СЕНТЯБРЬ, 1782. МОНТИЧЕЛЛО
СЕНТЯБРЬ, 1782. МОНТИЧЕЛЛО
Джефферсон не верил в игры с судьбой, но в этот раз он пытался заклясть её — вырвать договор — повязать обетом: пока он пишет свою книгу, его жена не может умереть!
О, книга должна быть очень большой!
Описание Виргинии — это только начало. Потом он перейдёт к другим штатам, в которых уже успел побывать, — Пенсильвании, Мэриленду, Нью-Йорку. Затем совершит путешествие в остальные. И ни на один день, ни на минуту не прервёт писания. Потому что пока он пишет, Марта останется среди живых.
«Месье Бюффон полагает, что мамонт, скелеты и бивни которого находят к северу от реки Огайо, является, по сути, тем же животным, что и слон. На это можно возразить, что: 1) скелеты мамонта соотносимы с животным, которое превосходит своими размерами слона в пять-шесть раз; 2) жевательные зубы мамонта тоже в пять раз больше и имеют выступы, в то время как у слона они плоские; 3) мне никогда не доводилось слышать, чтобы зубы слона были найдены в Америке; 4) слоны обитают только в тропической зоне, и они никогда не могли бы выжить в тех холодных районах, где находят останки мамонтов, а их находят даже в Канаде».
Всё же хорошо, что он весной уговорил свою овдовевшую сестру, Марту Карр, поселиться в Монтичелло со всеми шестью детьми. Двум старшим дочерям скоро придёт пора выходить замуж, понадобятся деньги на приданое, но он вёл финансы этой семьи уже почти десять лет, с самой смерти дорогого его сердцу Дэбни Карра, и знал, откуда можно будет взять дополнительные средства. Он всегда мечтал иметь сына, и двенадцатилетний племянник Питер Карр, похоже, сумеет заполнить эту лакуну. У мальчика были явные способности к математике и иностранным языкам, и Джефферсону удавалось выделять время на занятия с ним.
Девочку, родившуюся у них в мае, Джефферсоны назвали Люси Элизабет, в память о дочери, умершей год назад. Бетти Хемингс говорила, что этого не следовало делать, что духи не любят, когда им бросают такой дерзкий вызов, но Марта настояла на своём. Она болела всю зиму, рожала опять тяжело — шутка сказать, седьмой раз! — и здоровье не возвращалось к ней даже под лучами летнего солнца. Доктор Гилмор только разводил руками и больше не пытался предлагать слабительные и кровопускания — знал, что Джефферсоны решительно разуверились в этих методах лечения.
«Племена американских индейцев не управляются законами, у них нет никаких форм принуждения, ни тени правительства. Их поступки контролируются только принятыми у них нормами поведения, моральным чувством, отделяющим правильное от неправильного. Нарушения наказываются общим презрением, изгнанием из племени или, в серьёзных случаях, как, например, убийство, возмездие берут на себя родственники погибшего. Такая система выглядит несовершенной, но преступления в их среде крайне редки. Примечательно, что языки разных племён так отличаются друг от друга, что общаться с иноплеменниками они могут только с помощью переводчика… Существует представление, что белые отнимали у них территорию при помощи военной силы. Однако в исторических отчётах и архивах мы находим бесчисленные упоминания о покупке земельных участков у индейцев за деньги и товары».
После разгрома британцев под Йорктауном война ушла из Виргинии. Доходили известия о военных стычках на юге, мощный британский гарнизон оставался в Нью-Йорке, цепь вражеских фортов на западной границе и в районе Великих озёр по-прежнему угрожала американским поселениям. Однако в Париже Бенджамин Франклин и Джон Адамc встретились с представителями Вестминстера, чтобы прощупать возможность заключения мирного договора.
Предварительные условия этого договора, зачитанные в парламенте, вызвали бурю негодования. Видные члены палаты лордов и палаты общин вставали один за другим и в своих речах объявляли любые уступки бунтовщикам национальным позором. Нет, Британия ещё не исчерпала своих ресурсов до конца! Её армия, её флот, её промышленность ещё способны противостоять объединённым силам Франции, Голландии и Испании, примкнувшим к восставшим колониям. А что будет с теми британскими подданными, которые в течение семи лет войны сохраняли верность короне? По предварительным условиям мира, решение судьбы лоялистов отдавалось на усмотрение законодательных собраний американских штатов. Не означало ли это отдать своих преданных союзников на милость их злейших врагов?
