Глава тридцать первая. Вверх по долине реки Хый-хэ
Глава тридцать первая. Вверх по долине реки Хый-хэ
Первые семь километров, до речки Ихэ-тонсук, мы шли частью опушкой тополевой рощи, частью лугом, вдоль подошвы горы, одетой еловым лесом; но за помянутой речкой, которая бурно несла свои прозрачные воды среди больших валунов, тропинка повела нас на высокую гору, сложенную из конгломератов и грубых песчаников. Подъем был крут и в зигзагах имел не менее трех километров протяжения; зато, когда наконец мы взобрались на ее гребень, то перед нами открылся обширный горизонт и совершенно неожиданная картина: мы впервые увидели отсюда Хый-хэ, место слияния ее с Бабо-хэ, глубокую теснину, в которую устремлялись их соединенные воды, и какие-то здания на берегу. Как оказалось впоследствии, это и был монастырь Да-ба-бо-сы, о котором мы кое-что слышали еще в передний [предыдущий] путь через Нань-Шань.
Ущелье Хый-хэ (Эцзин-гола) хорошо было видно лишь километра на три на север; далее же его замыкала гора, у подошвы которой помянутая река, по-видимому, уже сворачивает на запад; оно казалось узким, сжатым скалами красного цвета, с бедной растительностью, которая успела местами заметно поблекнуть. Лес виднелся только по берегу р. Хый-хэ да из-за гребней обрывающихся в ущелье горных откосов.
Горы правого берега р. Бабо-хэ видны были на далекое расстояние. Передовая их цепь, сложенная, по-видимому, исключительно из красных глинистых песчаников и конгломератов, нигде не переступала своими вершинами за снеговую линию, но далее к северу снег виднелся во многих местах. Вероятно, он венчал пики хребта, общее направление коего выяснили засечки, произведенные братом еще в передний путь вдоль северных склонов Нань-Шаня. Только одна гора с пятнами снега возвышалась ближе к долине Бабо и несомненно вне помянутого хребта; мы видели ее уже с места нашей стоянки в тополевой роще, а впоследствии и из долины Хый-хэ, благодаря чему явилась возможность с достаточной точностью определить ее местоположение в том хаосе гор, который представляет из себя северная цепь Нань-Шаня: она подымается в 12 км к северо-востоку от места слияния рек Бабо-хэ и Хый-хэ и имеет два пика, оба почти одинаковой высоты. Горы к западу не имели снега; впрочем, в эту сторону горизонт заслонен был тучами, которые на безоблачном до того небе появились как-то вдруг и теперь медленно сползали в долину Хый-хэ. Зато в тылу ясное небо позволяло проследить цепь белков[216] в необъятную даль, где снеговые поля были уже неотличимы от облаков.
Спуск с горы, круто обрывавшейся в русло Хый-хэ, был несколько положе подъема и вывел нас на высокую береговую террасу, скудно поросшую злаками и полынью. Пройдя ею километра три, мы вновь очутились перед горой, которая, как и первая, высоким валом перегораживала долину Хый-хэ. На ее вершине караван вдруг остановился и был свидетелем редкой по удаче охоты на ушастых фазанов.
Экспедиционные собаки, Кальта и Койсер, до того понуро шагавшие впереди, вдруг встрепенулись и с громким лаем бросились вниз по крутому разлогу, к одиноко росшему на голом глинисто-песчаном откосе кусту караганы, из-под которого в тот же момент выскочил целый выводок ушастых фазанов. Нечего и говорить, какой это вызвало переполох в нашем отряде! Схватились, конечно, прежде всего за ружья, но, увы! имевшие при себе дробовики, как нарочно, на этот раз поотстали. Когда же, наконец, брат подскакал к разлогу, то застал в нем следующую картину; все три наши собаки с неистовым лаем носились за птицами, которые, очевидно позабыв о своих крыльях, как безумные кружились на одном месте; сюда же сбежались и оставшиеся без надзора бараны и своими отчаянными прыжками довершали невероятную сутолоку, царившую в овраге на пространстве каких-нибудь 45 кв. м.
Боясь поранить собак, брат долгое время не мог улучить минуты, но вот он спустил курок, и один из фазанов кубарем слетел вниз. Это обстоятельство послужило точно сигналом остальным. Распустив хвосты и крылья, они ринулись книзу и в один миг исчезли за уступом скалы; все же, однако, брату удалось сделать вдогонку несколько выстрелов и уложить еще трех птенцов, которые и дополнили прекрасную коллекцию этих птиц, собранную нами в Центральном Нань-Шане.
По спуске с горы дальнейший наш путь до места ночлега, т. е. на протяжении еще девяти километров, пролегал по местности, носившей тот же, что и раньше, характер: мы или шли по очень круто обрывавшейся в реку береговой террасе, или вновь взбирались на почти лишенные растительности горные отроги, сложенные из грубых конгломератов с заметно нарушенным напластованием. На ночлег мы расположились у самой реки, в роще ив, тополей и облепих (Hippophaл rhamnoides), достигавших здесь размеров порядочного деревца.
В этом месте река имела в ширину около 25 м и несла свои мутные, серые воды с глухим шумом и чрезвычайной стремительностью. В начале мая Потанин, хотя и с трудом, несколько раз переходил ее вброд; но в июле и августе вода в реке стоит выше, и тогда уже переправа через нее становится невозможной, притом на всем ее протяжении от устья Ихура. Последний – не только важнейший из притоков Хый-хэ, но и главнейший ее загрязнитель, так как только отсюда дотоле совершенно чистые воды Хый-хэ получают ту грязно-серую окраску, которая вполне оправдывает китайское наименование этой реки. Потанин приводит также и туземное ее название – Бардун, но нам не довелось его слышать.
