ИЮНЬ, 1781. МОНТИЧЕЛЛО
ИЮНЬ, 1781. МОНТИЧЕЛЛО
Ночь на 4 июня прошла почти без сна. Джефферсон пытался скрасить её, мысленно повторяя слова «конец», «всё позади», «отслужил», «избавился». Не помогало. Да, двухлетний срок его губернаторства истёк, но желанного облегчения это не принесло. Тем более что накануне ассамблея так и не смогла на смену ему выбрать нового губернатора. Формально бремя власти всё ещё лежало на его плечах и пригибало до земли.
Ассамблея! Он по привычке всё ещё называл кучку растерянных адвокатов и плантаторов, гонимых из города в город, правительством гордой колонии Виргинии! Сначала они были вынуждены покинуть Уильямсберг, опасаясь близости британского флота, переехали в Ричмонд. Через год враг подошёл к стенам этого города, под грохот артиллерийской канонады им пришлось срочно бежать и оттуда. Теперь остатки ассамблеи укрылись в Шарлотгсвилле, но и там они не могли чувствовать себя в безопасности.
И кто же вёл британские полки? Кто безнаказанно сжигал дома, мельницы, кузни, угонял скот и рабов, захватывал склады зерна и пороха, рубил сады на дрова, насиловал женщин? Кто хвастливо обещал поймать главных смутьянов, взбунтовавшихся против английской короны, и доставить их к подножию виселицы? Грязный предатель, покрывший позором не только своё имя, но и само понятие «офицер Континентальной армии» — генерал Бенедикт Арнольд.
Воспользовавшись попутным ветром, британские суда поднялись по реке Джеймс до Вестовера, высадили на берег полуторатысячную бригаду Арнольда, которая быстрым маршем двинулась на Ричмонд. Отряд милиции, охранявший город, едва насчитывал 200 ополченцев, не могло и речи идти об обороне. Джефферсон едва успел отправить семью в своё поместье Файн-Крик, а сам носился по округе, пытаясь связаться с бароном фон Штойбеном, только что назначенным командиром военных сил колонии.
За три дня оккупации столицы британцы успели захватить несколько пушек, арсенал, а главное, сжечь все государственные архивы колонии. В доме губернатора они допрашивали оставшихся рабов, куда ускакал их хозяин, уверяли, что они не намерены причинять ему зла, только наденут «вот эти изящные серебряные наручники». Потом разграбили винный погреб и кладовые, кормили своих коней заготовленной кукурузой, увели с собой нескольких рабов, включая кормилицу Урсулу и её сына Айзека.
Печальным было возвращение губернатора в дымящийся, разорённый город, который он не сумел отстоять. Чувство беспомощности рождало бессильную ярость, которая искала выхода. В какой-то момент Джефферсон начал носиться с идеей похищения злодея Арнольда. Свои секретные планы подробно описал в письме старинному знакомому, бригадному генералу Мюленбергу:
«Было бы в высшей степени желательно похитить худшего из предателей из-под крыла его новых покровителей. Для этой цели хорошо было бы использовать смелых и предприимчивых поселенцев, живущих к западу от Аппалачских гор. Вы лично знакомы с многими из них, и я прошу Вас выбрать несколько надёжных, которым можно было бы доверить такое важное и опасное предприятие. Если им удастся доставить пленника живым, в качестве вознаграждения им будет предложена сумма в пять тысяч гиней. В тылу неприятеля они должны будут притворяться лоялистами, но действовать нужно с крайней осторожностью, потому что по законам войны разоблачение будет чревато для посланных самыми суровыми наказаниями».
Конечно, ничего не вышло бы из этих планов, даже если бы сумма вознаграждения была увеличена в пять раз. Золотой телец стремительно утрачивал свой былой блеск и власть над душами. Ассамблея устанавливала размеры налогов на новый год зимой, но деньги, собранные летом, были уже дешевле в десять раз. Оклад губернатору в первый год был назначен в 4500 фунтов, однако уже осенью его пришлось поднять до 7500, а на следующий год, вместо денег, в качестве платы Джефферсон получил 60 тысяч фунтов табака.
Пять лет назад война началась с того, что британцы послали четыре батальона в Конкорд и Лексингтон, чтобы арестовать несколько видных патриотов, скрывавшихся там. Каким чудом тысячи простых жителей колонии Массачусетс, схватив мушкеты, за одну ночь стеклись к этим городам, чтобы защитить своих вождей? И почему он, Томас Джефферсон, губернатор колонии с населением в полмиллиона, не смог собрать военную силу, достаточную для отражения полуторатысячного отряда Арнольда?