Пожар войны переместился на просторы океана. В апреле французский флот под командой адмирала де Грасса попытался соединиться с флотом испанцев. Но британцы перехватили его на пути, и в районе острова Мартиника завязалась тяжёлая битва. На французских кораблях помимо моряков находились солдаты десанта, поэтому их потери от артиллерийского огня были огромными: несколько тысяч человек по сравнению с несколькими сотнями англичан. Победа британского флота была полной, но теперь ему нужно было спешить на защиту Гибралтара. Вестминстер, похоже, был готов искать мира с американцами.
Джефферсон со вздохом откладывал газеты и возвращался к своим «Заметкам о Виргинии».
«Монтичелло расположено на возвышении, и это позволяет иногда наблюдать странный феномен, который редко случается на суше, но довольно часто на море. Моряки называют его “раздутие”. Учёные отстают от мореплавателей и ещё не дали названия этому явлению. Оно заключается в том, что удалённые предметы начинают выглядеть крупнее, чем близкие. Был случай в Иорктауне, когда наблюдатели на берегу увидели вдали лодку с тремя гребцами и она показалась им кораблём с тремя мачтами. В сорока милях к югу от Монтичелло есть гора Уиллис, имеющая обычную коническую форму. Но благодаря эффекту “раздутия” она иногда выглядит полушарием; иногда её стороны поднимаются перпендикулярно горизонту, а вершина кажется плоской и такой же широкой, как основание. Причём эти перемены могут происходить в течение одного утра».
Джефферсон иногда спрашивал себя: взялся бы он за писание этого труда без толчка со стороны? Вряд ли. Политическая жизнь, семейные заботы, хозяйственные хлопоты так тесно заполняли каждый день, что казалось — времени не могло остаться ни на что другое. Но вот два года назад он, как и все остальные губернаторы штатов, получил письмо от секретаря французского посольства маркиза Барбе-Марбуа с подробным списком вопросов о природе и населении Америки. Любознательного француза интересовало всё: реки, морские порты, горы, водопады, климат, организация милиции, индейцы, законы, финансы, история. Подробный вопросник, включённый в его письмо, избавлял от необходимости думать о композиции книги, он естественным образом превратился в её оглавление. К весне 1782 года объёмистый труд был почти закончен, теперь надо было работать над стилем, уточнять некоторые детали.
У постели больной дежурили по очереди: Бетти Хемингс — ночью и ранним утром, сестра Марта — днём, Джефферсон — вечерами. Новорождённую кормила одна из дочерей Бетти, у которой недавно родился сын. Жена просила приносить ей Люси Элизабет каждый день, клала рядом с собой на подушку, вглядывалась в личико спящей, трогала пальцем щёки и губы. В те дни, когда болезнь ослабляла свои тиски, она хотела, чтобы Джефферсон читал ей перед сном. Он старался выбирать тексты, не содержавшие ничего печального и горестного, однако замечал, что и чистые комедии — Шеридана, Бомарше, Вольтера — не веселили её.
— Не старайся угодить моему вкусу, — говорила больная, — следуй только своему. Потому что твой голос звучит гораздо лучше, когда ты читаешь то, что увлекает тебя самого.
Ей нравились знаменитые эссе Бенджамина Франклина, собранные в сборнике, названном «Альманах бедного Ричарда». Их простые и нравоучительные сентенции создавали у читателя иллюзию, что всё на свете можно упорядочить, улучшить, закрепить, исправить. «Если ты любишь жизнь, не растрачивай попусту время, ибо это тот самый материал, из которого она ткётся». «Налоги правительства уплачивать нелегко, но в пять раз тяжелее налоги, которые налагает на нас собственная лень и тщеславие». «В дом трудолюбивого голод может заглянуть, но войти не посмеет».
Летом пришло письмо от Томаса Пейна, в котором были вложены стихи молодого шотландца Роберта Бёрнса. Джефферсон читал их больной с таким воодушевлением, будто это был любовный мадригал возлюбленной, сочинённый им самим:
Любовь, как роза, роза красная,
Цветёт в моём саду.
Любовь моя — как песенка,
С которой в путь иду.
Сильнее красоты твоей
Моя любовь одна.
Она с тобой, пока моря
Не высохнут до дна.
Не высохнут моря, мой друг,
Не рушится гранит,
Не остановится песок,
А он, как жизнь, бежит…
Будь счастлива, моя любовь,
Прощай и не грусти.
Вернусь к тебе, хоть целый свет
Пришлось бы мне пройти![4]
Слово «прощай» Джефферсон на ходу заменил словом «цвети».
Однажды Марта попросила его почитать ей какой-нибудь отрывок из книги, над которой работал он сам. Джефферсон выбрал главу о религии.