Едва мы уставили юрты, как к нам на рысях подъехали два китайских солдата, возвращавшихся с верховьев Бардуна на пикет У-бо. Они были из числа тех, которые в последних числах апреля провожали нас на перевал Чжи-нань-линь, и теперь немало удивились, встретив нас без конвоя и проводников. Они пробыли у нас около часу и дали нам немало полезных указаний относительно предстоявшего нам пути. Они также уверили нас, что среди золотоискателей, работающих повсеместно выше И-ху-лу-гола, мы без затруднений найдем проводника через горы в г. Су-чжоу.
Местность, по которой мы шли на следующий день, принадлежала к числу живописнейших в Нань-Шане.
Горные отроги, встававшие на нашем пути, уже не представляли, как прежде, голых утесов, но были одеты лесом, который местами спускался даже в побочные луговые долины и пади, по дну коих с грохотом и пеной низвергались потоки прозрачной воды. Эти отроги казались здесь короче и круче, а гольцы, которым они служили подножием, массивнее и выше поднимавшихся в области бассейна р. Бабо-хэ. Снега на них было также больше, и лежал он уже на всем гребне, а не только на сопках.
Первые три километра мы шли террасой, которая была последней на правом берегу Хый-хэ, так как далее горы еще более стеснили реку, и пади уже спускались непосредственно к ее руслу. Террасу на западе обрывал овраг с бегущей по дну его речкой, а далее нам пришлось в полугоре огибать поросший еловым лесом горный отрог, круто сбегавший к Хый-хэ. На одном из поворотов дороги джигит Ташбалта, ехавший впереди каравана, вдруг осадил лошадь, затем соскочил с нее, бросил мне поводья и скрылся в лесной чаще, откуда тотчас же раздались выстрелы.
– Ну, зачастил!..
И казаки стали уже было перекидываться между собой обычными в таких случаях замечаниями по адресу незадачливого охотника, когда вновь раздались выстрелы, но на этот раз уже далеко позади и, как нам казалось, у самой реки.
– А ведь это, поди, уж Комаров палит… а не то – его благородие…
И все как-то сразу прониклись убеждением, что наши стрелки увязались за крупным, ценным зверем.
Так оно и оказалось в действительности.
Ташбалта заметил в лесной чаше крупных зверей, в которых не замедлил признать маралов, но, погнавшись за ними, погорячился и смазал. Маралы бросились наутек, но, перебегая просветом в лесу, были вновь усмотрены братом и Комаровым. Последний погнался за ними, и вот его-то выстрелы мы и слышали раздававшимися как будто с реки. Он догнал нас часа через два и на предложенные ему вопросы рассказал, что ранил крупного самца, но тут же и потерял его из виду. «Не успел перенять на поляне, а в лесу в эту пору где же его сыщешь… К тому же и дебрь пошла там такая, что не выберешься».
Так ли было в действительности или же раненый зверь существовал лишь в разгоряченном воображении Комарова, но только одно не подлежало уже никакому сомнению, это – встреча с маралами, очевидно, принадлежавшими к виду, сравнительно лишь недавно описанному Пржевальским (Cervus albirostris)[217]. И заполучение хотя бы одного экземпляра такого марала представлялось нам делом настолько важным и в то же время заманчивым, что мы без колебаний решили посвятить охоте на него весь следующий день, хотя к дневкам мы могли прибегать теперь уже только в исключительных случаях, так как взятые в Дангаре запасы муки и соли приходили к концу, а рассчитывать на возобновление их где-либо по пути в г. Су-чжоу, конечно, не было основания. Так как и впереди виднелись поросшие лесом горы и так как не было никаких оснований считать их менее подходящими для решенной охоты, то я дал приказание каравану идти вперед до тех пор, пока долина Хый-хэ будет хранить лесистый характер.
Обогнув помянутую выше гору, мы вышли в долину довольно крупной речки и по широкой и живописной долине ее левого притока стали подниматься на гору, поросшую смешанным лесом. Почву этого леса местами устилал мох (Hypnum sp.), в котором во множестве росли рыжики (Agaricus deliciosus var.?) невиданных мною дотоле размеров. Далее дорога пошла сплошным ельником, с горы на гору, пока не вывела нас, наконец, к речке Го-дабан, служащей резкой гранью между лесистой и степной частями долины Хый-хэ. Здесь мы остановились на дневку.
Я затрудняюсь отождествить речку Го-дабан с одним из перечисленных Потаниным притоков Хый-хэ. Такое же затруднение испытываю я и по отношению к речке Ихур, как замечено выше, самому многоводному из ее притоков. Если, однако, отождествить Ихур с значительной, по словам Потанина[218], речкой Югрук, то пришлось бы допустить, что Го-дабан есть речка Мо-домо; между тем о последней в цитированном сочинении говорится, что она течет среди сухих и безлесных поперечных грив[219], что противоречит сказанному выше о речке Го-дабан. Может быть, однако, это несоответствие только кажущееся и вполне объясняется тем обстоятельством, что Потанин шел нижней дорогой, я же верхней, местами в двух, местами даже в четырех километрах от русла Хый-хэ, да и речку Го-дабан перешел не ближе 1400 м от устья.
