ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Пока горит свеча

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Пока горит свеча

Но что толку теперь досадовать. Все это уже в прошлом.

Лион Фейхтвангер (1884–1958)

Название этой главы я позаимствовал у Виктора Викторовича Савельева, одним из героев одноименной книги которого, вышедшей в 2001 году, мне посчастливилось быть. Кстати, так же называется и передача, которую он ведет на телевидении «Новая Россия».

О себе Виктор Викторович пишет: «До 45 лет меня совершенно ничего не связывало с ТВ… Но я ведь по гороскопу — Близнец… А отсюда тяга к «лицедейству» (говоря «высоким слогом», к искусству, творчеству…).

А я бы сказал об этом человеке: «коллекционер человеческих душ». Не «мертвых», подобно Чичикову, а живых, трепещущих, открытых… Он поразительно умело, непринужденно умеет «разговорить» человека, и вот уже перед нами — личность, многогранная, глубокая, интересная.

Ну, а книга это как бы история открытия телевизионных «звезд». Вот отрывок, относящийся ко мне.

«Александр Филиппович Плонский — первый профессор, с которым я лично знаком…

Произошло это знакомство около десяти лет назад на одной из очередных попыток создания в городе «интеллигентной тусовки»… «Портье» в ливрее (высокий интересный молодой человек из самодеятельной студии в соответствующем одеянии и с соответствующей атрибутикой…) то и дело объявляет: «Господин Цыганко!.. Госпожа Романова!.. Господин…!.. Госпожа…!..» и вдруг: «Господин Плонский с супругой!». И это произвело впечатление! В общем-то, на «приеме» были еще супружеские пары…, но никого из них так ярко и четко не представляли: «Гос-по-дин Плон-ский! С су-пру-гой!!».

Это был своего рода вызов или, если хотите, «пощечина» нам и нашей убогой привычке появляться на всевозможных творческих «междусбойчиках» без своей «половины»…

С тех пор любезно раскланивались…

Встречая знакомую фамилию в прессе, на обложках продаваемых книг, видя знакомое лицо на местном телевидении, я всегда останавливался и, по возможности, пытался познакомиться или с длинноватыми, но четко сформулированными эссе, или с увлекательными рассказами и повестями, или вслушивался в несколько монотонный, хрипловатый, но чем-то завораживающий голос, которым немного назидательно, но доступно формулировались очень интересные, умные мысли человека, повидавшего и испробовавшего на своем веку очень и очень много, создавшего достаточное количество «своего», выучившего не одну плеяду сильных профессионалов — мастеров своего дела… да мало ли что еще…

Но такие люди, как Александр Филиппович, к сожалению, зачастую, на склоне лет бывают невостребованными окружающими (что случилось и с нашим героем)… И очень-очень жаль!».

Я позволил себе столь длинную цитату не ради самовосхваления, а из-за двух последних фраз.

Невостребованность… Вот то, что я ощутил в Новороссийске после Омска. Очевидно, невостребованность невостребованности рознь. Здесь у меня была кафедра, хотя и крошечная, если прибегнуть к омским масштабам (сейчас, главным образом, из-за нежелания оставаться полководцем без войска и оружия, я просто профессор этой кафедры), много печатался в местных газетах (так, роман «По ту сторону Вселенной» был полностью опубликован на страницах «Новороссийского рабочего»). Именно в Нороссийске написано большинство моих фантастических произведений или, иными словами, реализовано подспудно жившее в душе стремление стать «настоящим» писателем. Не могу пожаловаться и на отношение «окружающих». Выходит, зря пожалел меня Виктор Викторович?

Увы, не зря. В первой главе, говоря о «гранях признания» я подчеркнул, что главная из них — наука. И хотя в «Энциклопедии фантастики» обо мне сказано: «Русский советский прозаик и ученый», я чувствую себя, в первую очередь, не «прозаиком», а именно ученым. «Но что толку досадовать, все это в прошлом!» могу я повторить слова эпиграфа.

Все? Нет, здесь я клевещу на себя: пока горит свеча!

Однако…

В Омске у меня были школа — большой и дружный коллектив молодых ученых-единомышленников, помещения для работы, необходимые для экспериментальных исследований приборы. То есть я располагал хорошо экипированной армией, современным вооружением, крепкими тылами, что и позволяло мне чувствовать себя «полководцем». Не возникало проблем с заказчиками, с финансированием.

В Омске за 12 лет я подготовил около двадцати кандидатов наук (были и до Омска).

В Новороссийске у меня нет школы. Нет помещения, приборов, финансирования. Нет интереса к моей научной работе.

Здесь за 20 лет я подготовил… одного кандидата наук.

А что в моем распоряжении? Собственная голова, опыт, знания, сотрудничество ученого-единомышленника — жены. Возможность публикации сочиняемых дома статей в прекрасном сборнике «Судовождение, связь и безопасность мореплавания». Домашний компьютер с выходом в Интернет. И интереснейшее, граничащее с фантастикой, научное направление, которое мы, в меру ограниченных возможностей развиваем умозрительно. Оно нас с Тамарой Васильевной настолько увлекло, что о нем я подробно (а если удастся, то и интересно) расскажу в следующей главе.

С чего же начиналась моя научная деятельность в Новороссийске?

