Глава восьмая

Глава восьмая

1

В начале осени 1940 года, после двухмесячного пребывания в Литве, которая, избрав народную власть, выразила желание, как ее соседи Латвия и Эстония, войти в состав Советского Союза и была принята Верховным Советом СССР в семью равноправных союзных республик, меня перевели в Москву и назначили заведующим отделом Центральной Европы редакции иностранной информации ТАСС. Заведующий редакцией Д.Д. Монин, объясняя мои новые задачи, сказал, что руководство ТАСС хочет, чтобы я «влез по-настоящему в германские дела».

– Решено усилить берлинское отделение ТАСС, которое ныне очень перегружено, – добавил он, – и есть намерение послать тебя туда.

Нацистская Германия уже захватила и поработила, помимо Австрии, Чехословакии и Польши, Данию, Норвегию, Бельгию, Голландию, Люксембург и Францию, и отделу Центральной Европы пришлось заниматься сбором и обработкой информации не только о Германии, но и обо всех оккупированных фашистскими вооруженными силами странах. Хотя в некоторых столицах продолжали работать американские и даже советские корреспонденты, оккупанты установили строгую цензуру, и внешний мир знал о положении в этих странах преимущественно то, что считали нужным сообщить нацисты и их местные ставленники, используя немецкие информационные агентства ДНБ, Трансоцеан и корреспондентов фашистских газет.

Военные действия (они ограничивались продолжением налетов, главным образом ночью, нацистской авиации на английские города да нападениями германских подводных лодок на судоходство в Атлантическом океане) отражались в сводках ОКВ, передаваемых ДНБ, и укладывались обычно в одну-две страницы. Зато резко усилившаяся внешнеполитическая активность, развернутая нацистской верхушкой и принявшая широкий размах почти во всех направлениях, сопровождалась таким обилием многословных сообщений, комментариев, домыслов и просто лживых утверждений в нацистских или близким им средствах массовой информации, что всем нам хватало работы с раннего утра до позднего вечера и даже ночи. Шумно провозгласив, что «война выиграна», Берлин стал торопливо укреплять международные позиции «третьего рейха», готовясь не к миру, а к расширению войны как на Западе, так и на Востоке. В конце сентября был формально заключен военный союз между Германией, Италией и Японией, ставший известным как «ось Берлин – Рим – Токио». Подписанный в Берлине 27 сентября 1940 года Риббентропом, Чиано и японским послом Курусу пакт предусматривал разделение мира между фашистскими агрессорами, обязывал его участников оказывать друг другу военную помощь и запрещал заключать мир или перемирие с противником без согласия других партнеров. В начале октября Гитлер отправился на юг, чтобы встретиться на Бреннерском перевале со своим союзником Муссолини. Две недели спустя его поезд снова пересек Германию и Францию, направляясь на франко-испанскую границу, куда был вызван из Мадрида генерал Франко. По сообщениям мадридских корреспондентов иностранных газет, Гитлер предложил Франко заключить военный союз, но испанский диктатор уклонился от каких бы то ни было обязательств, сославшись на тяжелое положение в стране.

На другой день, возвращаясь домой, Гитлер вызвал в свой поезд, остановившийся в Монтуаре, главу вишистского правительства Петэна. Ему тоже было предложено, как сообщили иностранные корреспонденты из Виши, заключить военный союз с Германией, а также предоставить ей ресурсы и территории французских колоний в Африке и на Ближнем Востоке. Хотя французские власти на Ближнем Востоке и в Африке, подчиненные капитулянту Петэну, активно помогали нацистам, престарелый маршал все же не осмелился отрыто примкнуть к «оси Берлин – Рим – Токио».

Неделю спустя Гитлер снова поспешил в Италию, намереваясь, как намекали в Берлине иностранным корреспондентам, помешать планам Муссолини напасть на Грецию и завоевать ее: фашистский шакал, проглотивший «только» Албанию, стремился показать нацистскому волку, что его аппетит не удовлетворен. В Берлине опасались, что Италии не обойтись без германской военной помощи, а свои вооруженные силы нацистская клика готовила для другой войны. Гитлер опоздал: едва его поезд остановился у платформы станции города Флоренции. Муссолини встретил его радостным восклицанием: «Фюрер, мы – на марше! Сегодня на рассвете победоносные итальянские войска пересекли греческо-албанскую границу!» Гитлер, как расписывали итальянские газеты, тепло поздравил его и пожелал успеха. (Итальянские войска были отброшены греками назад, и эта война, как известно, затянулась до мая 1941 года, потребовав широкого вмешательства германских вооруженных сил.)

Итальянская авантюра в Греции вызвала раздражение в Берлине. К этому времени нацистская Германия уже развернула военные приготовления, явно направленные против Советского Союза. Германские войска, находившиеся в Словакии и Австрии, перебрасывались в Венгрию. Одновременно крупные воинские части вермахта, доставленные через Балтийское море, высадились и разместились в северной части Финляндии, а германские войска, расположенные в Норвегии, переместились к советской границе.