Не могу также подтвердить наблюдения этого путешественника, относящегося к периодической окраске в красный цвет речек, впадающих справа в Хый-хэ. В августе такой периодичности уже не наблюдалось; весной же, как мне кажется, ее мог вызвать процесс схода снега в области залегания красных глинисто-песчаных отложений, таявшего днем и вновь смерзавшегося к ночи.
Дневка обманула наши ожидания. В течение всего почти дня моросило, и охотники вернулись на бивуак измокшими и усталыми; они даже не видели маралов, и только брату на обратном уже пути удалось подстрелить парочку франколинов(Itnaginis sinensis var. michaлlis) и несколько экземпляров Carpodacus dubius Przew.
Гора, возвышавшаяся на левом берегу речки Го-дабан, поросла превосходными луговыми травами, среди которых особенно обильно рос Allium chrysanthum Rgl.; он, вероятно, пришелся по вкусу нашим баранам и лошадям, так как от них еще и на следующий день разило чесноком. Перевалив 15 августа через эту гору, мы вновь приблизились к р. Хый-хэ, которая протекала уже здесь несколькими рукавами в широком галечном ложе, двумя же километрами дальше мы вышли на р. Ихур.
Река эта выносила свои грязные воды в долину Хый-хэ из мрачного ущелья, при устье которого возвышались два увенчанных снегом гольца – Ду-ню-шань и Да-бо-шань; за ними же, на заднем плане ущелья, виднелись еще более высокие горы – хребет Ихур, – И-ху-лу-сянь в местном китайском произношении, в снегах и льдах которого и берет начало двумя истоками р. Ихур.
Западный из этих истоков длиннее восточного, и до вершины его целый день ходу; он, по словам местных золотоискателей, вытекает из-под ледника, первые 70 ли пробегает в щеках, ниже же вступает в широкое, каменистое ущелье, где и течет по галечному ложу, разбиваясь то и дело на рукава.
Ущелье р. Ихур посещается только охотниками и золотоискателями, моющими драгоценный металл главным образом лишь в низовьях этой реки. Из долины Ихура имеется очень высокий и труднопереходимый перевал в долину Да-туи-хэ.
Река Ихур, при глубине около 75 см, имела до 17 м ширины и несла свои воды бурно и стремительно в ложе, заваленном крупными голышами кварца, кремнистого сланца и плотного песчаника. Переправа через нее задержала нас не надолго, так что мы в тот же день успели пройти еще километров 17 вверх по Хый-хэ.
На этом участке пути как долина, так и р. Хый-хэ, имевшая теперь совершенно прозрачную воду, уже существенно изменили свой прежний характер. Вследствие более длинного заложения хребтов, сопровождающих реку с юга и севера, и мягкого очертания их отрогов, долина казалась более широкой и плоской; ее падение было меньшим, русло реки менее сдавленным горами и едва врезанным в почву, течение же реки более плавным. Вместе с тем исчезла последняя кустарная поросль, и горы и долы всецело заполнила кипцовая степь, сохранявшая еще, несмотря на позднюю пору, свой ярко-зеленый колорит.
Мы остановились на ночлег на правом берегу Хый-хэ, несколько выше устья небольшого его притока, пятого по счету от р. Ихур.
Вечером термометр показывал при ясном небе ?2°. Это был первый мороз в долине верховий Эцзин-гола. Удивительного в этом, впрочем, ничего не было, так как мы поднялись уже до абсолютной высоты, превышавшей 10500 футов (3200 м).
16 августа мы прошли около 24 км. Долина продолжала хранить вышеописанный характер, и так как горы местами все еще теснили ее, то дорога, уклоняясь от подъемов на них, держалась русла реки, слепо следуя за всеми извилинами последней. На 23-м километре мы прошли вброд Эрчжюс-гол – первый по величине после Ихура приток Хый-хэ. Потанин называет эту реку Шунчжа[220]. При глубине около 60 см она имела ширины около 13 м, спокойное, хотя и быстрое, течение. Ущелье, из которого она вытекает, кажется с дороги очень глубоким, но как далеко вдается оно в горы, имеется ли в нем дорога и если да, то куда выходит, – осталось нам неизвестным.
Несколько выше устья Эрчжюс-гола дорога привела нас к броду через р. Хый-хэ.
Переправа через нее не представляла здесь никаких затруднений, так как при плавном течении и твердом грунте (мелкая галька) глубина реки не превосходила 75 см.
Мы раскинули свой бивуак на левом ее берегу сейчас за бродом, в том месте долины, где последняя начинает развертываться в широкую степь.
Ландшафт продолжает и далее изменяться и получает все более черт, сближающих долину верховий Хый-хэ с нагорными долинами области Куку-нора. Действительно, хребты, хотя и приподнятые на огромную абсолютную высоту (18000—20000 футов, или 5480–6090 м), уже не подавляют здесь зрителя своей массой, так как, далеко разойдясь в обе стороны и выслав вперед малорасчлененные предгорья, они выглядывают из-за них лишь своими сплошь заваленными снегом вершинами; предгорья получают еще более мягкие очертания и, спускаясь постепенно, большею частью совсем неприметно переходят в долину; ручьи и речки текут плавно в едва обозначенных руслах; среди кипцовой степи начинают попадаться обширные плешины с редко разбросанными на них насаждениями полыни. Aster altaicus Willd., микроскопических Sedum algidum var. altaicum Maxim, и Tanacetum tenuifolium var. microcephala Winkl.; даже животный мир здесь иной, и из крупных млекопитающих вновь начинают встречаться: антилопы, яки, кианги и медведи (Ursus pruinosus Blyth.). Несколько антилоп (Gazella picticaudata Hodgs.) убили мы уже на следующий день, едва покинули свой бивуак; медведь был застрелен 18 августа; табуны же киангов и стада диких яков попадались нам неоднократно на пространстве последних трех переходов по долине Хый-хэ.