«…В своих верованиях мы ответственны только перед Богом. Законная власть правительства может запрещать только такие наши поступки, которые наносят вред другому. Если мой сосед говорит, что Бога нет или что существуют 20 богов, я не терплю от этого никакого ущерба. Он не залез в мой карман, не сломал мне ногу. Принуждение может сделать его лицемером, но не приблизит к истине. Только разум и свободное исследование могут исправлять ошибочные суждения. Если бы правительство Римской империи запрещало свободный поиск, христианство никогда не появилось бы на свет… Разница мнений обогащает религиозную жизнь… Достичь единомыслия в этой сфере невозможно… Миллионы невинных мужчин, женщин и детей были сожжены, подвергнуты пыткам, тюремному заключению, штрафам — и всё безрезультатно».
Не имея представления о том, насколько серьёзна была болезнь его жены, друзья и сторонники Джефферсона в графстве Албемарл снова выбрали его делегатом в Законодательное собрание штата. Он сразу письменно известил ассамблею о том, что не сможет принять участие в её работе. Но оказалось, что этого недостаточно. По установленным когда-то правилам избранный должен был явиться перед делегатами лично и изложить причины отказа. Председатель собрания прислал ему письмо, полное упрёков за уклонение от общественного долга и скрытых угроз послать за ним вооружённого шерифа.
Свою горечь и возмущение по этому поводу Джефферсон излил в длинном послании к молодому делегату Джеймсу Монро. «Тринадцать лет жизни я отдал общественному служению, — писал он. — За эти годы мои личные дела пришли на грань разорения. Моя семья была лишена заботы и внимания, которых она была вправе ожидать от меня. И теперь мне говорят, что я не имею права отказаться от участия в политической жизни, потому что, уклонившись, я могу освободить место корыстным и злонамеренным невеждам. Это ли не настоящее порабощение индивидуума государством? В нашей стране со дня объявления независимости сотни людей отказывались от предложенных им постов или уходили в отставку, и никому не приходило в голову поставить им это в вину. Чего будет стоить наша свобода, если наше священное право служить своей стране будет превращено в обязанность?»
Больная с трудом проглатывала две-три ложки супа, потом лежала без сил. Миска клубники, ломтик хлеба с мёдом, творог на блюдце оставались нетронутыми. Корица, растёртая в порошок, настойка из мяты, малиновый чай и прочие домашние средства не приносили облегчения. Джефферсон возвращался к своей рукописи, пытаясь растянуть ответ на последний, двадцать третий вопрос французского дипломата до бесконечности. «Исторические хроники колонии, мемуары, отчёты о последних событиях» — о, на эту тему он мог писать и писать. Горы документов, скопированные для него Уильямом Шортом, лежали перед ним, и он описывал их с таким старанием, словно это занятие действительно могло вернуть силы умирающей.
«9 октября 1651 года. Принято постановление об увеличении морских перевозок.
12 марта 1652 года. Подписаны условия принятия власти парламента Англии в колонии Виргиния.
16 августа 1654 года. Капитуляция Порт-Рояля.
1655 год. Зачитана прокламация лорда-протектора Кромвеля касательно острова Ямайка.
26 сентября 1655 года. Зачитано послание лорда-протектора ассамблее колонии Мэриленд.
3 ноября 1655 года. Договор между Англией и Францией, одобренный Вестминстером.
27 марта 1656 года. Послание ассамблеи Барбадоса лордупротектору.
9 августа 1656 года. Протокол заседания, посвященного развитию торговли».
В конце августа в состоянии больной произошла перемена. Она стала дышать ровнее, лицо разгладилось, синева под глазами исчезла. Луч надежды зажёгся в душе Джефферсона, но вскоре погас. По каким-то неуловимым признакам он понял — догадался — почувствовал, что Марта не победила болезнь — просто перестала бороться с нею. В ней появился покой, который возможен лишь для тех, чей внутренний взор перестаёт жадно ловить завтрашний день, обращается лишь на прошлое, на прожитое. Утром 1 сентября слабым голосом она попросила позвать всю семью.
В спальню пришли Марта-дочь, Полли, племянник Питер, сестра Марта привела остальных своих детей. Больная оглядела собравшихся, потом поманила мужа пальцем, жестом попросила нагнуться и прошептала на ухо:
— Хемингсов тоже…
Бетти Хемингс появилась в сопровождении дочерей; Мартин, Роберт и Джеймс пришли позже, прямо из леса, где они занимались уборкой сушняка.