В начале октября в Бухаресте было объявлено, что «Германия, желая подчеркнуть свою добрую волю и дружбу, решила послать в Румынию военную миссию». Вскоре, однако, выяснилось, что «миссия» больше похожа на оккупационную армию: к середине месяца ее численность достигла 30 тысяч человек, включая несколько эскадрилий истребителей, и продолжала быстро расти. Газеты ряда стран – Англии, США, Швейцарии – опубликовали красочные описания вступления германских войск в румынские города Плоешти, Джурджу, Брашов, Тимишоаре и Бухарест. Стокгольмская «Свенска дагбладет» писала 10 октября: «События в Румынии означают для России, что германские войска закрепляются на побережье Черного моря так же, как и на берегу Северного моря, в Киркенесе. Весь мир ожидает, как Москва отнесется к этим известиям. Нет сомнения, что основной целью Сталина по-прежнему остается – удержать Россию вне войны». В Берлине распустили слух, что германские войска вводятся в Румынию с ведома и согласия Москвы. Слух был преподнесен пронацистскими газетами как достоверное известие. ТАСС дал опровержение.

Сложные и натянутые отношения между Германией и Советским Союзом заметно ухудшились после короткого визита в Берлин Председателя Совнаркома и наркома иностранных дел СССР В.М. Молотова и его переговоров с руководителями нацистской Германии в первой половине ноября 1940 года. Переговоры завершились обнародованием в Берлине поразительно короткого коммюнике, в котором, помимо факта встреч представителей двух правительств, была только одна фраза: «Обмен мнениями проходил в атмосфере взаимного доверия и привел к обоюдному согласию по всем важным вопросам, интересующим Германию и Советский Союз». Уклончивую краткость коммюнике, расцененную многими зарубежными наблюдателями как подтверждение разногласий между Москвой и Берлином, Риббентроп и Геббельс решили «поправить» инспирированными статьями в фашистской и профашистской печати. В этих статьях с присущей гитлеровцам наглой лживостью утверждалось, что Советский Союз якобы готов поддержать захватнические планы Гитлера и даже примкнув к «оси», родившейся из антисоветского, «антикоминтерновского пакта», заключенного Берлином, Римом и Токио перед войной. Когда одна из нацистских газет, указав на присоединение Венгрии к «оси» как раз после поездки Молотова в Берлин, написала, что «построение нового порядка в европейско-африканском и дальневосточном пространстве происходит в сотрудничестве и при полном согласии Советского Союза», ТАСС на другой же день коротко, но категорически и резко опроверг провокационную ложь, дав повод к новым разговорам о дальнейшем расхождении между Германией и СССР.

В швейцарских и шведских газетах, выражающих интересы проанглийских кругов, появились сообщения, раскрывающие подлинный ход советско-германских переговоров в Берлине. Ссылаясь на секретные источники, авторы сообщений утверждали, что длинные и хвастливые речи, произнесенные Риббентропом и Гитлером, объявившими о «распаде» Британской империи и намекнувшими на возможность «раздела ее наследства», не произвели впечатления на руководителя советской делегации. Будто пропустив их слова мимо ушей, В.М. Молотов настойчиво повторял свои вопросы: «Почему германская военная «миссия» послана в Румынию без предварительного уведомления и согласия СССР?», «Зачем переброшены германские дивизии в Финляндию?»

Гитлер и Риббентроп уклонились от ответа один и другой раз, но советский нарком иностранных дел ставил свои вопросы снова и снова, вызвав у нацистских главарей раздражение.

Неделю спустя они заставили фашистский режим Румынии присоединиться к «оси Берлин – Рим – Токио», что было отмечено вызовом Антонеску в Берлин и торжественным подписанием соответствующего документа в имперской канцелярии. (А в начале декабря, как стало известно после войны, Гитлер потребовал показать ему план военных действий против Советского Союза, над которым работала с средины лета 1940 года группа офицеров генерального штаба сухопутных сил. Гитлер одобрил его, и на основе этого плана 18 декабря 1940 года была составлена директива № 21, предписывающая разработку оперативного плана нападения на СССР, – «операция Барбаросса».)

Одним из показателей ухудшения советско-германских отношений был отказ гитлеровского министерства иностранных дел выдать визу новому корреспонденту ТАСС в Берлине. После длительной – почти трехмесячной – проволочки оно известило в конце января нового, 1941 года – советское полпредство, что не считает желательным приезд корреспондента, который своими сообщениями из Стокгольма «старался очернить политику Германии» (намек на опубликованные в советской печати разоблачения поставок германского оружия Маннергейму). В мае, примерно за месяц до нападения механизированной нацистской орды на советские земли, Берлин отказался дать моему коллеге Терехову и мне транзитные визы для проезда в Швейцарию, сорвав тем самым намерение руководства ТАСС создать корреспондентский пункт в нейтральной стране.

После присоединения царской Болгарии к системе «оси» и ввода германских войск в эту страну в марте 1941 года сообщения телеграфных агентств и газет США, Англии, Швеции, Швейцарии, Турции и даже петэновской Франции, франкистской Испании и фашистской Португалии о неизбежном и скором нападении нацистской Германии на Советский Союз умножались с каждой неделей, а затем с каждым днем и становились все категоричнее и детальнее: назывались не только количество переброшенных к советским границам войск, танков, самолетов, но и даты начала военных действий. Хотя временами за этими сообщениями прослеживались явно нацистские или близкие к ним источники, опасность представлялась нам столь вероятной и большой, что уже в марте-апреле ТАСС начал готовиться к отражению пропагандистской кампании, развернутой Геббельсом против Советского Союза. Были собраны соответствующие досье и материалы, в частности выдержки из «Майн кампф», разоблачающие человеконенавистнические планы Гитлера в отношении советских народов; подготовлены статьи о зверствах нацистов в Польше и Югославии. В составе ТАСС была образована новая редакция пропаганды и контрпропаганды во главе с ответственным руководителем ТАСС Я.С. Хавинсоном, одним из двух заместителей которого утвердили меня.