Утром 17 августа мы проснулись от донимавшего нас холода. Справились с термометром и удивились: он показывал 10° ниже нуля. С восходом солнца мороз пошел, конечно, на убыль; однако в момент выступления каравана, т. е. примерно в 6 часов утра, термометр все еще стоял на ?6°С. День, впрочем, был тихий и ясный, и мы смело могли рассчитывать на тепло. Действительно, в полдень ртуть в термометре поднялась в тени до 15°, а на солнце даже до 24°.
В этот день мы прошли 27 км. Дорога в этом участке долины бежит степью, придерживаясь русла реки, которая почти не делает здесь изгибов. Грунт дороги мягкий; валуны встречаются редко, выходов же коренных пород не замечается вовсе; только несколько выше Эрчжюс-гола в левом борту русла Хый-хэ обнажился однажды гранит.
Первая Gazella picticaudata попалась нам, как сказано выше, едва мы выступили с места нашей стоянки; дальше же антилопа эта небольшими стадами стала встречаться часто, подпуская нередко охотников чуть не на меру прямого выстрела. Конечно, казаки не замедлили этим воспользоваться, и вечером я отметил поступление пяти шкур и черепов этого красивого животного в нашу маммологическую коллекцию. Из бабочек здесь еще в обилии летали: Vanessa urticae, V. ladakensis, Pyrameis cardui и Pieris callidice var. orientalis; что же касается птиц, то на этом переходе брату удалось подстрелить лишь пару куропаток (Perdix sifanica Przew.) и самца Cerchneis tinnunculus L.
С 18 августа погода испортилась. Наступили холода, дожди со снегом и такие густые туманы, что уже в двух шагах ничего не было видно. Столь резкое изменение погоды последовало вслед за разразившейся в этот день бурей со снегом и градом. Температура при этом сразу упала градусов на пятнадцать и в последующие два дня не поднималась выше 3°, держась большую часть дня на нуле, ночью же опускаясь до ?7°. Такая низкая температура в соединении с пронизывающей сыростью и ветрами, с непривычки, переносилась нами с большим трудом; в особенности же нас донимал густой туман, из которого мы не выходили часами и который вызвал два инцидента, о коих будет рассказано ниже.
Против места нашего ночлега с 17 на 18 августа долина Хый-хэ имела не менее 15 км ширины, а далее на запад она еще более расширялась. Сгустившиеся после полудня облака скрыли горы, а река перестала служить нам путеводной нитью, так как дорога в самом начале станции отошла от нее вправо на расстояние от двух до трех километров. Таким образом, чтобы не сбиться с пути, нам оставалось строго держаться тропинки. Однако вскоре мы заметили и вправо и влево от себя другие тропинки, которые сходились, расходились и пересекали нашу. Пока не разыгрался буран, это обстоятельство нас мало смущало; но когда выпал снег, положение наше изменилось, и при дальнейшем следовании вперед мы должны были уже руководствоваться исключительно показаниями буссоли и ранее сделанными засечками.
Так прошли мы километров восемь, а всего от последней стоянки 25, когда ехавший впереди Ташбалта вдруг остановил караван и молча указал на какие-то темные массы, медленно передвигавшиеся на север.
«Уж не яки ли?»
И брат, заметив время и условившись со мной стать бивуаком у ближайшей воды, с казаком Фатеевым и Ташбалтой рысью двинулся к загадочным зверям; мы же продолжали свой путь и километра через четыре, обогнув невысокий бугор, остановились на берегу извилистого ручья, причем лишь с большим трудом отыскали место посуше.
Наши охотники добрались до бивуака, когда совсем уже стемнело.
Беспокоясь их долгим отсутствием и подозревая, что, ввиду усиливавшегося тумана и продолжавшейся непогоды, с ними могло случиться что-либо недоброе, мы несколько раз давали залпы. В ответ на один из них послышались было голоса, но затем все опять стихло. Тогда я велел Глаголеву и Комарову оседлать лошадей и ехать на розыски. Этот-то разъезд и столкнулся с охотниками.
О своих блужданиях брат рассказал лишь за ужином следующее.
