ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Кирова вызвали в Москву. Ему дали неожиданное назначение. Поглощенный новыми для него заботами, он между делом заглядывал к портным. Его обшивали-одевали по последней моде. Собственно, Сергей Миронович и в осажденной Астрахани хорошо одевался, был всегда в свежей сорочке, при галстуке, чем немало дивил приезжих, как и тем, что не носил военной формы; красная звездочка на фуражке, и только. Теперь — прощайте и фуражка, и кожаная куртка, и сапоги. Заменили их синий костюм, макинтош, мягкая шляпа, перчатки.

Доложили, что на станцию подан салон-вагон. В кармане лежал дипломатический паспорт, написанный по-русски и по-французски:

«Объявляется всем и каждому, что предъявитель сего Российский Гражданин Сергей Миронович Киров, полномочный представитель РСФСР в Грузии, отправляется в Тифлис».

Грузия была тогда меньшевистским подобием отдельного государства; полномочными представителями, полпредами, называли советских послов. Послу полагался салон-вагон. К салону-вагону прицепили два пассажирских, товарный и платформу с легковой автомашиной.

Повсюду у нас еще царила разруха, железная дорога, как говорится, хромала на все четыре колеса. Персональный поезд Кирова с сотрудниками полпредства и торговой миссии шел медленно. На станциях комендант «персоналки» бежал к начальнику или дежурному, возвращаясь сияющим, — все улажено. Сергей Миронович, отрываясь от книг и бумаг, посмеивался, предпочитая дипломатическим изысканностям народную поговорку:

— Не говори гоп…

Стояли и по часу, и по два, и куда дольше. Железнодорожники гнали эшелоны на фронты, где Красная Армия воевала и с панской Польшей, напавшей на нашу страну по наущению империалистов, и с Врангелем, собравшим в Крыму неразгромленные остатки белогвардейщины.

Харьков был запружен эшелонами — придется терпеть чуть ли не сутки. Почти все сотрудники разошлись по городу. Вдруг на извозчике — комендант поезда. Он через местную власть добился немедленной отправки «персоналки». Ее действительно отправили, только без полпреда, без большинства сотрудников.

Никто из отставших не растерялся — с ними был Сергей Миронович. А он пригласил их прогуляться:

— Догоним на станции Основа.

Шагая по шпалам, догнали «персоналку» в Основе.

Бахмут. Поздним вечером обещали сию минуту открыть семафор. Паровоз лихо засвистел. Все легли спать. Наутро пригляделись: та же станция Бахмут. Пассажиров целую ночь убаюкивали, возили по запасным путям, чтобы «персоналка» не мешала эшелонам.

В Ростове-на-Дону Киров переговорил с Владикавказом, с приехавшими туда грузинскими товарищами. Успел с их слов послать телеграмму о положении в Закавказье. Успел навестить бывшего управделами Реввоенсовета XI армии Козлова, чтобы поздравить его и жену — у них родилась девочка. Жалел, что новорожденную не назвали Розой в честь Люксембург. Сергей Миронович никогда не видел Розу Люксембург, погибшую в 1918 году, но нередко вспоминал ее, восхищался ее умом и энергией.

Свою ползучую «персоналку» он бросил и, велев первому секретарю полпредства все оборудовать в Тифлисе, подался в Баку, где были неоконченные дела. Оттуда с Орджоникидзе — во Владикавказ. Серго проводил друга до Дарьяльского ущелья, где в те дни была советская граница.

20 июня, под Тифлисом, церемонно застыли меньшевистские правительственные чины. Встретили советского посла. Поздоровались с ним, обменялись десятком-другим любезных слов. Поехали в город. Две чиновные машины, нарушая дипломатический этикет, шли впереди. На городской окраине Киров обогнал их, и вся автомобильная кавалькада покатила за ним.

У полпредства, на Ртищевской, было полным-полно. Это наперекор воле меньшевистских правителей пришли тифлисские рабочие. Киров мимо почетного караула поднялся на балкон и сказал собравшимся несколько приветственных слов.

После визитов, приличествующих дипломатическим условностям, наступили будни.