Редакция пропаганды и контрпропаганды, куда были привлечены люди, знавшие Германию, владевшие немецким языком и умевшие писать, официально начала существовать и работать в первые дни войны, используя для распространения своих материалов все доступные каналы, в том числе корреспондентов иностранных агентств и газет в Москве и Куйбышеве. И в течение войны ей удалось провести ряд больших разоблачительных кампаний, привлекших внимание общественности всех стран антифашистской коалиции. Работа как в отделе Центральной Европы с осени 1940 года до весны 1941 года, так и в редакции пропаганды и контрпропаганды в течение первых полутора лет войны была сложной, напряженной и трудной, но очень интересной (об этом надо рассказывать особо и отдельно), однако меня снова «нацелили» на войну, которая шла вдали от советской земли и от европейского континента, но которая могла и должна была приблизиться к Европе, создав столь нужный второй фронт.

2

Решение о том, чтобы направить меня корреспондентом ТАСС в Лондон, было принято в начале 1943 года. Однако я отправился к месту назначения лишь три месяца спустя: маршрут через Мурманск в Шотландию только что закрыли (гитлеровская авиация сбила подряд несколько союзных самолетов, летавших над Баренцевым и Северным морями), а путь через Северную Африку еще не открыли. (Там шли начиная с ноября 1942 года бои между германо-итальянскими войсками и американцами, наступавшими с запада, и англичанами, наступавшими с востока.) Было проложено несколько других и весьма необычных маршрутов – через Индию (затем пароходом вокруг Африки) и Ближний Восток и Африку, и мне указали последний маршрут.

В начале апреля 1943 года я отправился в Ташкент, оттуда в Красноводск, затем через Каспийское море в Баку, а из Баку в Пехлеви – маленький городишко на иранском берегу моря, откуда в кабине «студебеккера», принадлежавшего нашему автобатальону, занимавшемуся переброской военного снаряжения, добрался в Казвин. Там посадили на самый верх шедшего в Тегеран и нагруженного какими-то тюками почти до неба грузовика, который теплой звездной ночью доставил нас в иранскую столицу.

После недельного пребывания в Тегеране транспортный самолет английских военно-воздушных сил перенес меня в Каир, совершив две посадки – в Багдаде и Яффе. По соглашению между правительствами союзных держав, заботы об их представителях, командируемых по служебным делам, брали на себя власти тех союзников, на территории которых невольные путешественники оказывались, и по прибытии в египетскую столицу я представился в английском посольстве. Сначала нас разместили за городом в знаменитом на Ближнем Востоке Менахаусе, расположенном напротив пирамид на границе пустыни (несколько позже в том же году в Менахаусе состоялась встреча Черчилля, Рузвельта и Чаи Кай-ши), а затем перевели в отель «Националь» в центре Каира.

Там я наблюдал парад британских, то есть английских, австралийских, новозеландских, индийских и южноафриканских, войск, вернувшихся после побед у Эль-Аламейна и в Ливийской пустыне в египетскую столицу и прошедших по ее улицам церемониальным маршем, и я послал подробный» отчет об этом в ТАСС. Мне же довелось рассказать советским читателям о «признании» Египтом Советского Союза и установлении нормальных дипломатических отношений. Премьер-министр Накрас-паша счел нужным принять тогда единственного в египетской столице не только советского корреспондента, но и гражданина, чтобы сказать ему, насколько высоко оценивает египетский народ и его правительство самоотверженную и героическую борьбу Советского Союза за свою свободу и независимость, за свободу и независимость всех других народов, которым угрожало фашистское порабощение.

Во второй половине июня летающая лодка «Викинг», стартовавшая на Ниле, почти на окраине Каира, понесла меня, как и других граждан союзных держав, на юг – путь вдоль Средиземного моря считался все еще опасным – в сторону Хартума, где мы совершили посадку и провели около суток, затем на озеро Виктория, к городку Кисума, где мы только переночевали, и, наконец, к Индийскому океану. Совершив посадки в Момбасе, Мозамбике и пролетев над Занзибаром, мы переночевали в Бейре, чтобы утром лететь дальше. К вечеру, после остановки в Лоренцо-Маркес, наша лодка завершила свой четырехдневный полет на большом водохранилище, утоляющем жажду крупнейшего города Южной Африки – Иоганнесбурга, прозванного за огромные запасы золотоносных руд «Золотым городом».

В Южноафриканском союзе, как тогда назывался этот доминион Великобритании, нам пришлось провести более двух месяцев: ждали «конвоя», то есть охраняемого военными кораблями каравана судов, который доставил бы нас в Англию. Вместо конвоя из Бомбея в Кейптаун, куда мы, проведя две недели в Претории – зимней столице ЮАС, приехали, пришел огромный пассажирский лайнер, превращенный в транспортное судно. Кроме нескольких десятков военных и гражданских лиц, лайнер принял на борт 2500 молодых летчиков, присоединившихся к 1500 их будущих боевых друзей, подготовленных для войны в воздухе под мирным небом Индии и Южной Африки. Это были, как поняли мы из разговоров с офицерами, летчики второго фронта.

Лайнер с четырьмя тысячами летчиков берегли как зеницу ока. От Кейптауна до Порт-нуара нас сопровождал перешедший на сторону союзников старый французский крейсер и четыре эсминца, а с берега охраняли самолеты, высматривавшие германские подводные лодки. Совершив затем быстрый бросок – лайнер мог развивать скорость до 60-70 километров в час, – мы, оберегаемые только четырьмя эсминцами, вошли в гавань Фритауна, горловина которой была перехвачена стальной сеткой, и ждали там 10 дней, пока соберется надежно охраняемый конвой.

