Момент освобождения из заключения

Момент освобождения из заключения

Отец Кирилл Зайцев в своей книге «Православная Церковь в Советской России» (Часть первая. Шанхай, 1947) помещает такое описание этого момента, происходящее якобы от «очевидца»:

«Многотысячная толпа залила всю площадь около тюрьмы. Вдали стоял экипаж. Большой отряд чекистов по обе стороны толпы образовал коридор от ворот тюрьмы к экипажу. После долгого ожидания раскрылись ворота и показался Патриарх. Длинные всклокоченные седые волосы, спутанная борода, глубоко впавшие глаза на осунувшемся лице, ветхая солдатская шинель, надетая на голое тело. Патриарх был бос. Потрясенная многотысячная толпа, как один человек, опустилась на колени и пала ниц. Медленно шел Патриарх к экипажу, обеими руками благословляя толпу, и слезы катились по его измученному лицу. И такова была сила момента, что даже головы опричников на мгновение опустились благоговейно перед страдальцем».

Все это описание, однако, от первого слова до последнего является плодом чистейшей фантазии. Для всякого, кто жил в большевистской России, является совершенно несомненным, что автор этого описания не только не был «очевидцем» момента освобождения Патриарха Тихона из заключения, но и никогда не видел Советской России с ее советскими порядками: несомненно, он все это фантазировал, находясь на почве свободной Европы и исходя из представления европейских порядков общественной жизни и тюремного быта. Прежде всего, в советских тюрьмах о предстоящем освобождении политического заключенного никто и никому не может сообщить по той простой причине, что никто из тюремной администрации, кроме самого высшего начальства тюрьмы, и не знает этого до самого момента освобождения. Это правило соблюдается строжайшим образом. Поэтому никакой экипаж никем не мог быть заблаговременно поданным освобождаемому, и никакая, тем более многотысячная, толпа не могла собраться у ворот тюрьмы к моменту освобождения Патриарха. Далее, если бы и оказался у ворот тюрьмы к этому моменту отряд чекистов и в то же время собралась многотысячная толпа почитателей освобождаемого, то этот отряд чекистов вовсе не стал бы «образовывать коридор по обе стороны толпы от ворот тюрьмы к экипажу» (что мыслимо только в европейских порядках в отношении европейской полиции), но просто разогнал бы эту толпу, переарестовав из нее сотни людей. Затем, «очевидец» не знает, что большевистское ГПУ все ужасы любит творить в тайниках тюремных стен и не любит, чтобы следы этих ужасов проявлялись за стенами пред общественностью. Оно редко отпускает арестованных на свободу, но если выпускает, то непременно в их собственной одежде, которая и носится ими во все время пребывания в тюрьме. Выпустить же Патриарха голым, в одной «ветхой солдатской шинели и босым» пред многотысячной толпой народу и, таким образом, нарочито изобразить его мучеником и тем привлечь к нему еще больше сочувствия – это, конечно, никак не было в интересах ГПУ. Что касается «длинных» волос, то Патриарх никогда таких не имел. Но самое главное то, что Патриарх был в 1923 году освобожден вовсе не из какой-либо тюрьмы, а из-под домашнего ареста, под которым он в это время находился в бывших казначейских покоях Донского монастыря. Здесь он жил в это время со всем своим скромным имуществом и со своим верным келейником Яковом. Сюда верующие могли передавать и передавали все, что хотели, но только через стражу ГПУ, которая день и ночь дежурила внутри помещения и не допускала к Патриарху ни единого человека. Патриарх, однако, при получении передачи (через стражу) мог в любой момент дня выходить на примыкавший к его помещению отрезок монастырской стены (тоже строго охраняемой), показываться издали принесшим и благословлять их. При этом попутно я должен заметить, что заявление покойного митрополита Американского Феофила в американской газете «Экзаминер» (Сан-Франциско), что будто бы он, будучи тогда в сане священника в Москве «тайно посещал Патриарха» и беседовал с ним в этом его домашнем заключении, является плодом какого-то, с его стороны, недоразумения: ни с какого конца, ни тайно, ни явно, проникнуть к Патриарху и беседовать с ним было невозможно. Освобождение Патриарха состояло в том, что в его помещение явился начальник церковного отдела ГПУ Тучков, в ведении которого находился Патриарх, снял стражу и объявил Патриарху, что теперь он может куда угодно выходить и выезжать и кого угодно принимать. И Патриарх тотчас же воспользовался предоставленной ему свободой. Он узнал, что в этот день на московском Лазаревском кладбище совершалось погребение одного популярнейшего по своему духовному влиянию на народ московского пастыря – протоиерея о. Алексея Мечева и там собралась громадная масса верующих. Патриарх очень уважал и ценил о. Алексея и потому решил и сам поехать на кладбище. Он взял частного извозчика и в обычном своем внешнем патриаршем одеянии, в белом патриаршем клобуке неожиданно для всех появился среди этого множества верующих. Трудно описать тот взрыв восторга, который охватил тогда всю массу народа. Почти все плакали от радости, подходя к нему под благословение. В заключение толпа выпрягла лошадь из экипажа и сама некоторое время везла этот экипаж с сидящим в нем Патриархом, со всех сторон экипаж засыпали цветами. При этом первом после ареста соприкосновении с народом патриарх живо почувствовал и понял то, что ему так важно было теперь чувствовать и сознавать: церковный народ остался неизменно ему преданным.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.