ГЛАВА СЕДЬМАЯ Душе кровоточить!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Душе кровоточить!

Как жизни бегут мгновенья, как смерти грядет молчанье…

Как счастье летит стрелой, и давит потом, как бремя, мысль о нем.

И кажется день былой лучше, чем это время, когда живем.

Хорхе Манрике (1440–1478)

История, о которой я собираюсь рассказать, кое-кому может показаться банальной. Так ли это — не берусь судить. На мою долю выпала в ней роль если не участника, то отнюдь не бесстраст- ного свидетеля.

Мне кажется, что научно-технический прогресс, обостряя восприятие окружающего мира, в то же время притупляет чувства. Мы становимся рассудочнее, рациональнее. Хорошо это или нет?

С одной стороны, бешеный темп жизни, возросшая частота стрессовых ситуаций требуют приспособления, иначе их просто не выдержать. Это означает необходимость своего рода автоматической регулировки чувствительности, совсем как в радиоприемнике, усиление которого зависит от силы принимаемого сигнала. А раз так, человеку волей-неволей приходится стать черствее.

С другой стороны, на фоне сильного сигнала «тонет» слабый — усиление задается более мощным воздействием. И по аналогии человек, порог чувствительности которого соответствует стрессовым нагрузкам и позволяет успешно справляться с ними, может не расслышать, например, зова о помощи…

Не случайно Ромео и Джульетта постепенно становятся легендой, к легендам же современный человек довольно холоден. «Нет повести печальнее на свете…», а мы думаем: «В жизни так не бывает».

Конечно, чувства Ромео и Джульетты нам не безразличны, они вызывают симпатию, пробуждают добрый, хотя, увы, не долгий отклик и в то же время кажутся старомодными, смахивают на чудачество. Нас нельзя назвать бесчувственными — неразделенная любовь и сегодня может породить драму. Если же ты любишь и любим, то препятствий, как правило, не возникает.

Родительское благословение? — его теперь не спрашивают (по крайней мере, всерьез). Угроза лишить наследства в условиях нашего общества может вызвать только улыбку. Живи Шекспир среди нас, он, пожалуй, оказался бы в трудном положении… Во всякое случае, проблема соединения любящих сердец показалась бы ему не слишком актуальной.

Однако и здесь не без исключений.

Существует категория людей, которых, на мой взгляд, следовало бы внести в Красную книгу по соседству с истинными интеллигентами. Я имею в виду однолюбов. Не ищите в этих словах иронии, они продиктованы беспокойством. Назовите имя человека, о котором можно с полной убежденностью и категоричностью сказать: однолюб. Ну, пожалуйста, хотя бы одно имя!

Увы, истинных однолюбов так же мало, как истинных интеллигентов. Но Дон Кихот, даже будучи всего лишь литературным героем, оказал огромное воспитательное влияние на поколения людей. Благодаря ему человечество стало (или должно было стать) добрее. В каждом из однолюбов есть что-то от Дон Кихота.

Признаюсь, когда-то я считал, что истинные однолюбы — явление литературное, а в жизни их не встретишь, иными словами, что «однолюб» — понятие идеализированное, но не в обычном житейском, а в сугубо научном смысле слова. Идеализация — распространенный в науке прием, состоящий в замене, например, реальной кривой линии совокупностью отрезков прямой. Идеализация зачастую вполне допустима («корректна», как говорят ученые), а иногда просто неизбежна. Конечно, идеализируя какую-либо зависимость, вносят погрешность, однако это своего рода «шахматная жертва», в результате которой точность не только возвращается, но и приумножается.

Так я рассуждал об однолюбах. Жизнь опровергла заумные рассуждения…

Возможно, читатель заподозрил меня в нерешительности, и проницательность его не подвела. Мне, действительно, как никогда, трудно перейти к тому, ради чего понадобилось столь пространное вступление.

Поэт-гуманист Джон Скелтон (около 1460–1529), о котором Эразм Роттердамский отзывался, как об «единственном светоче и славе английской литературы», писал:

«Одна лишь есть, и лишь одна пребудет,

О ком душе моей кровоточить, —

Та, от кого и бопь блаженна будет».

С человеком, впоследствии заслужившим право произнести эти слова, я заочно познакомился в пятидесятых годах при весьма странных обстоятельствах…

Однажды студентка, придя на экзамен, не смогла ответить ни на один вопрос.

— Перетрудились? — насмешливо спросил я.

— Неделю назад родила сына…

Я мысленно выругал себя за невнимательность.

— Ну и как назвали?

— Васей.