Каждый подходил по очереди к больной, каждому она тихо говорила несколько слов, потом отпускала. Марта-дочь, с трудом сглатывая слёзы, обняла мать за шею и долго не отрывалась от неё. Джеймс вдруг опустился на колени рядом с кроватью, так чтобы рука умирающей могла погладить его по волосам. Для младшей, девятилетней Салли, у Марты был заготовлен маленький сувенир: колокольчик на цепочке, которым детей созывали к столу.
Джефферсон не запомнил, какими словами Марта прощалась с дочерьми, с племянником и племянницами, со сводными братьями и сестрами, доставшимися ей от любвеобильного отца. Лишь когда она повернула лицо к нему, её слова достигли его сознания.
— Ты знаешь — помнишь, — что в детстве мне довелось много терпеть от моих мачех. У меня тяжело на сердце от мысли, что и моим дочерям достанется пережить подобное. Очень прошу тебя: выбирая новую жену, убедись, что она способна быть доброй к чужим детям.
Тоска, ужас, горечь вскипали в сердце Джефферсона, но сильнее всего было чувство вины. Раньше, когда оно накатывало на него, он умел утешать себя расплывчатыми «искуплю», «это не повторится», «в будущем всё пойдёт по-другому». Но теперь будущего не осталось, искупить ничего было нельзя. И он услышал, как рот его почти без его воли, но страстно и убеждённо произносит слова:
— Никогда!.. Пусть все слышат… Обещаю тебе… Никогда и ни на ком я больше не женюсь!.. Дочери будут расти со мной… До конца жизни… Никакой мачехи у них не будет!.. Клянусь тебе!
Джефферсон не помнил точно, когда именно в нём истаяла вера в загробную жизнь, в рай и ад, в грозную неизбежность последнего суда. Во всяком случае, четырнадцатилетний подросток, стоявший когда-то над фобом отца, уже точно не верил ни в возможность будущей встречи, ни в воскрешение из мёртвых. Бог присутствовал в мире как бесконечно творящая сила, как даритель жизни, который, конечно же, не мог заниматься по отдельности судьбами миллиардов существ, выпущенных им в короткое земное плавание. Право — и обязанность — судить доброе и злое было оставлено человеку, именно потому всё связанное с поисками и защитой справедливого переживалось людьми как самое важное, сакральное, самим Творцом порученное им дело.
Но каким облегчением было бы сейчас вернуть себе простую веру раннего детства! Да, наши души бессмертны! Да, нас ждёт встреча в будущей жизни! Да, смерть лишь иллюзия, недолгая разлука! Ушедшая в мир иной будет невидимо витать над нами, вместе с нами радоваться и горевать, помогать нам отыскивать путь к жизни вечной!
Когда умирал их новорождённый сын, Марта, глядя на судороги, сотрясавшие маленькое тельце, в отчаянии прокричала пришедшему пастору Клэю:
— За что?! Чем он мог успеть заслужить такие страшные муки? Как вы можете называть Всеблагим того, кто допускает страдания миллионов невинных младенцев, гибнущих в пожарах, наводнениях, землетрясениях, от смертельной болезни, от ножа злодея?
Обуреваемая горем, она не стала слушать то, что ответил пастор Клэй. Но Джефферсон запомнил короткую проповедь, произнесённую негромко, но с большой убеждённостью:
— Страдания посланы в мир не в наказание нам. Всякая боль дана Творцом для того, чтобы его создания яростно защищали дар жизни. Представьте себе, что вы пытаетесь уговорить свою дочь не совать руку в горящий камин. Никакими словами вы не могли бы убедить ребёнка, что нужно оставить эти красивые пляшущие язычки в покое, если бы огонь не обжигал ей пальцы. То же самое — и боль сострадания. Только она заставляет нас устремляться на помощь друг к другу, искать пути спасения попавших в беду, строить больницы и приюты, доставлять еду голодным и лекарства — больным. Способность испытывать боль — главный защитный дар Божий, главное условие выживания, побуждающее спасать себя. Способность испытывать сострадание дана для спасения друг друга.
Конец, которого все ждали, всё равно наступил как-то внезапно. В тот день Джефферсон пришёл в спальню жены с томиком стихов Оссиана. Ему хотелось прочесть ей понравившееся ему описание бури:
Ужасна ночь, а я одна
Здесь на вершине одинокой.
Вокруг меня стихий война.
В ущелиях горы высокой
Я слышу ветров свист глухой.
Здесь по скалам с горы крутой
Стремится вниз поток ревучий,
Ужасно над моей главой
Гремит Перун, несутся тучи.
Куда бежать? где милый мой?
Увы, под бурею ночною
Я без убежища, одна!
