя знаменитый композитор Россини правомерно, хотя и с типичным для итальянца преувеличением, сказал, что «читая Данте… познал в музыке больше, чем из всех полученных… уроков музыки».

И вот Джоаккино уже четыре года учится в музыкальном лицее. Он овладел такой сложной дисциплиной, как контрапункт. Учиться было интересно, но сложные финансовые обстоятельства его семьи заставляли юношу все больше и больше работать. Однажды, придя на очередной урок к падре Маттеи, талантливый ученик поинтересовался, чему, кроме уже освоенных предметов, тот намерен его обучать. Неразговорчивый падре кратко ответил: «Plain-chant[7] и канону». Но Джоаккино не унимался: «Сколько на это потребуется времени?» Ответ был неудовлетворительным: «Примерно два года». «Так долго, – вспоминал после маэстро Россини, – я уже не мог выдержать. Яобъяснил все доброму падре. Он понял меня и сохранил ко мне благосклонное отношение. Позднее я частенько сожалел, что не занимался у него дольше».

Так и закончились лицейские годы Джоаккино Россини, годы учения и пытливого постижения неизведанного. А впереди была огромная жизнь, такая прекрасная и заманчивая…