Затем, держась к берегу, занятому дружественными французскими или американскими войсками, мы добрались до Гибралтара, где простояли еще 10 дней, пока из Америки и из Египта не прибыли два больших конвоя, и мы, оказавшись в середине огромной флотилии бывших пассажирских лайнеров – на некоторых из них разместилось по 15 тысяч солдат и офицеров, – грузовых судов и военных кораблей всех калибров от линкоров до морских истребителей – двинулись наконец на север. Только войдя в воды Англии, охраняемые на поверхности, в глубине и с воздуха, конвой распался на отдельные отряды, направляясь для высадки в разные порты: помимо молодых летчиков с этим конвоем в Англию прибыли некоторые дивизии, получившие боевое крещение в пустынях Северной Африки и включенные в состав армий вторжения. Наш лайнер вошел в устье реки Клайд и пришвартовался к пристани Глазго.

В Лондон мы, группа советских журналистов, выехавших из Москвы в разное время и разными путями и с разными адресами назначения, прибыли в самый канун годовщины Октября, сразу же попали под бомбежку и просидели до утра в подвале нашего полпредства.

В лондонском отделении ТАСС, которым тогда руководил известный английский журналист и старый коммунист Эндрью Ротштейн, мне поручили заниматься Германией и оккупированными ею европейскими странами, что обязывало установить и поддерживать постоянные связи с представителями Свободной, или Сражающейся, Франции, которых возглавлял генерал де Голль, с правительствами союзных государств (Чехословакии, Югославии, Греции, Бельгии, Голландии, Норвегии), обосновавшимися в Лондоне, а также с кругами германской антифашистской эмиграции. Все они охотно делились своими сведениями и мнениями с корреспондентом ТАСС, рассчитывая на понимание и сочувствие советского руководства и надеясь на его помощь и поддержку как в настоящем, так и особенно в будущем. Им было ясно, что после Сталинграда, победы на Курской дуге и приближения Красной Армии к рубежам, откуда началось гитлеровское вторжение, Советский Союз будет играть решающую роль в окончательном разгроме нацистского рейха и освобождении европейского континента от фашистской неволи, а также и в послевоенном устройстве в Европе. И всех нас, помимо горячего стремления одержать победу над общим врагом, объединяли страстное желание видеть скорейшее открытие второго фронта, что облегчило бы и ускорило победу, и вражда, даже ненависть к тем, кто мешал этому, намеренно затягивая войну.

3

Всем нам, как и многим англичанам, было непонятно, почему война с нацистской Германией велась так, что выбор времени и места удара предоставлялся всегда Гитлеру и вольно или невольно ему давалась возможность громить своих противников поодиночке. Хотя Англия и Франция были связаны с Польшей военными союзами и обязательствами прийти ей па помощь всеми своими силами, они не сделали даже попытки потревожить немцев на западе, чтобы отвлечь какую-то часть нацистской авиации, пикирующие бомбардировщики которой разрушали польские города, железные дороги, мосты, наносили удары по армии, громили тылы, терроризируя население. (Видный английский политический деятель, дипломат, публицист и хорошо осведомленный член парламента Гарольд Никольсон записал тогда в своем, опубликованном в 1968 году, дневнике: «Ни одного шага не было сделано Британией и Францией, чтобы ослабить давление на поляков. Была запрещена даже бомбардировка военно-промышленных объектов в Германии. 106 французских дивизий на линии Мажино противостояли 23 германским дивизиям, пока длилась польская кампания, и все же союзный главнокомандующий генерал Гамелен уверял, что никакое наступление не может быть предпринято по крайней мере еще два года».)

До военного разгрома Франции и бегства британских экспедиционных сил с континента все усилия английской, французской и, в значительной мере, американской пропаганды были направлены на то, чтобы морально подготовить население к войне не против гитлеровской Германии, а против Советского Союза. Англо-франко-американская дипломатия настойчиво и изворотливо старалась добиться примирения с Гитлером (американский «миротворец» Самнер Уэллес покинул Европу в день германского нападения на Данию и Норвегию), стремясь одновременно к полной изоляции Советского Союза. И в то время, как собранные на западной германской границе союзные дивизии бездействовали, ведя «фальшивую», «обманную», «якобы войну», в некотором отдалении от советских границ велись лихорадочные приготовления на земле, на море и в воздухе к настоящей большой войне.

И какой же антисоветский вой был поднят в печати «западных демократий», когда наша страна приняла меры к тому, чтобы не допустить порабощения германским фашизмом братских народов Западной Белоруссии и Западной Украины, отодвинуть опасно близкие и враждебные границы на севере (у Ленинграда и Мурманска), на юго-западе (у Одессы) и на северо-западе (Прибалтика)! Нас обвиняли в пособничестве Гитлеру, в возрождении «старого русского империализма», во всех мыслимых и немыслимых грехах.