Его упрекали за то, что в течение двух лет своего правления он безотказно посылал новобранцев и военное снаряжение в Континентальную армию, сражавшуюся в других штатах, а Виргинию оставлял беззащитной. Что распылял силы милиции, отправляя отряды на западную границу для борьбы с индейцами, или организовывал безнадёжную военную экспедицию в далёкий Детройт. Известие о появлении британского флота в Чесапикском заливе показалось ему недостаточно достоверным, и он тянул два дня, прежде чем отдать приказ о призыве ополченцев, да и то поначалу призвал только половину.
Неужели прав был барон фон Штойбен, приславший в ассамблею горькое письмо с упрёками правительству штата за пассивность, за неумение организовать военную оборону?
По сути, на своём ломаном английском барон повторял азбучные истины. Что состояние войны требует временной отмены гражданских свобод и вольностей. Что правительство обязано ввести чрезвычайные налоги для вербовки солдат и закупки военного снаряжения. Что имущество неплательщиков налогов должно реквизироваться неукоснительно. Что люди, защищающие своей кровью дома мирных жителей, имеют право ночевать под крышами этих домов, а не мёрзнуть под открытым небом. И что дезертиров следует карать безжалостно, а имущество лоялистов конфисковывать, не считаясь с высокими словами Декларации независимости.
Джефферсон пытался объяснить барону, что предложенное им срочное строительство укреплённого форта на реке Джеймс невозможно осуществить, ибо у ассамблеи нет средств для найма рабочих. Барон не мог понять его: «Давать мне рота ополченец, и мы строить форт за два недель. Или сотня чёрный невольник — и дело бывать сделан».
На это губернатор штата Виргиния говорил, что он не станет вводить у себя прусские порядки. По виргинским законам гражданская власть не имеет права вынуждать свободного человека бесплатно трудиться, даже если он находится в данное время на военной службе. Не может она также использовать невольников без согласия их хозяина.
— Ваш свободный людей переставать быть свободный и ваш владелец рабов переставать иметь свой невольник, потому что британцы приплывать на незащищённый река и увозить и тех и других! — кричал фон Штойбен.
Военные и гражданские правители колонии не могли расслышать и понять друг друга.
Беда была в том, что все меры, предлагаемые фон Штойбеном, представляли собой сгусток того, что Джефферсон ненавидел всеми силами души. Это была та самая тирания, против которой они начали свою борьбу. Как же он мог теперь своими руками — своими приказами — осуществлять то, за что ещё недавно проклинал королевскую власть и британский парламент? Да, возможно, роль военного лидера была ему не по плечу. Разве мог бы он когда-нибудь сделать то, что, например, Вашингтону приходилось совершать чуть ли не каждый день? Отдавать приказ о бичевании полуголого дезертира на морозе? О расстреле бунтовщика? Разве смог бы отказать в помиловании несчастному юноше, Джону Андре, шпиону, схваченному с секретными бумагами?
Когда он согласился занять пост губернатора, война полыхала где-то далеко от Виргинии. Ему всё время казалось, что Лондон вот-вот поймёт безнадёжность затеянного противоборства, отзовёт войска и корабли, даст американцам возможность самим устраивать свою судьбу. А пока его задачей, как он её понимал, было проводить в жизнь самые разумные законы и отдавать полезные и необходимые распоряжения. Если же эти законы почему-то не соблюдались, а распоряжения не выполнялись, в этом уже не было никакой вины губернатора, разве не так?
Ему всё время приходилось выслушивать упрёки за то, что он не горит желанием получать посты, уклоняется от своего гражданского долга, предпочитает отсиживаться в своём горном гнезде. Джон Адамc писал ему: «Нам нужна Ваша энергия и таланты… Умоляю, вернитесь в конгресс и помогите нам побороть инфляцию… Ваша страна ещё не достигла той степени безопасности, которая позволила бы предаться радостям домашней жизни…» Эдмунд Пендлтон корил за то же: «Нас ранит, когда Вы заговариваете об уходе на покой. Вы ещё слишком молоды, чтобы уйти от служения обществу».
Радости домашней жизни!
Ах, знали бы они, какой болью сжималось его сердце каждое утро, когда побледневшая и исхудавшая Марта спускалась к завтраку, неуверенно нащупывая ногой ступени лестницы, ведя прозрачной рукой по перилам. Когда она пыталась поднять с пола и усадить на стул трёхлетнюю Полли, а потом разжимала пальцы и виновато смотрела, как восьмилетняя Салли Хемингс справляется с этой — уже непосильной для неё самой — задачей. Как страшно было слышать по ночам сиплый кашель, переходящий в свистящее дыхание и стоны.