Не скрою, перебирался я на новое место, чувствуя себя сухопутной крысой, которой предстоит сосуществовать с морскими волками. Но, к моему удивлению, выяснилось, что и специальность, и учебный план на радиотехническом факультете морского вуза почти один к одному совпадали с тем, что было в Омске.

Оказалось, что и «морских волков» в училище меньше, чем я полагал, и «морзянку» (после тридцатипятилетнего перерыва!) знаю лучше своих коллег. А вот «поплавать» так и не удалось: слишком много «тайн» мне в свое время доверили…

Впрочем, об этом-то я не слишком жалел: в качестве пассажира уже довелось «бороздить» моря и океаны. Да и во многих странах побывал.

Уже в первый «новороссийский» год с помощью коллег по кафедре удалось заключить «хоздоговор» с геленджикским филиалом научно-исследовательского института океанологии АН СССР на разработку подводного термоградиентометра. Нет смысла обременять читателя его описанием. Скажу только, что он «защищен» авторским свидетельством и принес мне, как научному руководителю разработки медаль Выставки достижений народного хозяйства СССР (ВДНХ).

Но главное — прибор сослужил немалую пользу науке.

Вблизи Сицилии есть подводная гора с ласковым «женским» именем Жозефин. Ученые спорили об ее происхождении — то ли она вулкан, то ли сдвиговое образование земной коры.

С борта исследовательского судна «Витязь» опустили на дно подводный аппарат «Аргус», оснащенный нашим прибором. И «вулканическая» версия была опровергнута. А мы были удостоены благодарственного письма вице-президента Академии наук, посланного в адрес министерства и училища.

На этом эпическая часть повествования заканчивается и начинается детективная.

Закончив сотрудничество с океанологами, мы обратились в пароходство. Флот в Новороссийске, в основном, танкерный. Уровень и температуру нефти в резервуарах — танках в то время измеряли «дедовским» способом: откручивали горловину танка и опускали в него стержень с термометром на конце.

Нефть, а тем более, бензин, — груз взрывоопасный. Контролировать его, на наш взгляд, нужно в течение всего рейса. И делать это автоматически, не вскрывая танк.

Мы предложили разработать такой прибор.

Новороссийское морское пароходство заключило с нами «хоздоговор». Но насколько же нищенской была его сумма! В Омске я и разговаривать не стал бы с таким крохобором-заказчиком. Но здесь выбора не было.

Работало над созданием прибора всего три-четыре человека. И снова не буду касаться его устройства. Скажу только, что аналогов у него в мире не было. Об этом, опять-таки, свидетельствовали авторское свидетельство на изобретение и медаль ВДНХ.

Представили прибор в пароходство для установки на судно.

— Что вы, — говорят нам, — сначала получите разрешение Морского регистра.

Идем к представителю регистра.

— А что я в этом понимаю? Обратитесь в региональное представительство Морского регистра.

Везем прибор в Одессу (дело происходило за несколько месяцев до распада СССР). Оттуда нас перенаправляют в Москву.

В Москве требуют, чтобы прибор был аттестован в Днепропетровском научно-исследовательском институте электровзрывобезопасности.

В Днепропетровске оставляем чуть ли не половину денег, причитавшихся нам по договору. Прибор опускают в камеру с гремучей смесью (кислород плюс водород) и дистанционно замыкают (или размыкают) наиболее подозрительный контакт. Взрыва не происходит.

С сертификатом Днепропетровского НИИ едем в Москву. Там говорят:

— А чем вы докажете, что сертификат выдан именно на ваш образец? Вот составьте спецификацию, промаркируйте все резисторы, транзисторы, конденсаторы… Тогда и милости просим!

Снова везем прибор в Днепропетровск. Там добродушно посмеиваются, даже денег больше не берут. С надлежаще оформленным сертификатом едем в Москву и… получаем разрешение на установку прибора!

А дальше все как по маслу (вернее, по Агате Кристи). Судно в доке судоремонтного завода. Устанавливаем прибор, выполняем проводку, монтируем автоматический индикатор.

Вскоре судно уходит в рейс. Откуда-то из океанских просторов получаем телеграмму: прибор, что надо!

А потом происходит следующее. Могучий, великий Советский Союз рассыпается, как карточный домик. Судно, приписанное к одесскому порту, возвращается на (простите, «в»!) «незалежну» Украину. Все наши попытки получить обратно свой прибор и акт о его внедрении заканчиваются провалом. Глухое молчание. Был прибор, и нет прибора.

Направляем стопы в наше пароходство. Так мол и так. Не отвечают на наши запросы. Может, вам ответят?

— А мы то при чем? Спасение утопающих…

— Но прибор-то себя оправдал!

— Откуда это известно?

— Телеграмму прислали.

— Телеграмма — не документ. Вот будет соответствующий акт, приходите. А до тех пор и речи о продлении договора быть не может! Вы что, порядка не знаете?

По прошествии одиннадцати лет не ручаюсь за словесную точность этого диалога. Но смысл именно таков. Больше никаких дел с пароходством у меня не было. Новороссийским морским пароходством (государственным в ХХ веке и акционерным обществом в XXI) я не востребован. Видать, как ученый, я здесь и впрямь «белая ворона».

Примечание к главе.

Виктор Викторович прав: «пока горит свеча», рано уходить «на заслуженный отдых». Чувствую, что еще многое могу сделать в науке. Только удастся ли?