— Так и быть, ставлю Васе «пятерку»…

Конечно же, это было вопиющим нарушением правил… Компьютер, очевидно, поставил бы «два балла» и в примечании для деканата упомянул уважительную причину неуспеваемости. Иной коллега, скорее всего, расщедрился бы на «тройку» — в отличие от компьютера он понял бы, каково родить ребенка «без отрыва от учебы».

Но ведь и «тройка» тоже не соответствовала бы знаниям. Я же своей «пятеркой» оценил не знания — подвиг. И не ошибся. В следующем семестре студентка получила у меня отличную оценку и впоследствии стала добротным инженером. А Вася…

Спустя двадцать лет мои знакомые — муж и жена — вдруг спросили:

— Помните Васю?

— Какого?

— Да вы еще поставили его маме пять, когда она после родов…

— А, вот вы о ком! — вспомнил я, наконец.

— В их семье это стало настоящей легендой!

— И я оказался в роли Зевса-громовержца: хочу — казню, хочу милую?

— Вовсе нет. Кстати, Вася — жених нашей Маринки.

Марина — немного замкнутая, самую малость избалованная, но энергичная, а со сверстниками властная и даже насмешливая, семнадцатилетняя девушка с очень крупными выразительными глазами, казалось, была полной противоположностью Васи. Когда меня с ним познакомили, я сразу же вспомнил его мать: такая же инфантильность, странная для юноши изнеженность. Рукопожатие вялое, речь медленная, словно заторможенная, взгляд мечтательный, на губах блуждает улыбка Моны Лизы.

Он был старше Марины года на три-четыре, долго добивался сначала знакомства, затем дружбы и, наконец, любви. Марина его игнорировала, но, вопреки кажущейся инфантильности, Вася преследовал ее неотступно, хотя и ненавязчиво, стал привычной тенью. Видимо, эта пассивная, но неуклонно проводимая тактика в конце концов достигла цели: Марина оттаяла…

И вот уже наметили свадьбу. Жених и невеста были неразлучны (выражение избитое, но как нельзя более точное). Думалось, союз предрешен. Однако в считанные дни все рухнуло: Марина заболела раком крови.

Болезнь мучительна. Несколько месяцев врачи борются — не за жизнь, за ее продление. Мужество девушки потрясает. Все это время около нее Вася. Заброшен институт, в мире не существует ничего, кроме Марины.

И вот, вроде бы, наступает чудо: девушка чувствует себя здоровой, она дома, рядом с утра и до поздней ночи — Вася. Он мечтает стать ее мужем:

«Что б ни грозило впереди,

Все беды перевешивают счастье

Свидания с Джульеттой хоть на миг.

С молитвою соедини нам руки,

А там хоть смерть. Я буду ликовать,

Что хоть минуту звал ее своею».

Но врачи понимали: это не выздоровление, а ремиссия — всего лишь отсрочка… И конечно, о свадьбе не могло быть речи.

Помнится, у Ванды Василевской (1905–1964) есть рассказ «Барвинок» о девушке, скрасившей последние часы любимого. Здесь был «Барвинок» наоборот. Вася изучил болезнь Марины лучше, чем свою будущую специальность. Рассудком он понимал: конец неизбежен и близок, а сердцем был убежден, что Марина выздоровеет. И, казавшийся таким инфантильным, неприспособленным к жизни, сумел внушить эту уверенность любимой.

Полгода были сравнительно светлыми, затем произошел взрыв. Но до последнего мгновения Вася находился поблизости…

Прошло несколько лет. Мой «крестник» окончил институт, работает. А по воскресеньям навещает Марину.

Однолюбов мало, но они нужны людям. Как пример. Как противоядие…

Послесловие к седьмой главе.

Это сколько же прошло лет? Книга написана в середине восьмидесятых (увы, прошлого — моего — столетия!). Марины нет четверть века. А я все задумываюсь о судьбе — нет, не ее, а Васи! Вероятно, женился, обзавелся детьми. Но как Дамоклов меч, над ним довлеет память о Марине. С ней, как с эталоном, он сравнивает жену. И сравнение (уверен!) в пользу виртуальной Марины — Вася навсегда останется однолюбом.

Так счастлив он или нет?!

Несчастен, потому что образ Марины не потускнеет до конца его дней, будет становиться все ярче, хотя кто знает, как бы сложилась их супружеская жизнь, не случись трагедии…

Нет, неправда! — счастлив тем редчайшим по силе счастьем, которое недоступно подавляющему большинству людей. Ведь в его жизни, может быть, впервые после Ромео, была т а к а я любовь!

Иногда я рассказываю эту историю студентам…