Из Ричмонда им пришлось бежать под порывами безжалостного январского ветра. Нет сомнения в том, что новорождённая Люси Элизабет именно тогда подхватила простуду, которая три месяца спустя унесла её в мир иной. К двум детским могилам на склоне его любимой горы добавилась третья.
Смерть дочери привела Марту в состояние, близкое к помешательству. Она ходила взад-вперёд по спальне, тихо подвывая, мотая головой, хлопая себя по щекам будто в наказание. У неё появилась потребность рвать или ломать всё, что попадало ей в руки: постельное бельё, свечи, перья, детские игрушки. В какой-то момент она начала выдирать страницы из Библии и разрезать их ножницами на мелкие кусочки. Если Джефферсон пытался утешать её, она смотрела на него как на чужого, как на забредшего в дом незнакомца. Но однажды вдруг замерла, устремила недобрый взгляд прямо ему в лицо и начала говорить.
Будто все накопленные за десять лет обиды, горечь, разочарования прорвали плотину и обрушились на него волной упрёков и обвинений. Это он, он был во всём виноват. Он оставлял её одну в недостроенном доме, посреди диких лесов, сражаться с непогодой, болезнями детей, тяготами домашних трудов. Он исчезал на месяцы, чтобы вместе со своими друзьями раздувать смуту, разрушившую мирную жизнь людей, залившую всю страну огнём и кровью. «Это вы разожгли непосильную войну, а теперь не можете защитить нас от врага. И мы вынуждены бежать, бежать всё дальше и дальше, под снегом и дождём, как зайцы от зубов собаки, как крысы, выгнанные из своих нор!»
Таковы были его «радости домашней жизни» этой весной.
В мае военная ситуация стала катастрофической. Корпус лорда Корнуоллиса соединился с бригадой Бенедикта Арнольда, и таким образом численность британской армии в Виргинии достигла семи тысяч. Генерал Лафайет имел только три тысячи, и он умело маневрировал этими полками, угрожая британцам то в одном месте, то в другом, но тщательно избегая решительного сражения, которое могло бы обернуться полным разгромом. Он даже сумел не допустить вторичного захвата Ричмонда, однако выбить врага из колонии — на это нужна была более серьёзная сила.
В конце мая Джефферсон наконец пересилил себя и воззвал о помощи к самому Вашингтону. «Дорогой сэр, — писал он, — кроме пехоты и кавалерии противника, оперирующих на территории нашего штата, нам противостоят соединённые силы британцев и индейцев на западной границе, против которых, как вам известно, мы должны держать там около трёх тысяч ополченцев. Также суда врага, поднимающиеся по нашим рекам, разоряют прибрежные поселения и не дают возможности различным графствам оказывать помощь друг другу. Я не могу судить о том, как обстоят дела в других частях Союза, общая картина видна только Вам и только Вы можете решать, существует ли сейчас возможность прийти на помощь Виргинии, которая все эти годы посылала свои войска сражаться на территории других штатов. Однако если бы Вы смогли появиться среди нас в этот трудный момент, это воодушевило бы войска и вернуло всему населению веру в возможность победного исхода нашей борьбы».
Небо уже посветлело, когда Джефферсон оставил попытки заснуть, оделся и вышел в сад. Листья на саженцах персиковых деревьев поблёскивали каплями росы, невидимые корни наливались в глубине соками удобренной навозом земли. Огуречные плети уверенно обвивали натянутые для них шпагаты, но грядки зеленели свежими ростками сорняков. Надо будет сегодня послать работниц на прополку.
Вдруг снизу раздался топот копыт. Кто бы это мог быть в такую рань?
Всадник появился из-за поворота дороги внезапно. Бока его коня были исхлёстаны, да и сам ездок выглядел не лучше: казалось, он проделал долгий путь, на котором то ли встречные кусты безжалостно хлестали его по лицу и рукам, то ли мстительные эринии гнали плётками за неведомую вину. Завидев Джефферсона, он подскакал к нему, спрыгнул с седла, сорвал шапку:
— Сэр! Капитан шестнадцатого полка виргинской милиции Джон Джут!
Тонкий голос и внешняя моложавость плохо сочетались с мощной фигурой и высоким ростом утреннего визитёра. Он тяжело дышал, под глазами темнели круги. Видимо, за долгий путь ноги его отвыкли нести груз могучего тела. Пошатнувшись, он ухватился одной рукой за шею коня, другой — за седло.