Ожесточенность воздушной войны против Англии, разрушения в Лондоне, Ливерпуле, Манчестере, Глазго и особенно в Ковентри сделали невозможным примирение английского народа с гитлеровской кликой, несмотря на настойчивые попытки Берлина установить контакт с влиятельными кругами «умиротворителей» в английской столице. (До 30 сентября Чемберлен оставался не только членом военного кабинета, но и лидером консервативной партии, без согласия которого не могло быть сделано ни одного важного шага, ни одного важного назначения, а Галифакс возглавлял министерство иностранных дел, поглощенное, главным образом, антисоветскими маневрами. «Мюнхенцы» все еще занимали и некоторые другие решающие министерские посты.) Решившись напасть на Советский Союз, нацистская верхушка стремилась договориться с Лондоном о прекращении войны. Последней и наиболее драматической попыткой был полет в Англию заместителя Гитлера по нацистской партии Гесса, предпринятый им за несколько недель до нападения фашистской Германии на Советский Союз.

Вечером того дня, когда гитлеровские механизированные орды двинулись на советскую землю, премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль выступил по радио с речью, в которой заявил, что «опасность для России – это опасность и для нас, опасность и для Соединенных Штатов, так как дело, за которое сражается каждый русский, защищая свой очаг и дом, – это дело всех свободных людей и свободных народов в любом уголке земного шара. Давайте же усвоим урок, которому учит нас жестокий опыт. Давайте удвоим наши усилия и нанесем удар со всей объединенной мощью, пока у нас еще сохраняется жизнь и сила».

Однако этот призыв, вызвавший воодушевление в английском народе, не нашел должного отклика среди министров. Хотя в своей речи премьер-министр обещал Советскому Союзу всяческую «экономическую и техническую помощь», его министры стали мешать выполнению обязательств о помошп с первых же недель. Член военного кабинета (после отставки Чемберлена и замены Галифакса Иденом кабинет был реорганизован) министр авиационной промышленности Мур-Брабазон, крупнейший капиталист и один из активнейших «мюнхенцев», обосновал этот саботаж надеждой на то, что «русские и германские армии перебьют друг друга, и, пока эго будет происходить, мы, Британское содружество наций, укрепим наши воздушные силы так, что, если Россия и Германия уничтожат друг друга, мы станем господствующей силой в Европе».

Частые выступления буржуазной печати с предсказаниями молниеносной победы Гитлера на Востоке создавали атмосферу неверия и нервозности. Англичанам внушалась мысль, что широкая помощь Советскому Союзу бесполезна. И хотя представители правительства в своих публичных выступлениях заверяли, что помощь сражающимся советским армиям становится все шире и значительнее, фактически Лондон не только не выполнял своих обещаний, но и старался уговорить правительство США сосредоточить свою экономическую и техническую помощь целиком на Англии. Встретившись с Рузвельтом в одном из заливов Ньюфаундленда, Черчилль, как рассказал позже сын президента Эллиот в своей книге «Его глазами», «старался внушить нам, что львиная доля ленд-лиза должна принадлежать британскому льву, что всякая помощь Советам приведет лишь к затяжке войны, в конечном счете, и притом, несомненно, к поражению». Черчилль и его военные помощники неоднократно пытались убедить представителей США «уделять как можно больше материалов по ленд-лизу Англии и как можно меньше Советскому Союзу».

И на всех последующих встречах руководителей Англии и США (в Касабланке, Квебеке, Каире и даже Тегеране) Черчилль и его помощники старались урвать для своих вооруженных сил побольше, направить военные материалы на какой-либо иной фронт войны, охватившей к тому времени Европу, Азию, Африку, а не на советско-германский фронт. Даже в условиях жесточайшей войны, сделавшей Англию военным союзником СССР, ее правящая верхушка не могла отделаться от классовой ненависти к первой стране социализма, хотя национальные интересы Великобритании требовали тесного сотрудничества с Советским Союзом, со всеми антифашистскими прогрессивными силами.

Эти противоречия проявлялись в течение всей войны, что создавало серьезные трудности для руководителей Советского Союза, его военного командования и дипломатии. Речь Черчилля, в которой он объявил о поддержке России (он до конца жизни избегал слов «Советский Союз») в первый день германо-советской войны, содержала антисоветские и антикоммунистические выпады. «Никто не был большим противником коммунизма, каким был я в последние 25 лет, – заявил он – Я не откажусь ни от одного слова, сказанного много о коммунизме, но все это меркнет сегодня перед спектаклем, который сейчас разыгрывается».

Две недели спустя после этого выступления лейбористская газета «Дейли геральд» рассказывала, что «на Уайтхолле циркулирует официальный документ, в котором разъясняется, что «Россия является ассоциированной страной, но не нашим союзником». От себя корреспондент добавлял: «Даже сегодня я ставлю под сомнение искренность поддержки России Уайтхоллом. Насмешки над Россией, которые еще слышны на Уайтхолле, должны прекратиться немедленно».

Настоящая комедия была разыграна Би-би-си. Каждое воскресенье вечером Би-би-си передавало гимны стран, находящихся в войне с гитлеровской Германией, но советский гимн не был передан ни в первое, ни во второе воскресенье после нападения Германии на Советский Союз. Когда этот вопрос подняли в парламенте, лорд Снелл от имени правительства разъяснил, что советский гимн не передавался потому, что в принятом смысле слова СССР не является союзником Англии. Советский гимн не был передан, однако, и в последующие воскресенья, хотя тем временем в Москве было подписано англо-советское соглашение, а Черчилль, выступая в парламенте, объявил: «Это, конечно, союз, и русский народ ныне – наш союзник».