Убедившись что перед нами действительно дикие яки, я послал Фатеева ближе к горам, сам же с Ташбалтой стал обходить их с равнины. Когда расстояние между нами сократилось до 400 шагов, я передал лошадь джигиту и пешком увязался за стадом, которое в числе семи штук лениво взбиралось на невысокий пригорок. Пока я шел ложбиной, каждый шаг приближал меня к стаду, но ложбина вскоре кончилась, я должен был выбраться на открытое место, и вот тут-то, вероятно, меня увидели яки. Так или иначе, но они бросились наутек. Бежали они, однако, вяло и вскоре вновь перешли на шаг. Это дало мне возможность к ним снова приблизиться. Далее же я пошел в одном с ними направлении, стараясь лишь постепенно к ним подойти. Но через полчаса я уже отказался от этой задачи: яки, очевидно, следили за мной и ближе как на 400 шагов не подпускали. Улучив минуту, я еще сократил это расстояние и раз за разом пустил четыре пули в ближайшего зверя. Я думаю, что я его ранил, но расчет мой этим путем заставить его остановиться не удался: як рысью побежал в горы. Я хотел было уж преследовать его верхом, но в тот момент, когда джигит подводил мне лошадь, сильный порыв ветра чуть не сорвал с меня шапки. Еще момент – и град забарабанил по земле. Начинался буран…
– Ташбалта, надо ехать на бивуак… Смотри, какие надвигаются тучи! – хотел было я крикнуть джигиту, но едва открыл рот, как чуть не захлебнулся от налетевшего на меня нового порыва ветра. Впрочем, мое намерение и так было ясно.
Мы рысью двинулись по тому направлению, которое казалось мне ближайшим, но и после получасовой езды не обнаружили признаков бивуака. А между тем непогода усиливалась, и град крутило, как в веялке.
Мы пытливо осматривались по сторонам: не найдется ли где свежих следов… Но какие уж тут следы, когда даже наши заметались мгновенно. И вот уверенность в верно взятом направлении нас как-то вдруг оставила. Мы стали часто менять румбы и так пробродили еще около часа. Тем временем ветер стих, град сменился снегом, снег – моросью и густейшим туманом. Мы окончательно смокли и стали коченеть. Не зная, на что решиться, мы несколько раз стреляли залпами, но звуки этих залпов замирали точно в подушке; пробовали кричать – тот же эффект. Чтобы согреться, сошли с лошадей. Но хотя пешком идти было и теплее, зато подвигаться вперед мы могли лишь черепашьим шагом, так как очутились среди кочкарника и пропитанных водою песков, в которых нога вязла по щиколотку. Между тем, хотя положение наше было и не из отчаянных, но перспектива провести морозную ночь в мокрой одежде и без пищи казалась нам настолько ужасной, что мы решили напрячь все силы к тому, чтобы, исколесив площадь побольше, хотя бы этим путем приобрести лишний шанс к встрече со своими.
И вот, наконец, нам послышались выстрелы… Это – свои… нас ищут… наконец-то!
Но это был только окоченевший Фатеев, который из боязни замерзнуть тратил последние патроны на то, чтобы дать знать о себе если не нам, то товарищам, которые и по его соображениям не могли быть от нас особенно далеко. Как странно, однако, что мы не хватились Фатеева раньше. А, казалось бы, именно о нем нам прежде всего следовало подумать. Как бы то ни было, теперь мы были искренне рады, что судьбе угодно было нас снова свести.
Что же делать, однако? Куда идти?
В этот момент я вдруг вспомнил, что при мне в кобуре имелась буссоль, я ухватился было за эту соломинку, но тут же сообразил что, даже определив направление, в каком шел караван, я не получу еще разрешения вопроса – где, впереди или позади искать нам экспедиционный отряд; да, наконец, допустив даже, что нам и удалось бы взять верное направление, в чем же порука, что мы не разминуемся с бивуаком, пройдя от него всего в каких-нибудь двадцати метрах?
Но тут меня точно осенила мысль, которую я и поспешил сообщить своим спутникам: ведь караван должен был стать на первой воде, а какую-то воду мы прошли около часа назад, стало быть там, позади, и должны мы искать теперь бивуак.
И ободренные этой надеждой, мы повернули на юго-восток и рысью погнали вперед лошадей. Но едва мы сделали в этом направлении метров шестьдесят, как перед нами вырос призрак, нечто огромное, темное, быстро надвигавшееся на нас. Только шагах в шестидесяти различили мы наконец, что это был дикий як, который тут же круто повернул в сторону и через мгновение скрылся в мгле сумерек и тумана.
После этой встречи мы проехали еще добрых полчаса, которые показались нам вечностью – так велико было нетерпение наше добраться поскорей до своих. Мы жадно всматривались в серую мглу, рассчитывая каждую минуту добраться до бивуака, но увы! его нигде не было видно. Наконец, я не выдержал…
– Ребята, давай еще залп!
Залп был дан, но снова прозвучал удивительно глухо, точно шлепок по подушке. С досады я только выбранился, и в моем воображении уже вновь стала вырисовываться ужасная перспектива заночевать среди неприглядной мокреди, когда вдруг я как-то невольно осадил коня: передо мною вновь вырос призрак, но на этот раз это был уже не дикий як, а человек верхом на лошади… Это был случайно на нас наткнувшийся Андрей Глаголев, который тотчас же и вывел нас к бивуаку.
Злая шутка, которую сыграл с братом туман, к сожалению, была не единственной. На следующий же день его жертвой сделался кашгарец Хассан со всем своим караваном на ишаках.
Утром 19 августа при градусе тепла снег стал быстро сходить, и хотя небо все еще оставалось пасмурным, но горизонт казался много обширнее, чем накануне. Долина продолжала еще, по-видимому, удерживать свою прежнюю ширину, но теперь мы должны были следовать уже не серединой ее, а северной ее окраиной, причем тропа, уклонившись от реки километров на семь, сразу же приблизила нас к горам и повела по местности, всхолмленной последними уступами южного склона Ци-лянь-Шаня.