— Я, кажется, знаком с вашим отцом, — сказал Джефферсон. — Он был среди жителей нашего графства, подписавших петицию против короля, — так?
— Совершенно верно: Джон Джут-старший. Моя семья живёт в Шарлоттсвилле. Отец владеет таверной «Белый лебедь», ведёт и другой бизнес.
— Вижу, что вам пришлось скакать всю ночь, капитан Джут. Что-нибудь случилось?
— Вчера вечером я был в таверне в сорока милях отсюда, в графстве Луиза. Большой отряд британских драгун остановился там на короткий привал. Мне удалось подслушать их разговоры. Из них мне стало ясно, что это не просто сторожевое подразделение. Отряд направляется в Шарлоттсвилл. Ему дано задание захватить правительство Виргинии. Включая и губернатора. То есть вас.
— Благодарю вас, капитан. Я немедленно пошлю гонца к генералу Лафайету с просьбой прислать войска для защиты членов ассамблеи.
— Сэр, боюсь, на это нет времени. Драгуны могут быть здесь с минуты на минуту.
— Вы же сказали, что они остановились на ночлег. Наверное, они только-только проснулись.
— Не на ночлег — на привал. Их ведёт подполковник Тарлтон. Он знаменит своими стремительными марш-бросками. От семидесяти до восьмидесяти миль за сутки. Мне пришлось пользоваться боковыми тропинками, которые я хорошо знаю. Но они-то поедут по главной дороге, что гораздо легче и быстрее. Я должен немедленно скакать дальше, чтобы предупредить наших законодателей в Шарлоттсвилле.
— Неужели вы не дадите себе и коню передохнуть? Хотя бы освежиться стаканчиком мадеры?
Джут помотал головой, нащупал ногой стремя, с трудом перебросил усталое тело в седло.
— Никак не могу, сэр. И настоятельно взываю к вам: покиньте свой дом немедленно. Уверен, что подполковник Тарлтон имеет хорошие карты и найдёт дорогу сюда. Заполучить такого пленника, как вы, — большой соблазн для него.
Джут ускакал.
Джефферсон посмотрел ему вслед, потом пошёл к дому.
Как всегда, приближение опасности не подхлёстывало его, а, наоборот, притормаживало, заставляло вглядеться в контуры угрозы, чтобы не поддаться первому импульсу, не впасть в панику. Кроме того, уязвлённая гордость тоже подавала свой голос. Он просто устал убегать. Последние полгода он только и делал, что спасался бегством от безжалостного и непобедимого врага. Неужели прав был фон Штойбен и такова была плата за строгое следование идеалам свободы и справедливости в разгар беспощадной борьбы?
Так или иначе, первым делом надо было отправить семью в укрытие. Он подозвал Джеймса Хемингса, коловшего дрова у бокового входа, и велел ему запрягать фаэтон. Сам с тяжёлым сердцем поднялся в спальню жены. Видимо, Марта услышала топот коня утреннего гостя, всё поняла и уже одевала детей. Она повернула к нему застывшее лицо и спросила голосом сдавленным и усталым:
— Опять? Куда теперь? На край земли?
— Джеймс отвезёт вас в поместье полковника Картера. К обеду я присоединюсь к вам. Со дня на день меня должны освободить от должности губернатора, и тогда мы все вместе уедем в Поплар-Форест.
— А что будет здесь? Британцы, которых мы принимали в качестве пленных гостей, въедут сюда хозяевами?
— Надеюсь, этого не случится. Но получено сообщение, что их войска продвинулись довольно близко. Нам следует принять меры предосторожности.
— Мне не жалко, если они разграбят наше имущество. Но если они угонят и распродадут наших негров — это будет для меня невыносимо. Вот уж кто будет страдать без всякой вины!
Чёрные страдают без вины, вся вина лежит на белых — сколько раз ему приходилось выслушивать эту сентенцию! И сдерживать себя, скрывать боль и раздражение. Причём вина вторгшихся британцев, врагов, в глазах Марты была явно меньше вины американцев, затеявших безнадёжную борьбу.
Джефферсон вздохнул, поднял на руки Полли, отнёс её вниз, усадил в фаэтон.
— А где Салли? — захныкала девочка. — Я хочу, чтобы и Салли поехала с нами.
Пришлось вызывать из хижины Салли Хемингс, а заодно уж и кухарку Мэри. Роберт и Джеймс взобрались на козлы. Нагруженные рессоры издали протестующий скрип, но выдержали. Колёса оставили глубокий след на мокром песке.