В середине второй недели Великой Отечественной войны Советское правительство предложило Лондону через английского посла в Москве заключить соглашение о взаимной помощи в войне против гитлеровской Германии и отказе заключить с ней перемирие или мир без взаимного согласия. Эго соглашение, как надеялись в Москве, должно было положить конец все еще продолжающимся попыткам Берлина и маневрам английских «мюнхенцев» добиться примирения между Англией и Германией. Десятью днями позже Председатель Совета Министров СССР И.В. Сталин обратился к Черчиллю с личным посланием, в котором указал наиболее целесообразные и эффективные пути взаимной помощи. «Военное положение Советского Союза, равно как и Великобритании, – писал он, – было бы значительно улучшено, если бы был создан фронт против Гитлера на Западе (Северная Франция) и на Севере (Арктика). Фронт на севере Франции не только мог бы оттянуть силы Гитлера с Востока, но и сделал бы невозможным вторжение Гитлера в Англию… Легче всего создать такой фронт именно теперь, когда силы Гитлера отвлечены на Восток и когда Гитлер еще не успел закрепить за собой занятые на Востоке позиции».

Ответ Черчилля пришел без задержек. Это было длинное, тщательно составленное послание, в котором за фразами о желании оказать любую помощь прятался твердый отказ предпринять какие бы то ни было военные меры на европейском континенте или на Севере Европы.

Некоторое время спустя в послании из Москвы снова поднимается вопрос о необходимости создания второго фронта. «Немцы считают опасность на Западе блефом, – говорилось в послании от 3 сентября, – и безнаказанно перебрасывают с Запада все свои силы на Восток, будучи убеждены, что никакого второго фронта на Западе нет и не будет, Немцы считают вполне возможным бить своих противников поодиночке: сначала русских, потом англичан».

И на этот призыв об открытии второго фронта Черчилль ответил также быстро и отрицательно. «В настоящее время, – писал он, – нет никакой возможности осуществить такую британскую акцию на Западе (кроме акции в воздухе), которая позволила бы до зимы отвлечь германские силы с Восточного фронта». Новое послание, отправленное из Москвы через десять дней, давало суровую, но правильную оценку черчиллевскому ответу. «Вы вновь подчеркиваете невозможность создания в данный момент второго фронта, – отмечалось в послании, – я могу лишь повторить, что отсутствие второго фронта льет воду на мельницу наших общих врагов».

Провал гитлеровской «молниеносной войны», ознаменовавшейся серьезным поражением германской армии под Москвой, вызвал в Англии восторг и породил почти угасшую веру в неизбежность победы союзников. Тысячи человек, собравшиеся в крупнейшем зале Лондона Альберт-холле, чтобы отпраздновать новый, 1942 год, поднялись как один, бурно приветствуя представителей Советского Союза, а архиепископ Кентерберийский, выступавший перед ними, восторженно воскликнул: «Есть маяк, который светит сквозь мрачные тучи судьбы. Этот маяк – Россия, которая сражается как одни человек».

С приближением весны, когда стало ясно, что Гитлер стягивает со всей Европы силы, чтобы нанести новый удар на Востоке, среди английского народа усилилось движение в поддержку требований Советского Союза об открытии второго фронта в Европе. Не только профсоюзные и общественные деятели, но и некоторые члены правительства с энтузиазмом доказывали, что в интересах самой Англии, всех воюющих против нацистской Германии стран настоятельно необходимо создать фронт на европейском континенте. По всему Лондону на стенах домов, на заборах появились крупные надписи белой краской: «Нанести удар немедленно!», «Открыть второй фронт на Западе!», «Разгромить Гитлера в 1942 году!» Отражая общее настроение, почти все газеты стали упрекать правительство, что оно мало или ничего не делает, чтобы помочь советскому народу отразить удары Гитлера, бросившего на германо-советский фронт все собранные им силы. Лейбористские и либеральные газеты заговорили о желательности серьезных изменений в правительстве и замене Черчилля более деятельным и энергичным человеком.

Массовое, почти всенародное движение за создание второго фронта в Европе вынудило правительство сделать несколько публичных заявлений, что оно рассматривает планы более активного участия Англии в войне на континенте. По настоянию Советского правительства Англия и США согласились подписать и обнародовать коммюнике, фактически обязываясь открыть фронт, который «отвлечет германские силы от атаки на Россию».

Но практически англо-американские союзники ничего не сделали для этого и даже не собирались делать. В средине августа 1942 года Черчилль прилетел в Москву, чтобы объяснить, почему союзники не высадили и не намерены высаживать какие бы то ни было силы на континенте. Вместо этого они планировали вторжение в Северную Африку, находившуюся в колониальном владении Франции, откуда предполагалось нанести удар по Италии, в «мягкое подбрюшье Европы», как это нравилось называть Черчиллю. Советские руководители прямо обвинили союзников в нарушении своего обещания, но Черчилль и присутствовавший при переговорах американский посол Гарриман стали утверждать, что никакого обещания открыть фронт в Европе не давалось.

Шумно и торжественно Лондон преподнес как открытие второго фронта высадку американских войск в Северной Африке, которой правил наместник Петэна адмирал Дарлан, согласившийся сотрудничать с ними в обмен на признание его главой французского правительства в Северной Африке. Шум усилился, когда американцы и англичане двинулись в начале 1943 года навстречу друг друга вдоль берега Средиземного моря. Они встретились в середине мая в Тунисе, заставив германо-итальянские войска частично сдаться, частично бежать в Италию. Двумя месяцами позже англо-американские войска высадились на Сицилии и через пять недель заняли весь остров. (Итальянцы сдали свои позиции, в том числе и крепости, без боя, только переброшенные туда части вермахта оказали сопротивление.) В конце июля король сместил Муссолини и заменил его маршалом Бадольо, который тут же вступил в контакт с союзниками, и в самом начале сентября Италия официально капитулировала. Однако попытка захватить страну и открыть второй фронт на Балканах, о чем все время говорил и чего добивался Черчилль, не удалась: Гитлер оккупировал Италию.