2

Будни полпреда осложнялись с каждым днем.

Меньшевистская Грузия была содержанкой Антанты, блока империалистов Англии, Франции, США и Японии, зачинщиков военной интервенции против Советского государства. А именовали себя грузинские правители социалистами. Это определило их беспринципную двойственность. Ленин говорил:

— Недавно меньшевистская газета в Грузии писала: «Есть две силы на земле: Антанта и Советская Россия». Что такое меньшевики? Это люди, которые держат нос по ветру. Когда мы были в международном отношении слабы, они кричали: «Долой большевиков». Когда мы начали усиливаться, они кричали: «Мы — нейтральны». Когда мы врагов отбили, они говорят: «Да, тут две силы».

2 января 1920 года Советское правительство предложило Грузии заключить соглашение о совместной борьбе против деникинщины, общего врага всех народов бывшей царской России. 12 января Грузия отвергла предложение, а главарь меньшевиков Жордания изрек:

— Предпочту империалистов Запада.

К весне обстановка изменилась. Красная Армия разгромила деникинцев. Английские империалисты убрали свои войска из Грузии. Грузинский народ все более настойчиво требовал воссоединения республики с Советской Россией. Боясь пролетарского восстания, меньшевистские правители спешно послали делегацию в Москву, добиваясь, чтобы РСФСР признала Грузию как государство.

Советское правительство, по-прежнему желая наладить с Грузией добрососедские отношения, заключило с ней мирный договор. По этому договору, подписанному 7 мая, Грузия обязалась разоружить все находящиеся на ее территории воинские части и политические группировки, враждебные Российской Федерации. Кроме того, Грузия обязалась освободить из тюрем всех, кто арестован за приверженность к Советской России, а также легализовать коммунистическую партию.

Однако Жордания и компания его никак не хотели честно выполнять мирный договор.

Бывший первый секретарь советского полпредства Андрей Алексеевич Андреев вспоминал впоследствии, что Кирова окружили сыщиками, провокаторами. Куда бы он ни поехал на своей краснофлагой автомашине — кстати, самой лучшей в городе, — за ним всюду следили. Сотрудников полпредства и торговой миссии без всяких оснований арестовывали, дипломатических курьеров пытались обыскивать. Почти всех, в том числе советских подданных, посещавших полпредство или торговую миссию, задерживали, бросали в каталажки, высылали из Грузии.

Среди множества других арестовали приват-до-цента, закупавшего в Тифлисе пробирки, колбы и тому подобное стекло для лабораторий Владикавказского политехникума. Арестовали кустаря, и лишь потому, что он взялся сделать знамя для советской торговой миссии. А когда знамя все-таки было сделано, меньшевистская жандармерия, именовавшаяся почему-то гвардией, вздумала снять его — впрочем, совершенно безуспешно.

Еще хуже было то, что, грубо нарушая мирный договор, грузинское правительство не только ни в чем не препятствовало белогвардейцам, но всесторонне поддерживало их. Тифлис стал гнездом контрреволюционных банд, получавших военную помощь от правительства Жордания. Пароходы с белогвардейцами, а также с нефтепродуктами и различными военными грузами шли из грузинских портов в Крым, к Врангелю.

Всех нежелательных, всех, кто выражал хотя бы малейшую симпатию к Советской России, меньшевистские власти под предлогом разгрузки городов высылали в Крым, обрекая ни в чем не виновных людей на белогвардейскую расправу.

Обязательство о легализации компартии Жордания и его правительство словно не давали. Коммунистов всячески преследовали. Ими заполнили и Метехский замок в Тифлисе, и тюрьмы всех городов, и административные здания, превращенные в казематы. Без всякого повода были разогнаны большевистские комитеты, закрыты их газеты, причем в тюрьму засадили не только литературных, но и технических сотрудников редакций.