Оставшись один, Джефферсон пошёл проверить, выполнили ли его вчерашнее поручение, подкован ли Карактакус. От дверей конюшни открывался вид на Шарлоттсвилл. В объективе карманного телескопа улицы городка выглядели безмятежно, спокойными, не ведающими близкой угрозы. Не может ли оказаться, что капитан Джут преувеличил опасность? Что подслушанные им слова «Шарлоттсвилл», «Монтичелло» были произнесены всадниками случайно? А если даже и нет, не будет ли более достойным прервать бесконечное бегство и встретить врага на пороге собственного дома со шпагой и пистолетом в руках?
Джефферсон ещё раз поднёс телескоп к глазам и чуть не отшатнулся от представшей перед ним картины. Драгуны в бело-зелёных мундирах проносились по улицам городка волна за волной, спешивались, стучали в двери домов эфесами сабель. Полуодетых испуганных горожан сгоняли на площадь. Женщины с детьми на руках бежали за уводимыми мужьями.
Джефферсон перевёл объектив вправо. Там просвет между деревьями позволял увидеть то место, где от главной дороги конная тропа отделялась и начинала подъём к его поместью на вершине горы. И как раз в этот момент по зеленоватому стеклу один за другим беззвучно заскользили силуэты всадников. Они были так близко, что он мог разглядеть лица: разгорячённые охотой и близостью добычи.
Времени на колебания больше не оставалось.
Джефферсон вывел из конюшни Карактакуса, вскочил в седло, направил коня к боковой калитке. По тайной лесной дороге до поместья полковника Картера было около часа езды. А что, если и эту дорогу какой-нибудь предатель-лоялист уже успел указать британцам? Ну что ж, тогда ему придётся испытать на себе ту судьбу, которую он готовил предателю Бенедикту Арнольду. Ведь в глазах лондонского парламента он, Томас Джефферсон, тоже был изменником, а для таких в Тауэре всегда найдётся подходящий каменный мешок.
Лето, 1781
«В моём поместье Элк-Хилл войска лорда Корнуоллиса сожгли весь урожай кукурузы и табака на полях и в складах — всё, что они не могли использовать; как и следовало ожидать, они забрали коров, овец и свиней для себя, а также лошадей, годных для военной службы; жеребятам перерезали горло. Также были сожжены все ограды на плантациях и были уведены 30 негров. Если бы они были отпущены на свободу, это было бы правомочно, но они были обречены на гибель от оспы и тифа, свирепствовавших в британском лагере. Насколько мне известно, из уведённых 27 умерли. Об остальных трёх я не имел известий, но, полагаю, и их постигла та же участь».
Из письма Джефферсона другу
Октябрь, 1781
«Летом британцы ожидали атаки соединённых сил американцев и французов на Нью-Йорк. Но генерал Вашингтон и генерал Рошамбо тайно изменили планы и решили перебросить свои армии в Виргинию, где силы лорда Корнуоллиса оккупировали город Йорктаун. Под покровом секретности десять тысяч человек совершили марш длиной в 400 миль и заперли британцев между устьями двух рек, Джеймс и Йорк. Десятидневная осада сопровождалась мощным артиллерийским обстрелом. Армия лорда Корнуоллиса была ослаблена болезнями и голодом, порох был на исходе, и 17 октября она была вынуждена капитулировать. При сдаче в плен британцам были даны только те права, которые они дали американцам за год до этого при захвате города Чарлстауна в Южной Каролине».
Мерси Отис Уоррен. История революции
Апрель, 1782
«Позвольте дать вам портрет хозяина Монтичелло: ему ещё нет сорока, он высок, выражение лица мягкое и приятное, но приметы внешнего изящества перестаёшь искать, когда прикасаешься к глубине его ума. Американец, никогда не покидавший свою страну, но сумевший стать одновременно музыкантом, рисовальщиком, геометром, астрономом, философом, законодателем и государственным деятелем…
Поначалу его характер показался мне весьма серьёзным, почти холодным; но после двух часов общения мы сделались так близки, как будто прожили наши жизни рядом; прогулки, книги, но главное — беседа, всегда интересная и разнообразная, дающая огромное удовлетворение двум людям, которые обмениваются своими мнениями и чувствами, всегда созвучными, которые понимают друг друга по первому намёку. Четыре дня пролетели, как четыре минуты».
Из путевых заметок французского академика генерала Франсуа Шастеллю
Данный текст является ознакомительным фрагментом.