Однако военное положение в Европе к этому времени существенно изменилось. Красная Армия, начав год с ликвидации окруженной в Сталинграде 6-й армии вермахта, продвинулась по всему фронту далеко на запад и в битве на Курской дуге нанесла новое сокрушительное поражение гитлеровской военной машине, от которого она уже не смогла оправиться. Вермахт понес невозместимые потери как в людях, так и в технике, и перешел к стратегической обороне. В странах юго-восточной Европы национально-освободительная борьба приняла широкий и активный вооруженный характер. В западноевропейских странах, оккупированных нацистами, развернулось возглавляемое коммунистами патриотическое движение Сопротивления, захватившее почти все слои населения. Усилилась партизанская война.

В этих условиях главы трех великих держав, образовавших антигитлеровскую коалицию, решили создать второй фронт в Европе путем высадки во Франции.

Решение об этой высадке было принято на встрече Председателя Совета Министров СССР И.В. Сталина, президента США Франклина Рузвельта и премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля, состоявшейся в Тегеране в самом конце ноября – начале декабря 1943 года, и в течение последних месяцев 1943 года и первых месяцев 1944 года на Британских островах собирались силы вторжения. Они готовились к военным действиям, которые должны были привести к освобождению оккупированной нацистами Западной Европы и разгрому вместе с успешно наступающей Красной Армией гитлеровской Германии.

По личным наблюдениям и рассказам знакомых, я знал, что английские, американские и канадские дивизии, доставленные в последние полгода в Англию, стали перемещаться в апреле 1944 года на юг. Возвращаясь поздно ночью домой – -в лондонском отделении ТАСС было установлено круглосуточное дежурство, – я не раз видел, как по линиям метро, идущим с севера на юг, проносились пассажирские составы, полные по-походному одетых и вооруженных солдат с офицерами, и воинские эшелоны с танками, пушками, снарядами. Почти всем журналистам, с которыми мы вместе работали и часто встречались на Флит-стрит – обедали в маленьких харчевнях или пили пиво в великолепном баре на первом этаже Рейтера, – было известно, что войска вторжения уже заняли отведенные им участки в непосредственной близости к южным портам – Дувру, Фолкстону, Ньюхейвну, Портсмуту, Торки, Плимуту, Фалмуту. 2-й канадский корпус, войска которого год назад совершили смелый, хотя и безуспешный налет на Дьепп, разместился чуть ли не в окрестностях Дувра, из чего доморощенные «стратеги» – а ими были почти все, кто следил за этими приготовлениями, – делали вывод, что первый удар нанесут канадцы, приготовившиеся к прыжку через 40-километровый Дуврский пролив, чтобы захватить поспешно оставленный четыре года назад Дюнкерк.

Разговоры о предстоящей, о скорой, о немедленной высадке вооруженных сил англо-американских союзников во Франции шли в Лондоне уже не первую неделю, а с начала мая ее ждали со дня на день, даже с часа на час. Приезжавшие с юга Англии рассказывали, что своими глазами видели, как войска садились на суда, которые уходили в сопровождении военных кораблей куда-то за горизонт. Очевидцы советовали ждать сообщений об успешной высадке в очередном бюллетене новостей Би-би-си или в последнем выпуске газет. Просыпаясь по утрам, жители английской столицы бросались к радиоприемникам, надеясь услышать, что долгожданное и многократно откладываемое вторжение союзников на континент началось.

4

В середине по-летнему теплого и по-английски влажного майского дня меня вызвали в английское военное министерство. Я ждал этого вызова более месяца. По соглашению между правительствами, советские военные корреспонденты получили право сопровождать войска вторжения, и из Москвы уже прилетел назначенный военным корреспондентом ТАСС подполковник А. Пилюгин, вместе с которым было решено направить и меня. Однако английские власти не спешили дать согласие на включение второго советского корреспондента в состав той группы военных корреспондентов, которым надлежало следовать за первой волной войск, высаживающихся во Франции.

В подвале обложенного мешками с песком здания военного министерства, расположенного почти в центре Уайтхолла – широкой улицы, известной во всем мире как синоним английского правительства, – меня принял полковник общественных связей и вручил предписание явиться в Манчестер по указанному адресу.

Предписание удивило меня. Войска вторжения концентрировались южнее Лондона, а меня направляли на север, подальше от них.

– Но почему в Манчестер? – разочарованно спросил я – Почему не на юг?

– Привыкайте не задавать вопросов, когда вам приказывают! – проворчал полковник и показал на столик у двери – Получите железнодорожный билет и отправляйтесь в Манчестер.

За металлическим столиком сидел рыжеволосый и веснушчатый офицер с погонами лейтенанта. Взяв предписание, он тут же выписал билет и, подавая мне, сказал:

– Поздравляю!

– С чем, лейтенант?

– С высадкой союзных вооруженных сил во Франции.

– Как! Разве они уже высадились? Почему же ничего не сообщается об этом?

– Нет, еще не высадились, – ответил лейтенант. – Но коль вызывают в часть вас, значит, скоро высадятся. Своих и американских корреспондентов первого эшелона мы уже отправили туда более недели назад. Думаю, вам особенно приятно, что второй фронт, которого ваш народ, ваше правительство так хотели и так долго добивались, будет открыт в самое ближайшее время. Поэтому я поздравляю вас и желаю удачи!