Киров был настойчивым защитником советско-грузинского договора. Нарушения договора, явные и тайные, где бы ни происходили они, не ускользали от него. Он работал под непосредственным руководством Ленина, систематически получал указания от наркома иностранных дел Георгия Васильевича Чичерина. Кирову помогал народ Грузии. Благодаря этому и партийному да и журналистскому опыту Сергею Мироновичу не понадобилось долго овладевать искусством дипломатии. В нотах и при встречах он загонял в тупик меньшевистских деятелей своей осведомленностью, объективностью, вынуждая грузинское правительство отрекаться от собственных незаконных решений, отменять нелепые приказы, выставлять себя в смешном свете.

20 августа Киров писал Владимиру Ильичу:

«Ваши предвидения о моей работе здесь подтверждаются блестяще и на каждом шагу. О том положении, в котором оказалось здесь наше представительство, Вам Чичерин, вероятно, сообщал.

Достаточно сказать, что до сих пор не изжиты еще самые уродливые формы проявления к нам совершенно своеобразного внимания со стороны агентов Грузинского правительства. Эта невероятная «бдительность» привела к тому, что даже такие невинные органы наши, как представительство Наркомвнешторга, оказались не в состоянии вести какую бы то ни было работу; всякий, выходящий из помещения представителя Наркомвнешторга, подвергался задержанию или аресту, или высылке за пределы Грузии. Все мои дипломатические шаги, предпринятые к устранению этого, ни к чему не привели, и я вынужден был заявить категорически Грузинскому правительству, что мы должны будем поставить Грузинское представительство в Москве в такое же точно положение, в каком находимся мы здесь. И только после этого стало замечаться несколько иное отношение к нам. Много содействовало такому действию Грузинского правительства по отношению к нам развитие операций Врангеля. Каждый успех Врангеля вселял здесь большие надежды, и это чувствовалось во всем. Совершенно иное настроение замечается теперь, когда мы так блестяще громим поляков…

Подробно о ходе своих работ здесь я сообщаю Чичерину и сейчас у Вас не буду отнимать время. Скажу только, что, как и следовало ожидать, пункт нашего договора, предусматривающий легальное существование коммунистической партии, оказался не по зубам здешним меньшевикам. Организованные в высшей степени прочно, грузинские меньшевики, освободив заключенных коммунистов и дав возможность остальным объявиться, немедленно предприняли широкие репрессии в отношении партии коммунистов… Тем не менее местные товарищи делают все к тому, чтобы так или иначе продолжить свое легальное существование и ни в коем случае не забираться в подполье».

Через десять дней Сергей Миронович сообщал Ленину:

«Здесь особых новостей нет. Грузинское правительство по-прежнему стоит в раздумье, не зная, куда ему совершенно определенно качнуться, — к нам или к Антанте».

Не зная, куда качнуться, меньшевики, по выражению Кирова, больше склонны были смотреть в Крым, к Врангелю, наемнику Антанты, чем в Москву, и лицемерили. Сергей Миронович извещал о том Чичерина:

«Все представители Грузинского правительства при каждой встрече неизбежно задают один и тот же вопрос: неужели я и мое правительство серьезно думают, что Грузия может стать на сторону борющихся с нами сил? И каждый раз получают от меня один и тот же ответ, в котором я указываю, что нашему правительству и рабочим России даже самые красноречивые словесные заверения мало необходимы. Нам нужны совершенно реальные факты, на которых мы будем основывать свое отношение к нашим соседям. Этот принцип нашей политики мы проводим неизменно, и было достаточно времени для всех, чтобы убедиться в этом».

Некоторые грузинские коммунисты не понимали, как это РСФСР признала клику Жордания. В центре же, в Москве, подчас превратно истолковывали это непонимание, в связи с чем Сергей Миронович писал Чичерину:

«Вы совершенно правильно отмечаете сложное положение, создавшееся здесь. Однако не могу не отметить, что Ваше предположение относительно существования глубокого противоречия между стремлениями революционно настроенных местных товарищей и политикой центра не совсем правильно. Необходимо отметить, что действительно факт заключения договора произвел на местных товарищей весьма отрицательное впечатление. Тем не менее большинство из ответственных работников по моем приезде сюда скоро усвоило нашу точку зрения и вполне согласилось с повелительными моментами окружающей объективной обстановки».