Блесни на высоте, луна,
Восстань, явися над горою![5]
Дежурившая у постели сестра Марта прижала палец к губам, кивком головы показав на уснувшую. Потом испуганно вгляделась в её лицо, взяла запястье, попыталась нащупать пульс. Пульса не было. Зеркало, поднесённое к губам, тоже осталось незамутнённым.
Джефферсон повернулся и на цыпочках перешёл в библиотеку. Приблизился к столу, открыл дневник и аккуратно записал: «6 сентября 1782 года. Моя дорогая жена умерла сегодня днём в 11.45».
После этого какие-то светящиеся круги начали сыпаться на него с потолка, они делались всё больше и больше, и, падая на пол, он попытался прикрыть лицо рукой, всё ещё сжимавшей перо.
Сентябрь, 1782
«В течение трёх недель отец оставался в своей комнате, и я старалась ни на минуту не оставлять его. Он непрестанно ходил взад-вперёд, днём и ночью; только когда силы кончались, ложился на подстилку, принесённую в комнату во время его длительных обмороков. Мои тётушки тоже оставались при нём все эти недели. Когда он наконец покинул комнату, он отправился верхом в горы и ездил там по запущенным дорогам, а иногда просто через лес. В этих печальных поездках я была его постоянным спутником, единственным свидетелем взрывов его безутешного горя».
Из воспоминаний дочери, Марты Джефферсон Рэндольф
Эпитафия на могиле Марты Джефферсон
В мир скорбных теней загляни:
Любви там гаснут огни.
Но мой огонь будет гореть,
Прорвётся сквозь твердь,
Прорвётся сквозь смерть,
Сквозь ночь — в светлый день
Принесёт твою тень.
Строчки из поэмы Гомера «Илиада»[6]
Ноябрь, 1782
«Ваши письма пришли в тот момент, когда я постепенно выходил из умственного омертвения, в которое повергла меня смерть жены. Они напомнили мне, что среди живых есть ещё дорогие мне люди.
Причиной того, что я раньше не выразил Вам радости по поводу нашего короткого знакомства весной, было ужасное состояние неопределённости, длившейся всё лето, и катастрофа, завершившая её. До этого мои планы жизни были ясны. Я намеревался уйти на покой и искать счастья в домашней жизни и литературных занятиях. Но это единственное событие смыло всё задуманное мною и оставило в пустоте, которую нечем было заполнить. Находясь в таком состоянии, я получил сообщение, что Континентальный конгресс хочет направить меня на другой берег Атлантического океана, на помощь нашим посланникам во Франции».
Из письма Джефферсона маркизу Шастеллю
Осень, 1782
«При французском дворе мистер Адамc не пользовался популярностью, его манеры не соответствовали принятой там утончённой вежливости. Но он твёрдо защищал интересы своей страны на переговорах об условиях мира. Так же и мистер Джон Джей внимательно и неутомимо следил, чтобы все статьи соответствовали принципам справедливости и равенства. Дипломатические таланты доктора Франклина тоже сыграли огромную роль в успешном завершении переговоров. Предварительный мирный договор между Соединёнными Штатами и Великобританией был подписан в ноябре 1782 года».
Мерси Отис Уоррен. История революции
18 апреля, 1783
Из генерального приказа по армии
«Главнокомандующий приказывает остановить враждебные действия между Соединёнными Штатами Америки и королём Великобритании, и это сообщение должно быть зачитано завтра в 12 часов перед всеми полками и подразделениями армии. После этого капелланы бригад должны возблагодарить всемогущего Бога за все Его милости, особенно за то, что Он обернул гнев человека в орудие достижения славы и дал силы прервать ужасы войны между народами. Главнокомандующий с ликованием в сердце поздравляет всех офицеров и всех солдат армии Соединённых Штатов, особенно тех доблестных и решительных американцев, которые записались в армию на условиях службы до самого конца военных действий, ибо они составляют главную гордость и славу нашей армии. Слава тем, кто приложил руку к созданию нашей независимой и свободной страны — убежища для всех гонимых и угнетаемых людей во всём мире».
Лето, 1784
«7 мая конгресс вынес постановление о том, что необходимо назначить постоянного посла в помощь мистеру Адамсу и доктору Франклину в Париже для переговоров о торговле с иностранными государствами, и я был назначен на эту должность. 5 июля я вместе с дочерью Мартой отплыл из Бостона, и 31 июля мы достигли Гавра. Прибыв в Париж 6 августа, я немедленно нанёс визит доктору Франклину в его доме в Пасси, и мы вместе написали мистеру Адамсу, находившемуся в Гааге, письмо с просьбой присоединиться к нам».
Томас Джефферсон. Автобиография
Данный текст является ознакомительным фрагментом.