Пологие увалы, которые мы пересекали, одеты были кипцом, среди коего виднелись цветущие травы: полевая астра (Aster altaicus Willd.), Saussurea tangutica Maxim., и Delplinium tanguticum Huth. Впрочем, мне было не до сбора растений, так как на моем попечении оказался эшелон завьюченных лошадей. Случилось же это по милости диких яков, которые стали попадаться нам тут чуть не на каждом километре. Соблазн был очень велик, и все наши охотники один за другим отделились от каравана, передав свои эшелоны менее искусным стрелкам. В числе последних оказался, конечно, и я.
Между тем к восьми часам небо стало заволакиваться свинцовыми тучами, а вскоре затем в долину спустился и вчерашний туман, затянувший густой завесой соседние горы. Счастье еще, что брат успел засечь километрах в 15 впереди выдающийся своей формой гребень увала; на него-то мы и шли по буссоли в течение трех последующих часов, причем то и дело меняли тропинки, которые, по-видимому, протянулись здесь широким поясом вдоль долины. Подойдя к помянутому увалу, мы обогнули его и стали бивуаком в широком логу, на берегу небольшого ручья.
Дорогой мы слышали учащенную пальбу, вскоре, впрочем, стихшую; затем прошло добрых два часа, и мы стали уже подумывать, не случилась ли с нашими охотниками история, подобная вчерашней, когда вдруг на гребне холма стали вырисовываться конные фигуры казаков. Они привезли с собою трофей – шкуру медведя (Lirbus pruinosns Blyth.), которого в тумане они приняли было за дикого яка и расстреливали затем, очевидно, уже мертвого в течение чуть не десяти минут.
– Должно, первая же пуля угодила ему в сердце, и как был он на кочке, так и сел на нее. С кочкой-то вместе в тумане он и казался нам невесть какой махиной. Стреляем в него, как в мишень, шагов с пятидесяти, а он хоть бы что – не двигается. Что за оказия?! Подошли еще ближе и тут только разобрали, что не як это, а мишка: сидит, а голова уже свесилась набок. Ну, тут мы уже понабрались храбрости, да всей гурьбой к нему. Смотрим, а он уже мертвый, и из пасти у него кровь сочится…
Как-то само собой сделалось, что, несмотря на туман и снежный буран, охотники разом выбрались к бивуаку; но не столь счастлив был Хассан с ишаками. Благодаря размякшей почве, ишаки с самого утра пошли плохо. Хассан отстал от каравана, во время снежной метели потерял след и пошел вперед на авось. Сперва все же дело у него спорилось, но когда буран усилился, он не смог заставить ишаков идти против ветра и решил переждать непогоду. Потом он тронулся было вперед, но, дойдя под густым снегом до какой-то балки, не решился продолжать путь дальше и, сняв вьюки, расположился в ней на ночлег. Между тем, проискав его безуспешно до сумерек, мы провели тревожную ночь, и чуть только забрезжилось, уже снова послали казаков на розыски. К счастью, на этот раз последние не были особенно продолжительными. Хассан отыскался, и мы получили возможность в тот же день двинуться дальше. Но станция эта оказалась еще более трудной, чем предшедшие две. Уже с раннего утра небо было хмурым, перепадал снег, дул порывистый ветер; к десяти же часам этот ветер перешел в бурю с юга, притом настолько сильную, что временами казалось, что задыхаешься, и это сидя на лошади. Буря росла в силе около получаса, затем стала постепенно стихать и, наконец, через новые полчаса перешла в средней напряженности ветер, в котором продолжала еще некоторое время крутиться крупа вместо снега.
Местность, по которой мы в этот день шли, изменила свой прежний характер слегка волнистой степи: увалы стали круче, пади глубже, кипец уже не одевал сплошным ковром горные склоны. И чем дальше мы шли, тем пустыннее становились горы, тем чаще попадались пространства, лишенные вовсе растительности или прикрытые лишь спорадически порослью из мелких красных Sedum. Для каравана эти оголенные площади предоставляли истинное мучение, так как в их напоенной водой низкой глинисто-песчаной почве животные вязли буквально на каждом шагу. Будь станция длиннее, наши лошади выбились бы, конечно, из сил, но на их и наше счастье на седьмом километре от ночлега у правого борта оврага, на дне которого струился ручей, мы обнаружили первые признаки поисковых работ – небольшой арык, ямы, штольни, кучи отвала. Мы догадались, что достигли, наконец, того золотопромышленного района, который охватывает речки, слагающие Хый-хэ и Тао-лай-хэ, и теперь нам оставалось отыскать золотоискателей, дабы склонить их вывести нас на северный склон Ци-лянь-Шаня; в крайнем же случае мы решились обратиться за помощью к китайскому надсмотрщику, который, как нам говорили, жил в центре этого района и имел в своем распоряжении человек тридцать китайских солдат.
Мы отправились вверх по помянутому оврагу, так как сюда вела тропа со свежими следами лошади и человека.
Мы угадали направление и, действительно, менее чем в полчаса достигли убогой закоптелой мазанки, в которой и застали всю артель золотоискателей – человек десять дунган и китайцев.
Оказалось, что они были уже предупреждены о нашем предстоявшем прибытии в их район; кем и когда – осталось нам неизвестным, и с первых же слов согласились дать нам проводника до Су-чжоу.
На ночлег мы остановились километрах в четырех к западу от прииска, в речной долине, обильно поросшей кипцом. Вечером на фонарь прилетели две бабочки – Agrotis xanthographa F. и Dasypolia sp.? – факт тем более удивительный, что при ветре термометр показывал 3° ниже нуля[221].