Хотя суть работы советского полпреда была известна лишь узкому кругу людей, население Грузии видело в Кирове искреннего друга. К нему обращались за помощью, когда невмоготу было сносить меньшевистский гнет.

В Южной Осетии, одной из областей Грузии, крестьяне восстали — меньшевики притесняли их так же, как в прошлом царские чиновники. Образовался Ревком, председателем его избрали Абаева. Это был тот учитель и общественный деятель, статью которого о Коста Хетагурове некогда напечатал Киров в «Тереке»: Абаев в 1918 году стал коммунистом.

Повстанцы прогнали притеснителей, но долго продержаться у власти не смогли — Жордания понаслал карательные отряды. В расправах участвовал начальник меньшевистской гвардии-жандармерии Джугели. Свои похождения громилы он запечатлел в дневнике:

«12 июня. Теперь ночь. И всюду видны огни!.. Это горят дома повстанцев…

13 июня. Я со спокойной душой и с чистой совестью смотрю на пепелища и клубы дыма.

14 июня. Горят огни. Дома горят!.. Осетины бегут и бегут. Бегут в горы, на снеговые горы. И там им будет холодно. Очень холодно!»

Единственный человек в Грузии, от которого обездоленные крестьяне могли ждать действенной помощи, был Сергей Миронович. Они прислали ему телеграмму:

«Красные повстанцы Южной Осетии, оставшись без патронов, вынуждены были отступить вместе с частью мирных жителей, женщин и детей, до двадцати тысяч, в советскую Терскую область. Огромная же масса осталась в лесах Южной Осетии. Меньшевистские банды правительства Жордания и К⁰ преследуют и истребляют их. Села и деревни, где была провозглашена советская власть, сожжены. Просим товарища Кирова принять срочные меры к ограждению граждан советской — Южной Осетии от преследования и истребления».

Киров немедленно откликнулся, найдя дипломатичный ход, не позволяющий утверждать, что советский полпред вмешивается во внутренние дела Грузии.

Сжигая дома, каратели выселяли крестьян, лишившихся крова, в Терскую область. На этом и построил Киров ноту № 851: беженцы и выселенцы из Южной Осетии обостряют продовольственное и санитарное положение на советской территории, где ищут пристанище.

Заботясь будто бы лишь об интересах своей страны, полпред настаивал — надо прекратить выселение из Южной Осетии, надо принять беженцев обратно и пресечь действия администрации, агентов и войск грузинского правительства, ставящего своих подданных в такое положение, что те вынуждены покидать насиженные места.

Все это получило широкую огласку. Меньшевистскому правительству пришлось поутихомирить карателей.

3

Кирову дали новое поручение. Хотя и очень серьезное, оно вызвало у Сергея Мироновича недоумение. Своим недоумением он не без улыбки поделился с секретарем ЦК РКП (б) Стасовой:

«Вы, вероятно, уже знаете из радио, что я назначен членом делегации для ведения мирных переговоров с поляками. Для меня это так же неожиданно, как и для Вас. Все я ожидал, но только не этого. Что мне Польша и что я ей? Послал Чичерину телеграмму с просьбой разъяснить, что это значит. В ответ получил повторение радио и предложение немедленно выехать. Если я действительно так необходим для мира с поляками — поеду. Но все-таки мне кажется, что брать меня с Кавказа нецелесообразно. На Западе я не только не работал, но никогда там не был и всегда думал так, что на Кавказе я найду лучшее применение, чем где бы то ни было».

На пути в Ригу, где с 1 по 12 октября проходила советско-польская мирная конференция, Сергей Миронович остановился в Москве. Он долго беседовал с Лениным. Владимир Ильич нашел, что Киров должен поскорее вернуться из Риги и работать на Кавказе.

На Рижской конференции был заключен мир с Польшей.

4

После этой конференции Сергей Миронович в Грузию не поехал — он работал на Северном Кавказе, где подготавливал создание Горской республики. Эта республика, провозглашенная 17 ноября, была блестящим достижением ленинской национальной политики. Народы, долго угнетаемые и натравливаемые друг на друга царизмом, теперь добровольно объединились в мирную семью.

А за горами и перевалами чередовались события, завершившиеся полной советизацией Закавказья.