– Спасибо, лейтенант!

Вечером, сменив штатскую одежду на полученную в армейском цейхаузе на Кинг-стрит полевую форму – «бэтлдресс», я отправился на Юстонский вокзал, чтобы поймать последний поезд в Манчестер. Меня провожали товарищи-журналисты и работники советских посольств – их было тогда два: одно – при английском правительстве, другое – при союзных правительствах, покинувших оккупированные нацистами страны и находившихся в Лондоне, – и наших военных миссий. Предостерегая меня против неизбежных опасностей – фронт есть фронт! – они не скрывали радости и даже ликования: долгая, временами даже мучительная борьба за открытие второго фронта завершилась, наконец, успехом!

Прибыв рано утром в Манчестер, я явился по указанному в предписании адресу и в удивлении остановился перед высоким кирпичным, красновато-черным домом с узкими окнами. Почти во всю ширину дома блестела под лучами только вставшего над городом солнца вывеска: «Общежитие Христианской ассоциации молодых людей». Озадаченно и осторожно открыл я тяжелую дверь и оказался в сумрачном вестибюле.

За столом-конторкой, где аккуратные старички обычно регистрировали временных жильцов, сидел полусонный капрал в полевой форме, который неохотно поднялся со стула. Показав ему предписание, я выразил подозрение, что адрес указан ошибочно.

– Все в порядке, сэр! – успокоил меня капрал – Вы прибыли по правильному адресу – Он вылез из-за стола-конторки и скорее приказал мне, чем попросил: – Следуйте за мной, сэр!

Приказом верховного главнокомандующего союзными экспедиционными силами в Европе генерала Эйзенхауэра все военные корреспонденты были приравнены к капитанам, и это значилось в наших удостоверениях, подписанных лично генералом, поэтому капралу при обращении к военным корреспондентам полагалось прибавлять «сэр». Он поднял меня в лифте на третий этаж и разместил в маленькой, но уютной комнатке, сказав на прощание, что позавтракать я смогу в офицерской столовой на первом этаже, после чего следует представиться майору, который объяснит мне все, что требуется.

Пожилой майор с рыхлым и бледным лицом чиновника, который мало двигается и много ест, выслушал мои недоуменные вопросы – почему меня прислали в Манчестер, а не в какой-либо южноанглийский город – так же недовольно, как вчерашний полковник, посоветовал не задавать лишних вопросов, а ждать приказаний и строго предупредил, чтобы я не отлучался из общежития без его личного разрешения. Впрочем, сменив гнев на милость, он тут же разрешил мне походить по городу, но не исчезать больше, чем на два часа: возможно, что мне, как и моим коллегам-журналистам, уже жившим в этом общежитии, придется сегодня же уехать.

– Куда?

Вместо ответа майор только укоризненно взглянул.

Однако мы не уехали из Манчестера ни в тот день, ни на следующий. Вслед за мной прибыли еще два англичанина – я знал их по Флит-стрит – и четверо американцев, на другой день приехали еще трое, а потом еще двое. На четвертый день нас с утра заперли в общежитии, а вечером посадили в автобус, отвезли на вокзал и, доведя до вагона второго класса, вручили наши билеты сопровождавшему нас капралу. На вопрос, куда нас везут, капрал уклончиво отвечал:

– Скоро узнаете, сэр.

Во второй половине ночи нас, дремавших на диванах, разделенных подлокотниками, разбудил необычный шум, словно поезд нырнул в длинный туннель. Под окнами понеслись одна за другой освещенные платформы с большими синими кругами на стенах, и мы поняли, что мчимся под Лондоном. Прильнув к окнам, мы пытались прочитать на синих кругах названия станций, и громко выкрикивали их, когда это удавалось.

Утром мы высадились в Винчестере, где нас уже ждал армейский автобус. Быстро проскочив по улицам зеленого, еще сонного и тихого городка, автобус помчался по хорошей дороге куда-то на запад и скоро доставил нас в обнесенный высокой изгородью дворец. Нам объявили, что мы прибыли в «пресс-кэмп» – лагерь прессы 21-й армейской группы, с которой предстоит высадиться во Франции.

21-я армейская группа, как мы узнали вскоре, наносила первый удар. Командовал ею уже известный по боям в Северной Африке генерал Монтгомери. Еще до нашего приезда он побывал в лагере прессы и объявил военным корреспондентам, что считает их офицерами своего штаба, поэтому не намерен скрывать от них чего-либо, веря, что они сумеют сберечь военные секреты. Как мы убедились позже, он скрывал от нас все, что считал нужным скрыть, но военные корреспонденты верно берегли даже известные всем «секреты» и не упоминали о них ни в своих корреспонденциях, ни в письмах.

Мы узнали, что к высадке во Франции подготовлены две армии – 2-я британская и 1-я американская, что в их состав входят четыре корпуса, усиленные двумя американскими и одной английской парашютно-десантными дивизиями, а также одной канадской дивизией. Им в тыл становились еще четыре корпуса с отдельными танковыми дивизиями. На юг Англии были стянуты такие большие силы, что из уст в уста передавалась шутка генерала Эйзенхауэра: «Если бы этот остров не поддерживался шарами (баллонами воздушного заграждения), он давно пошел бы на дно окружавших его вод под тяжестью собранных на нем войск и вооружения».