На следующий день нам обещан был переход на северный склон Ци-лянь-Шаня. Непогода в долине верховьев Хый-хэ до такой степени нас измучила, что обещание это было принято в отряде с особенной радостью. И этому радостному настроению вполне отвечало утро 21 августа – морозное, но ясное.
Проводник повел нас ломаной линией прямо на север. Он уверял при этом, что ведет нас кратчайшей дорогой на перевал Лао-ху-ши, чему приходилось поверить, так как мы действительно шли без тропинки то поперек горных увалов, то вверх по их гребню. Подъем на перевал оказался пологим, но тем не менее животные одолевали его с трудом, благодаря напитанному водой, рыхлому, глинисто-песчаному грунту дороги. Только там, где густо рос Sedum, почва оказывалась немного плотнее. Но этот Sedum рос спорадически, подушками, промежутки же между ними заполняла потянутая тонкой ледяной коркой липкая буро-красная грязь, в которой и вязли то и дело вьючные лошади.
Сплошных насаждений кипца здесь уже не встречалось; он сопровождал лишь узкой лентой сбегавшие к югу ручьи, да виднелся кое-где по ложбинкам; зато всюду, куда хватал глаз, на буро-красном фоне голой земли торчали красными кочками густые насаждения Sedum algidum var. altaicum Maxim.Sedum, впрочем, не единственное растение, встретившееся нам в этой местности; я видел здесь также синие Tanacetum, Delphinium, Gentiana, Aster, но, попадаясь отдельными экземплярами, не эти травы дают главный тон растительности горных покатостей под перевалом Лао-ху-ши, а именно помянутые колонии Sedum algidum.
Перевал Лао-ху-ши, абсолютная высота коего определилась в 14183 фута (4323 м), представляет неглубокую, плоскую седловину среди буро-красных глинисто-песчаных холмов, которые далее к западу быстро крупнеют, уходят под вечный снег и образуют водораздел между бассейнами Хый-хэ, Ма-суй (шуй) – хэ и Линь-шуй-хэ.
Таким образом, в области обоих истоков Эцзин-гола водораздел слагают сходные породы – золотоносные красные конгломераты и красные же и желтые глинистые песчаники, относимые, однако, Обручевым к разным возрастам: на востоке к надкаменно-угольному 169, на западе же к гобийскому (третичному) 170. Нельзя при этом не иметь в виду, что между теми и другими существует непрерывная связь в виде образованных тождественным материалом гор, особенно развитых, как это и указывалось в своем месте, вдоль правого берега Бабо-хэ и в низовьях Хый-хэ.
Орографические и геогностические особенности местности, лежащей в верховьях р. Бабо-хэ, названный исследователь описывает следующим образом.
Ши-шань, т. е. Северо-тэтунгский хребет, представляется ему тройным: южная гряда этого хребта, сложенная из осадочных пород каменноугольной формации, выше; северная же, образованая надкаменноугольными песчаниками, главным же образом желтой и белой, обильно содержащей гальку песчанистой глиной, площе других. На этой-то последней находится высшая точка перевала и с нее-то стекает на запад-северо-запад речка У-ни-хэ (Бабо-хэ), широкая долина которой отделяет хребет Рихтгофена от части хребта Ши-шань, находящейся к западу от перевала Ма-лин (Чжи-нань-дэн) и носящей название Ма-лин-шань (Вэн-ли-коу Нань-шань); последняя представляет цепь высоких мелко-расчлененных вершин, не достигающих вечно снеговой линии, но обилующих пестрыми (красными и белыми) осыпями, прямо указывающими, что они состоят из той же свиты рыхлых надкаменноугольных песчаников и глин, которая встречается и при подъеме с юга на перевал.
Ма-лин-шань на западе понижается и постепенно сливается со второй грядой Ши-шаня, а на востоке его пересекают две речки, Лун-ту-хэ и Эр-ду-хэ, берущие начало с хребта Рихтгофена и текущие к югу, в Да-тун-хэ. От верховий долины У-ни-хэ эти речки отделены плоскими, невысокими увалами, которые замыкают долину У-ни-хэ на востоке, образуя связь между хребтом Рихтгофена на севере и хребтом Ма-лин-шань на юге. С перевала дорога спускается в широкую и плоскую долину одной, из вершин У-ни-хэ и ло ней выходит в продольную долину этой речки, образуемой несколькими ручьями, стекающими как с северного склона хребта Ма-лин-шань, так и с южного склона хребта Рихтгофена, который также сложен из пестрых и рыхлых надкаменноугольных песчаников и представляет гряду, отделенную долиной от высокой скалистой цепи, составляющей главную массу названного хребта.
Из вышеизложенного явствует, что южная гряда хребта Ци-лянь-шань (Рихтгофена) и северная Северо-тэтунгского хребта (Ши-шаня) сложены из одного и того же материала – надкаменноугольных песчаников, среди коих и вырыла свое ложе р. Бабо-хэ (Унн-хэ), и что та и другая гряда служат водоразделами, причем абсолютная высота их, несмотря на мягкость слагающих их пород, лишь немногим ниже абсолютной высоты главной массы обоих хребтов. Эти данные вполне совпадают с материалами нашей экспедиция, сообщенными выше, но из них я делаю вывод, правильность коего оспаривается В. А. Обручевым. Как бы то ни было, из этих данных следует, как кажется, заключить, что третичное море не покрывало долины Бабо; но оно покрывало долину Хый-хэ и притом столь продолжительное время, что успело отложить приподнятые ныне до абсолютной высоты 5400–5800 м наносные толщи мощностью свыше 1820 м.