29 ноября армянский народ сбросил иго дашнаков, местных буржуазно-националистических контрреволюционеров, подобных азербайджанским мусаватистам. Не утихали классовые битвы и в Грузии. Меньшевики привели ее к политическому и экономическому развалу.

В феврале 1921 года трудящиеся Грузии восстали. Так как меньшевистскую армию поддерживали извне, восставшие рабочие и крестьяне обратились за вооруженной помощью к Советской России. Из Баку на Тифлис повел части XI армии Серго Орджоникидзе. Другие части ее с Терека слал Сергей Миронович, находившийся во Владикавказе.

16 февраля во время партийной конференции в городском театре Кирову, примостившемуся на скамейке в отдалении от президиума и беседовавшему с кем-то, подали записку: в нескольких словах телеграфной ленты сообщалось, что повстанцы приближаются к Тифлису.

Сергей Миронович изменился в лице, побледнел. Ему дали слово. Никогда еще владикавказцы не видели Кирова таким взволнованным и вдохновенным.

Речь он закончил под гром рукоплесканий. В зале и на сцене творилось невообразимое. Восторженные крики, грохот скамеек и стульев, приветствия, ура. Среди делегатов и гостей, были грузины, местные, владикавказские, вовсе и непричастные к восстанию, — все равно их поздравляли, обнимали, целовали, качали, высоко подбрасывая в воздух, им дарили что у кого найдется и прежде всего самое ценное — кисеты с табаком. Кто-то запел и кто-то стал вторить ему, и уже все вместе мощно и стройно пели «Интернационал».

Киров с конференции уехал в горы, где задумал провести трудную военную операцию.

Было важно поскорее освободить Кутаис. Сергей Миронович предложил бросить туда воинскую часть кратчайшим путем, через Мамисонский перевал, неприступный зимой. Это выглядело фантазией, если не бессмыслицей. Зима стояла снежная. Двадцать километров гор и ущелий, скал и трещин. Не пройти там. И коней не провести. И орудий не протащить. Не выручат ни бурки, ни шинели, ни подручные средства, ни струги. Одолеть Мамисон не удастся. Кажется, верно, что какой-то специалист сказал:

— Это невозможно даже теоретически.

Кажется, верно, что Киров возразил:

— Теоретически невозможно, а коммунистически возможно.

Войсками Терской области командовал Левандовский, тот командир, которому двумя годами раньше Сергей Миронович доверил образцовую 33-ю дивизию, сформированную в Астрахани. Левандовский был сейчас здесь, во Владикавказе, и 33-я дивизия была здесь. Киров беседовал с Левандовским, с ветеранами. Они решили: коммунистически возможно, 98-я бригада 33-й дивизии пройдет. Приказы по фронту и XI армии изменили.

Киров сзывал горских коммунистов — как хотите, а каждый, кто считает себя мужчиной, в селениях, соседствующих с перевалом, должен помогать 98-й бригаде. Сергей Миронович побывал в тех селениях, и не раз. В ауле Заромаг он собрал стариков. Иные уклонялись от разговора, боясь опозорить свои седины, если Мамисон станет белой могилой жертв неосторожного совета. Другие же говорили гордо и возвышенно:

— Нам ли не ведать, чем дышат снега в горах. Зимой здесь никто не ходил. Но если нужно, чтобы мы были первыми, скажи, и мы поведем твои войска.

У этих стариков 25 февраля поприбавилось седины. Они потом любили вспоминать тот день, но не любили вдаваться в подробности:

— Нам ли хвалиться или жаловаться? Было трудно. Если хочешь, спроси у Кирова, он знает.

Когда 25 февраля красные войска входили с Орджоникидзе в Тифлис, 98-я бригада и приданный ей горский отряд одолели без потерь неприступный зимой перевал Мамисон.

Сергей Миронович не видел, как покорители перевала братались с грузинским населением, как неукоснительно шли к цели на плечах у расшвыриваемых или удирающих меньшевистских частей. Киров был в Москве, на X партийном съезде.

На этом съезде Кирова избрали кандидатом в члены ЦК РКП (б).