Где же в продольной долине верховий Эцзин-гола искать берег этого моря и как объяснить значительное сходство петрографического состава в отложениях обеих эпох и аналогичную гидро– и орографическую роль, которую сложенные из них высоты играют в пластике среднего Нань-шаня?
В самом деле, красные отложения, по данным В. А. Обручева, покрывают северные склоны Толай-шаня и южные хребта Рихтгофена до абсолютной высоты 4500–4570 м; если однако принять во внимание, что из тех же мягких отложений сложены и горы в верховьях Хый-хэ, достигающие 5400–5800 м, т. е. такой высоты, до которой едва ли даже поднимаются пики помянутых выше хребтов, то становится очевидным, что водораздел рек Линь-шуй-хэ и Хый-хэ выдвинут был до современной высоты процессом, сблизившим оба Наньшанских хребта, и что здесь мы должны видеть явление аналогичное, а может быть и современное тому, которое подняло красные же отложения в верховьях Бабо-хэ, так как не подлежит сомнению, что Вэнь-ли-коу Нань-шань и южная гряда Ци-лянь-шаня, топографически принадлежащие теперь различным хребтам, составляли некогда части одного горного массива, который расчленила р. Бабо-хэ, иными словами, что долина верховий Эцзин-гола обязана своим происхождением размыву горной складки, от которой сохранились теперь лишь жалкие остатки.
Я заключаю настоящую главу пояснением, почему я принял для северной цепи Нань-Шаня наименование Ци-лянь-Шань.
В «Сан-чжоу-цзи-лё» говорится: на восток от Ша-чжоу (Са-чжоу) за Цзя-юй-гуаном горы вдруг выдвигаются и идут на восток под именем Ци-лянь-Шань; это так называемый южный Тянь-Шань, который доходит до горы На-бао-Шань, а затем и хребта Цзин-ян-лин.
В «Географическом указателе», приложенном к третьему тому «Собрания сведений о народах, обитавших а Средней Азии», о. Иакинфа, мы находим следующие, заимствованные из китайских источников данные о хребте Ци-лянь-Шань: горы эти лежат в Гань-су в 100 ли от г. Гань-чжоу-фу на юго-запад; изобилуют хвойным и разным другим лесом и травами; хунны после потери их пели в песнях: «отняли у нас Ци-лянь-Шань, отняли средства к размножению скота». В другом указателе, приложенном ко второму тому «Истории Тибета и Хухунора», тот же автор пишет: Нань-Шань под именем Ци-лянь-Шань уходит через Гань-чжоу за границу (т. е. на запад); он покрыт здесь вечными снегами.
По объяснению «Мин-и-тун-чжи», р. Чжан-е (Хэй-хэ) прорывается через горы Ци-лянь-Шаня, от таюших снегов которых становится более полноводною[222].
Мне кажется, что эти выдержки устанавливают тот факт, что под именем Ци-лянь-Шаня китайские географы разумели северную цепь Нань-Шаня и что у нас нет причин игнорировать это название. Клапрот так и поступает; его примеру следует и Потье, помещая монастырь Ма-ти-сы у северной подошвы хребта Ци-лянь-Шань[223]. Менее положительно высказывается в этом вопросе Рихтгофен[224], которого, видимо, смущает тот факт, что в китайском сочинении «Цзинь-дин-синь-цзян-чжи-лё», изданном при императоре Цянь-луне, говорится, что наименование Ци-лянь-Шань в древности приурочивалось к Хамийским горам. Но это кажущееся противоречие станет вполне объяснимым, если мы припомним, что в представлении китайцев Тянь-Шань и Нань-Шань составляют звенья одной и той же горной цепи. «Северо-Тяньшаньские горы, – пишет автор Сань-чжоу-цзи-лё, – скрываясь в земле на протяжении более 1000 ли, вдруг выдвигаются за Ша-чжоу и Цзя-юй-гуанем и идут на восток под именем Ци-лянь-Шань; это так называемый Южный Тянь-Шань»[225].
В. А. Обручеву наименование Ци-лянь-Шань было известно, но, ссылаясь на китайские карты, он приурочил его ко второй цепи Нань-Шаня – хребту Северо-Тэтунгскому.
Я не знаю, на какие китайские карты ссылается В. А. Обручев, но должен заметить, что карты, изданные в Китае в XVIII столетии, крайне несовершенно передавая орогидрографические особенности области верховий Эцзин-гола, действительно дают повод думать, что под именем Ци-лянь-Шаня китайцам известен был хребет, ограничивающий с севера долину Да-тун-хэ. Я имел, однако, уже случай заметить, что в китайской географической литературе не содержится других сведений о долине рек Бабо-хэ и Хый-хэ, кроме попавшего в нее не прежде начала XIX столетия довольно смутного указания на существование где-то в пределах Нань-Шаня обширной долины Е-ма-чуань; в эпоху же составления помянутых карт долина эта, по-видимому, даже по слухам не была еще известна китайским географам, которые поэтому и сливали оба хребта в одну горную цепь Ци-лянь-Шань, водораздельную между Да-тун-хэ и Эцзин-голом. Рихтгофен утверждает, что наименование Ци-лянь-Шань сохранено за Нань-Шанем и ныне.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.